Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

          Вероятно эта армия не была в готовности при открытии кампании, иначе трудно объяснить, почему она не перешла Эч в тот самый день, когда Макк перешел Инн. Может быть, эрцгерцог должен был ожидать соединения Макка с Кутузовым на Лехе; но все-таки этот расчет был ложен. Во время войны всегда должно действовать там, где имеем более способов и сил, нежели неприятель. Эрцгерцог, начав действовать наступательно, отбросил бы Массену за Минчио, а может быть и за По. Если бы этот успех и не спас Макка, если бы он даже увеличил расстояние, которое следовало бы пройти эрцгерцогу, чтобы поспеть на помощь угрожаемой Австрии, он не менее того произвел бы счастливую диверсию еще в первых числах октября, и эрцгерцог, извещенный через Тироль об Ульмском поражении, мог бы свободно направиться в Каринтию не будучи тесним, как теперь. Австрийцы, вместо того, предоставили все выгоды наступления Массене. Армии была разделены Эчем, составлявшим со времени Люневилльского договора границу обеих империй; Верона была разделена на две части; мы занимали правую сторону; австрийцы левую с укреплениями, две мостовые арки были разрушены.

          При переходе моей армии через Рейн я уже знал, что Макк будет или уничтожен, или принужден к быстрому отступлению до Инна и что, рано или поздно, эрцгерцог будет также принужден отступать. Чтоб удалить его от мысли перейти Эч и чтоб дать нашим все выгоды наступательного движения, я приказал Массене овладеть той половиной Вероны, которая принадлежала австрийцам, исправить мост и утвердиться в С. Микеле, в узкой позиции между Эчем и горами, где численное превосходство неприятеля принесло бы ему мало пользы; правда, что он мог решиться перейти Эч ниже; но это было бы одно из тех смелых движений, которых мы не привыкли ожидать от него. Массена отлично выполнил поручение; он 17-го овладел мостами и Вероной и расположился согласно с моими приказаниями.

          Эрцгерцог, более думая о собственной безопасности, нежели о покорении Италии, усилил укреплениями славную позицию при Кальдьеро и Колоньоле, образованную, как известно, выдавшимся отрогом Тирольских гор, пересекающих тут дорогу в Виченцу и незаметно склоняющихся к Эчу. Эти высоты, усеянные виноградниками, деревьями, скалами и редутами, казались неприступными. Массена простоял перед ними с 18 по 29 октября, а эрцгерцог, видя, что происшествия в Швабии лишали его всякой надежды на успех в Италии, не почел за нужное жертвовать людьми, чтоб отбросить наши войска за Эч.

          Массена, узнав 27-го о капитуляции Ульма и о разбитии армии Макка, приготовился выполнить данные ему наставления и сделал это столь же смело, как и искусно.

          Не желая потерять несколько дней пути, оставаясь долее перед занимаемою эрцгерцогом грозною позицией, он 29-го опрокинул его аванпосты и на другой день дерзко атаковал его. Уверенный, что все нападения на центр будут бесполезны, он вздумал обойти левый фланг, и, подкрепив дивизию Вердье, приказал ей перейти Эч у Дзевио, в то время как на противоположном фланге Молитор направится через горы. Массена атаковал Кальдьеро с дивизиями Дюэма и Гарданна (дивизия Серра⁽¹⁾ охраняла на оконечности леваго фланга Риволи и пространство между Гардским озером и Эчем). Нападение с 40 000 на 80 000 человек, расположенных в укрепленной позиции, было более нежели дерзость, но оно едва не увенчалось полным успехом. Вердье не мог совершить переправу, а Молитор был отбит после неслыханных усилий. Наши солдаты, поощренные Ульмской победой, хотели доказать, что они не уступают большой армии. Центр дрался с ожесточением. Австрийцы вышли из своих укреплений с отборными войсками, чтоб напасть на нас. Массена встретил их с фронта картечью и атаковал с флангов. Потеряв очень много и не успев прорвать нашу линию, они были принуждены отступить и понесли сильный урон: кровопролитие кончилось только с наступлением ночи.

          Вердье, более счастливый на другой день, перешел Эч; но один посреди неприятеля, он почел за счастие, что мог присоединиться к дивизии Дюэма, выдержав, однако сильный натиск левого фланга австрийцев. 31-го было повторение этих кровавых сцен, последствия которых не соответствовали однако храбрости и ожесточению сражавшихся. Наши войска провели трое суток, так сказать, у подошвы неприятельских укреплений. Это дело стоило нам 6 000 человек; австрийцы потеряли, по крайней мере, столько же. Колонна, атаковавшая нас в центре, претерпела весьма сильный урон: мы взяли при этом случае до 2 000 пленных.

          Эрцгерцог отправил между тем свои обозы; он выступил 1 ноября, предоставив Фримону прикрывать его отступление. С этою целью двинули бригаду Хайстера с высот Колоннолы, в направлении к Вероне.

          Массена, заметив отступление австрийцев, решился извлечь пользу из принесеных им жертв и не упустить неприятеля. Фримон был атакован и опрокинут за Бренту. Бригада Хайстера, преступившая данные ей приказания, подойдя к самой Вероне, была окружена и взята в плен, в числе 4 000 человек.

          Каково бы ни было численное превосходство неприятеля, который должен отступать вследствие происшествий, случившихся в дальнем от него расстоянии, обязанность его арьергарда не менее затруднительна: он один подвергается всем усилиям неприятеля; армия старается ускорить свое отступление и неохотно возвращается назад, чтоб помочь части войск, вступившей в дело. Брента, Пиаве, Тальяменто, Изондзо, облегчали отступление эрцгерцога, который наконец достиг Лайбаха, столь сильно теснимый, что не мог отступать так быстро, как того требовали обстоятельства; однако он не претерпел нигде сильного поражения; единственная неудача, им испытанная, состояла в том, что правый его фланг, направленный по горам Сетте-Коммуни и ущельям Бренты, был на короткое время отрезан и должен был броситься на Беллуно и Примолано, чтоб достичь долины Дравы. При переправе через Тальяменто 12 ноября произошло жаркое арьергардное дело. Эрцгерцог остановился там, чтобы решить, идти ли ему на Тарвис и Виллах, чтоб соединиться с эрцгерцогом Иоанном и вместе с ним продолжать движение на Зальцбург; известие о нашем быстром наступлении к Вене понудило его направиться по дороге в Лайбах. Эрцгерцог оставил в Венеции значительный гарнизон, который по своей выгодной позиции мог сильно беспокоить Массену. Прибывший из Неаполя корпус Сен-Сира был оставлен для наблюдения и дав тем способ Массене продолжать преследование.

          Большая моя армия шла вперед с быстротою, возраставшею наравне с трудностями пути. Настала довольно сильная стужа и, начиная от Ламбаха, и дороги, и вся местность были покрыты снегом. Я остался два дня в Линце, по разным причинам; во-первых, надо было дать пройти Мортье с его корпусом, о котором я упоминал выше; во-вторых, я хотел дождаться Баварского курфюрста. Мы так быстро шли вперед, что этот почтенный государь, удалившийся при начале войны в Вюрцбург, уже не застал меня в Мюнхене, при своем возвращении в столицу его государства. Он приехал, чтобы поздравить меня с победами, которые были для него полезны, и вместе с тем, чтобы переговорить со мною. Я его склонил присоединить несколько отрядов к войскам Бараге д'Иллье для наблюдения восточной границы Богемии. Дивизия Деруа, которой поручено было покорить Куфштейн, должна была после этого занять Тироль вместе с корпусом Нея.

          В это время русские, англичане и шведы сделали высадку в Ганновере, а Пруссия, вместо того, чтоб прикрыть нас с этой стороны, принимала грозный вид. У нас оставался там только гарнизон в Гамельне, и надо было опасаться, что Голландия сделается целью действий союзников. Я объявил образование северной армии, назначив моего брата Людовика главнокомандующим. Армия эта должна была состоять из шести дивизий, не считая корпуса Ожеро, который оставил бы Швабию, чтобы идти через Майнц в Нидерланды. Я даже распустил слух, что сам прибуду в Амстердам, где и приказал приготовить дворец для моего приезда.

          Наконец, ко мне в Линц прибыло посольство австрийского императора: извещенный графом Дьюлаи о происшествиях в Ульме, о моем разговоре с Макком, об упадке духа австрийской армии и о бедственном положении страны, сделавшейся театром военных действий, император прислал ко мне просить перемирия и предложить мир. Он сам прибыл в Мольк, чтоб ускорить ход переговоров. Предложения Австрии могли быть чистосердечны; но я имел причины сомневаться в этом. Должно ли было заключать перемирие, которое давало время союзникам соединить свои три армии на Дунае, а Пруссии войти в Богемию или Баварию? Каким образом при таких обстоятельствах и результатах почесть искренним подобное предложение? Для внушения мне такого слепого доверия был только один способ, а именно: включить в условия перемирия верное обеспечение, подписав тотчас же предварительные статьи договора и удалив армии, соединение которых могло сделаться мне опасным, если я не воспользуюсь выгодным моим положением. Я требовал, чтобы русские возвратились в Польшу, чтобы Австрия остановила поголовное восстание в Венгрии и уступила бы мне Венецию и Тироль: без этого я находил себя вынужденным продолжать мое движение к Вене.

          Этим предложениям удивлялись, как будто бы я должен был оставить булонский лагерь, устремиться со 150 000 на Инн и уничтожить большую австрийскую армию только для того, чтоб возвратиться назад без всякой выгоды. Если б Австрия захотела тотчас оставить моих неприятелей и, став в число моих союзников, возобновить договор 1756 года с некоторыми переменами, которых требовали обстоятельства, то без сомнения несправедливо бы было с моей стороны ограбить ее: я должен был бы оставить ей Тироль и Венецию. Но не таково было положение дел: Австрия оставляла коалицию, чтобы, выиграв время, собраться с силами и выбрать более удобную минуту снова начать войну. Может быть, мне следовало прибавить к требованию этих двух провинций предложение увеличить Австрию впоследствии, если она согласится возобновить упомянутый договор. Как бы то ни было, эти предложения, хотя они и не превышали моих успехов, показались слишком тяжкими Венскому кабинету, ожидавшему прибытия большой pусской армии, эрцгерцогов Карла и Иоанна, не считая вспомоществования, обещанного союзникам Пруссией. Впрочем, эти переговоры ни на минуту не остановили нашего похода.

          Неприятель оставил линию Энса; Мюрат, Ланн и Сульт сильно теснили его на Амштетен. Тут (6 ноября) князь Багратион упорно удерживался, чтобы дать время Кутузову отступить. Рукопашный бой между русскими и гренадерами Удино завязался в лесах. Наши солдаты, более понятливые, более развязные и лучше вооруженные, восторжествовали над остервенением своих бесстрашных противников, которые, отступая, были настигнуты нашими гусарами, приведшими несколько сотен израненых пленников. 7-го Мюрат оттеснил их до Молька, откуда едва успел уехать австрийский император, Через долину Дуная, сжатую к югу, как всем известно, горами Тироля и Штирии, начиная от Линца, пролегает только одна дорога, которая тянется вдоль берега реки, более или менее удаляясь от него, боковая дорога идет у подошвы гор через Штейер и Вейдгофен; но тут она сворачивает влево к Санкт-Польтену и соединяется с большою дорогой, минуя цепь гор Вильден-Альпе, от которых отделяется покрытая лесом отрасль Винер-Вальд, перерезывающая долину до самого берега Дуная между Санкт-Польтеном и Веной. Первый из этих городов, расположен по эту сторону Винер-Вальда при выходе из дефиле; для прикрытия Вены с этой стороны представляет наилучшую позицию для армии: довольно крутой отрог гор, омываемый речкой Тразеном. Из всех донесений видно было, что неприятель тут примет сражение, тем более, что другая русская армия могла к нему присоединиться через Кремс. Чтоб обойти эту позицию, я послал по дороге в Штейер Даву, Мармона и Бернадотта; но, узнав о затруднительном пути и о недостатке продовольствия для армии в этой дикой стране, я приказал Бернадотту возвратиться в дунайскую долину, Мармону спуститься от Штейера к Леобену; а Даву продолжать движение до Лилиенфельда и оттуда свернуть на Вену. С трудом поднялся этот маршал 8 ноября на креминистые горы, отделяющие Сент-Гамминг от Мариацеля; авангард его нечаянно наткнулся на колонну Мерфельда, который направился на Леобен, вероятно опасаясь попасть около Санкт-Польтена в средину моей армии. Напасть на эту колонну, разрезать ее на две части, оттеснить одну из них на Нейгауз и заставить 3 000 человек положить оружие было для храброго 1-го корпуса делом одного часа; остатки Мерфельдтовой колонны достигли Нейгауза в величайшем беспорядке.

          Предполагаемое мною при Санкт-Польтене сражение не произошло. Кутузов, войска которого были утомлены и уменьшились до 35 000, справедливо расчел, что перейдя Дунай в Кремсе, он избавится от беспокойного преследования, стоившего ему ежедневно лучших его солдат и сверх того уменьшит четырьмя переходами расстояние, которое ему следовало пройти для достижения Брюнна. Итак, он перешел реку в Маутерне 9 ноября по прекрасному, стоящему на 28 арках деревянному мосту, единственному между Линцом и Веной, и сжег его. Мюрат, не встречая более неприятелей, продолжал еще быстрее свое движение за Санкт-Польтен и дошел до Буркерсдорфа, находящегося в 4 лье от Вены. Сульт, не получивший приказа проходить Санкт-Польтен, увлекся за ним до Зигартскирхена. Я остался с моею гвардией в Мольке. Бернадотт, возвратившийся из Штейера, прибыл в Санкт-Польтен.

          Кутузов, избавленный от нас на несколько времени, встретился с Мортье, который шел от Линца по левому берегу реки. Тут выгода была на стороне русского генерала, имевшего все свои силы, против отдельного корпуса, расстроенного сверх того быстрыми маршами. Мортье, увлеченный желанием напасть на неприятеля при переходе его чрез Дунай, быстро вышел 11 ноября из дефиле Дирнштейна, замок которого приобрел известность, как место заключения Ричарда Львиное сердце⁽²⁾. У Мортье была с ним только дивизия Газана и бригада драгун; дивизия Дюпона следовала за ним на расстоянии одного перехода, а голландцы были еще далее.

          Миновав Дирнштейн, Мортье встретил авангард Милорадовича, которого и откинул до Штейна; но эта удача, доставившая ему несколько сотен пленных, влекла его к гибели: в ту же минуту дивизия Дохтурова, которую вел Шмитт⁽³⁾, искусснейший генерал австрийского генерального штаба, спустилась с гор позади Дирнштейна, и заняла вход этого ужасного дефиле, а генерал Эссен подкрепил Милорадовича своими резервами, и с фронта устремился на Лойбенскую высоту; одно чудо могло спасти Мортье; он находился при дивизии Дюпона, и приказал ей ускорить движение; возвращаясь к дивизии Газана, он нашел неприятелей и впереди, и позади ее, и с величайшим трудом соединился с ней.

          Поставленный в необходимость или сдаться, или пробиться с оружием в руках, он решился на последнее. Подвиг не легкий; дорога, ведущая из Лойбена в Дирнштейн, идет между двумя высокими стенами, занимающими часть глубокого дефиле, образуемого горами и Дунаем; батальоны Дохтурова, поставленные в этой пропасти глубокою колонной, лишали надежды пробиться сквозь них; справа и слева можно было пройти с величайшими трудностями. Майор Анрио с 100-м полком бросился в штыки на неприятельскую колонну; два наших орудия обстреливали картечью все пространство вдоль стен, и производили тем большее действие, что русские, не могшие взять с собою ни одного орудия, дрались только штыками. Одним из этих выстрелов убит был генерал Шмитт. Дохтуров был человек, нелегко упускавший добычу; но вскоре бригада, посланная им вверх по Дунаю для прикрытия его собственных сообщений в этой пропасти, была атакована дивизией Дюпона. Дохтуров таким образом сам очутился между двумя огнями, в положении, которое он готовил для Мортье; ему оставалось только несколько мгновений, чтоб спастись через овраг, которым он следовал при спуске с гор; если б Дюпон проник до входа в этот овраг, то русская колонна, не имея артиллерии и не будучи следовательно в состоянии держаться, неминуемо погибла бы: она с поспешностью отступила. Мортье опрокинул ее арьергард так легко, что сам этому удивился; пройдя Дирнштейн, он встретил вместо неприятелей колонну Дюпона. Можно легко себе представить электрическое действие, произведенное на наши войска появлением их товарищей и избавителей. Это чувство понятно только тем, которые сами находились в подобном положении, во время войны. Это соединение дало Мортье способ отбросить Милорадовича и Эссена, теснивших его арьергард.

          После этой стычки Мортье, лишенный жизненных припасов, зарядов и артиллерии, почел за лучшее переправиться через Дунай у Шпица с помощью флотилии, и мог считать себя счастливым, отделавшись потерей 1 200 или 1 500 человек. Это сражение стоило союзникам столько же, но они понесли более чувствительную потерю в особе генерала Шмитта, друга и товарища эрцгерцога Карла: он пал, как доблестный воин в лойбенской атаке.

          Это происшествие нисколько не изменило положения дел. Я отчасти предвидел его: прибыв в Мольк, я остановил Мюрата и Ланна, которые, преступив данные им приказания, стремились к Вене скорее, нежели я желал: я даже Сульту велел отступить от Зигартскирхена к Маутерну: Бернадотт остался в Мольке. Но, узнав 12 в Санкт-Польтене об окончании этого дела и переходе Мортье на правый берег, я тотчас же сообразил, что мне оставалось делать. Позиция Мюрата близ Вены и уверенность, что ни один неприятельский корпус не прикрывает этого города, подали мне надежду незапно овладеть им, воспользоваться имевшимися в нем огромными мостами на Дунае, и выйти на дорогу в Моравию ранее, нежели Кутузов достигнет ее через Кремс.

          Возвращение генерала Дьюлаи в мою главную квартиру (12 ноября) еще более меня к этому понудило; вместо того, чтоб привезти мне согласие своего государя на сделанные мной предложения, он известил меня, что Пруссия, наконец, 3 ноября решилась вступить в союз с Россией и Австрией. Я знал медленность и нерешительность Берлинского кабинета; я был в состоянии нанести решительный удар и навести ужас на Европу, заняв Вену; этого было достаточно, чтоб отвратить угрожавшую мне бурю. Сверх того, занятие этой столицы принудило бы эрцгерцога идти в Венгрию и тем открыло бы мне сообщение с Массеной; тогда мне нечего было опасаться за сообщения со Швабией, если бы пруссаки и стали угрожать им.

          Чтоб успеть в таком смелом предприятии, нужно было стечение необыкновенных обстоятельств, счастье мне послужило сверх всякого ожидания. 13 я перевел мою главную квартиру в Буркерсдорф; Мюрат и Ланн, согласно с моими приказаниями, подступили к Вене.

          Построенная в роскошной долине, образуемой с юга Штирийскими Альпами, с запада Карпатскими горами, а с востока горою Бизамбергом, цепью Богемских и второстепенными горами верхней Австрии, Вена, по местоположению, лучше всех европейских столиц после Константинополя и Неаполя. Служившая долгое время для Германии оградой против нападений Венгрии и Турции, она всегда была военным пунктом, хорошо укрепленным. Взятая в половине XIII столетия венграми, она с того времени противостояла всем неприятельским нападениям. Кому неизвестна знаменитая осада, выдержанная ею в 1683 году, против которой она не устояла бы, несмотря на храбрость своих защитников (под начальством графа Штаремберга), если бы поляки, под предводительством великого Собеского⁽⁴⁾, не приспели к ней на помощь и не разбили бы совершенно оттоманскую армию в рещительном сражении, данном под стенами города. Это сражение, избавившее Европу от владычества турок, как некогда при Карле Мартеле битва Турская избавила ее от мавров, давало полякам право ожидать большей благодарности от Австрии. Старый город Вены сильно укреплен бастионными фронтами, даже со стороны Дуная: в нем считается около 100 000 жителей; но огромные предместья, построенные по увеличившемуся народонаселению, заключают пространства вдвое более и окружают старый город на протяжении 8 000 туазов. Их прикрыли укрепленными линиями, без сомнения для того, чтобы защитить против нападения турок, в случае нужды. Эти окопы с тонкими брустверами и незначительными рвами не могли держаться; но старый город потребовал бы правильной осады: вся моя армия ничего бы не могла сделать против него, без осадной артиллерии. Вена и Прага были двумя главными арсеналами австрийской империи, и, после английских, лучшие во всей Европе. Там находилось 2 000 медных орудий, среди которых 600 осадных, 100 000 ружей и проч.

          Корпус Мерфельда прошел город и отступил на левый берег Дуная: его арьергард занимал мосты, и все было приготовлено для уничтожения их. Если б этот арьергард, соединясь с венскою милициею, поднял подъемные мосты и расположился на вале, то мы бы были вынуждены перейти Дунай в другом месте и отказаться от богатой добычи: а подобная переправа весьма затруднительна: и потребовала бы времени и способов, которых мы не имели.

          Император Франц, оставив Мольк, проехал только через Вену в Пресбург, и, закрыв собрание венгерского сейма, возвратился в Брюнн, чтоб соединиться с императором Александром. Русской армии назначено было там сосредоточиться. Австрийский император вверил участь жителей столицы своему обер-камергеру графу Врбне, которого он облек в звание губернатора. Вместо того, чтоб возбудить жителей Вены к подражанию их предкам, этот добрый придворный уговаривал их повиноваться и даже угрожал наказанием тем, которые осмелятся подумать о частной защите, нарушающей общественный порядок. К тому же большая часть дворянства удалилась в Венгрию. Нежная попечительность государя о своей столице и ее жителях, без сомнения прекрасная черта; но стоит ли она в числе первых его обязанностей? Были ли уместны патетические поучения графа Врбны, когда десятидневное сопротивление могло спасти государство? При таком расположении мы не должны были встретить больших затруднений; и в самом деле правительство, не дожидаясь даже нашего требования, поспешило выслать мне навстречу графа Цинцендорфа с предложением сдачи Вены. Мюрат получил уже приказание ускорить свое движение. Ворота отворились 13-го утром, при приближении драгун Себастиани. Наши солдаты с удивлением вступали в этот прекрасный город; гренадеры Удино следовали за драгунами; они бросились к мосту, делая разные знаки артиллерийскому офицеру, поставленному с одним орудием посреди моста, для защиты его и подания потом сигнала к уничтожению. Распространившаяся молва о мирном посольстве графа Дьюлаи была причиною, что офицер и князь Ауэрсперг⁽⁵⁾ поверили, что начались переговоры и что перемирие уже подписано [австрийцы утверждали, что в самом деле послан был парламентер и что Мюрат уверял в существовании перемирия. Подобные хитрости уже не новы, и хотя они терпимы по частому употреблению, но, тем не менее, они противны народному праву]; наша войска приблизились, окружили офицера и его отряд; колонна заняла мост.

          Князь Ауэрсперг, поняв свою ошибку, нашел спасение в бегстве, и наши солдаты, более удивленные этим легким приобретением прекрасного моста, длиною в 250 туазов, нежели самым взятием Вены, с поспешностию перебежали мост, преследуя неприятеля. Князь Ауэрсперг был предан военному суду; но ошибка его причинила зло, которое невозможно было исправить. Узнав в Буркерсдорфе об этом странном происшествии, я в продолжении ночи поспешил осмотреть мост и обдумать, что предпринять мне; проведя ночь на бивуаках, я ускорил на другой день прибытие моих войск, направил Мюрата через Штокерау на цнаймскую дорогу, а сам с моею гвардиею расположился главною квартирою в Шёнбрунне, этом австрийском Версале.

          Кутузов, выйдя 13 из Кремса, чтобы достигнуть большой дороги в Моравию, узнал на другой день о переходе нашем за Дунай и движении Мюрата. Он увидел себя стесненным между двумя дорогами, ведущими из Вены и Кремса в Цнайм. Положение его было тем затруднительнее, что я приказал Мортье и Бернадотту переправиться с помощью флотилии через Дунай в Маутерне и беспокоить арьepгард Кутузова.

          Русский генерал имел слабую надежду достигнуть прямой дороги через Голлабрун прежде Мюрата; и если бы даже ему это удалось, то Мортье, двинувшись усиленным маршем через Шраттенталь, мог достигнуть Цнайма в одно время с неприятелем. Кутузов недолго медлил: он двинул Багратиона с отборным войском к Голлабруну, приказав ему держаться до последней крайности, а сам пошел прямо на Шраттенталь.

          Держаться с 9 000 войска против Мюрата и Ланна, в двух днях пути от армии, было чрезвычайно трудно; к довершению бедствия, генерал Ностиц⁽⁶⁾, прикрывавший отступление австрийского корпуса на Цнайм, от которого Мюрат требовал, чтобы он отложился от русских под предлогом подписанного перемирия, поверил этому с удивительною простотой, и пропустил наши кавалерийские колонны, которыя неожиданно напали на Багратиона; гренадеры Удино поддержали их атаку; завязалось упорное дело. Обход флангов принудил русских отступить нa Шёнграбен.

          Мюрат, горя желанием достигнуть Цнайма прежде Кутузова, и зная, что от этого, может быть, зависело окончание кампании и совершенная погибель русской армии, вздумал поставить в бездействие Багратиона, также, как он сделал это с Ностицем; он послал к нему парламентера, но на этот раз хитрость обратилась к вреду его. Кутузов особенно отличался прозорливостью: уведомленный о прибытии французского парламентера и, надеясь этим спасти свою армию, он послал генерала Винцингероде к Мюрату, чтоб договориться с ним о заключении перемирия. Винцингероде был генерал-адъютант, он взял на свою ответственность договариваться от имени императора на следующих условиях: русская армия отступит эшелонами в Польшу; французы остановят свое движение в Моравию; противные армии останутся до получения моей ратификации в том самом положении, в котором они находятся. Мюрат таким образом попал сам в сети, которые в продолжении трех дней два раза сам расставлял неприятелю; Кутузов не мог спасти Багратиона, бывшего в виду наших ведетов [(франц. vedette, от итал. vedetto стража). Отряд конного войска для караула или стражи на передовых постах. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910], но он двинул свою армию форсированным маршем, покуда курьер ездил в Шенбрунн требовать моего одобрения. Понимая дело лучше Мюрата и будучи уверен, что он обманут, я сделал ему строгий выговор и дал приказание продолжать наступление.

          Корпус Сульта присоединился к Мюрату, и погибель Багратиона казалась неизбежною: 16 вечером наши колонны устремились на русских; Удино, Вандам и драгуны Мюрата оспаривали честь быть первыми в огне. Правый фланг русских был обойден, а центр опрокинут, несмотря на мужественное сопротивление. Закипел рукопашный бой посреди дымящихся развалин деревни Грунд; левый неприятельский фланг был отрезан; однако ж, благодаря темноте и нечаянности нападения, он пробился сквозь наши колонны и отступил, оставив нам трофеем победы деревню, наполненную трупами и несколько сот пленных. Третья часть войск Багратиона погибла в этом сражении, продолжавшемся до 11 часов вечера; но он со славою отступил с остальными в виду 40 000 человек, окружавших его, можно сказать, со всех сторон.

          Соединившись с Мюратом, мы прибыли 17 в Цнайм. Кутузов уже отступил к Брюнну, и ничто уже не препятствовало соединению русских, которое и совершилось 19 в Вишау. Себастиани преследовал неприятельский арьергард и захватил в плен много отставших.

          Я провел два дня в Шёнбрунне; но этот прекрасный дворец не был для меня Капуей: много важных причин удерживали меня там и никогда я не оказывал столько деятельности, как в это время. Я не только должен был дождаться верных сведений о том, что предпримет Кутузов; но мне следовало еще устроить управление Австрии и армии: для этого наложена была контрибуция в 100 миллионов; сверх того я приказал Мармону рекогносцировать дорогу в Штирию, чтобы узнать, где находились войска эрцгерцогов Карла и Иоанна. Мне следовало обеспечить себя со стороны Венгрии, сильного королевства, сейм которого предписал значительный набор войск; я двинул Даву к Сресбургу, чтоб устрашить эту страну. Мортье занял с 8-м корпусом Вену. Бернадотт, переправясь у Маутерна, потянулся с баварскою дивизией Вреде в Богемию; они двинулись на Иглав, чтоб удержать эрцгерцога Фердинанда, который снова собрал от 12 до 15 000 войска. Это раздробление моих сил удивит тактиков, проповедующих сосредоточение масс; но оно было необходимо и доказывает мое умение вести войну. Я знал, что Кутузову надобно было, по крайней мере, 10 или 12 дней, чтоб присоединиться к другой русской армии и собраться с силами после такого трудного отступления; показать же наши корпуса в Пресбурге, Иглаве, Леобене значило в одно и то же время действовать на нравственные силы венгерского народа, на эрцгерцогов: Карла, шедшего из Италии, и Фердинанда, защищавшего Богемию; для решительнаго удара я всегда мог успеть собрать мои корпуса. Верх искусства состоит в том, чтоб уметь разделяться для преследования и действия на умы, обманывать неприятеля, и снова собирать свои силы в решительную минуту битвы. Ни один полководец не довел этого искусства до такой степени совершенства, как я. Чтоб увериться в быстроте и решительности моей системы, довольно припомнить, что 18 октября я был в Эльхингене, договариваясь с Макком о сдаче Ульма, месяцем позже я находился уже в Брюнне, переправясь через Инн, Зальцу, Траун, Энс, Дунай и дав сражения при Амштетене, Мариацелле, Кремсе, Санкт-Польтене и Голлабруне.

          Мои соображения увенчались полным успехом. Даву не только получил от венгерских депутатов уверения, что это государство не помешает военным действиям, если я не пойду далее Пресбурга; но в числе их нашлись даже такие, которые предлагали приняться за оружие для восстановления своей независимости, если я соглашусь им покровительствовать [по заключении мира одно из важнейших лиц королевства было приговорено за это предложение к заключению в темницу на 21 год].

          Бернадотт осмотрел дорогу на Иглав и уверился, что неприятель не был в состоянии вредить нам с этой стороны. Мармон, заняв Брук, сделал выгодную для Массены диверсию и облегчил его действия: я очень хорошо знал, что он не был в состоянии бороться против эрцгерцога; он и не имел этого поручения: его цель была показать эрцгерцогу голову колонны в горах Штирии и тем отвлечь его от намерения идти прямо на Вену, и заставить его предпочесть дальнюю, но более безопасную дорогу через Венгрию. Я, таким образом, увеличивал расстояние, отделявшее его от русской армии, и значительно удалял время, в которое он мог бы начать действовать совокупно с нею; этот отряд был употреблен с выгодою: впоследствии бы Мармон приблизился к Вене, сменил Мортье, а тем дал бы мне способ сосредоточить мои силы между Дунаем и Брюнном, и действовать по моему произволу против обеих неприятельских армий, или избрать удобнейшую для отступления дорогу. Между тем, я приказал Даву направить одну дивизию в Нёйштадт для подкрепления второго корпуса, если бы произошло сражение в зоммерингских проходах.

          Я более и более оценил благоразумную мысль дойти до Вены и потом подняться в Моравию. Это второе движение было следствием первого: для успеха следовало увеличить и пространство, разделявшее две союзные армии и мою базу отступления, которое было бы гораздо удобнее, если бы я направил его на Пассау. Пруссия не была в состоянии тотчас же начать военныя действия: во-первых потому, что она ожидала присоединения войск, содержавших кордон на Висле; во-вторых потому, что она желала лучше достичь своей цели переговорами, нежели оружием. Король Фридрих Вильгельм принял предложение императора Александра только условно и хотел еще раз попытаться склонить меня к миролюбивому окончанию дел. 20 я перевел мою главную квартиру в Брюнн. Прибыв в этот город, я был крайне удивлен тем, что австрийцы не оставили хотя слабого гарнизона в цитадели, хорошо укрепленной, которую нельзя было взять без правильной осады, Я согласен, что увеличение гарнизонов в крепостях ослабляет действующую армию и не можетъ спасти государство; но при тогдашнем положении дел, занятие Брюнна было слишком важно, чтоб не оставить в нем 2 или 3 000 человек. Крепость была не совсем в исправности: вероятно, не думали, что она так скоро подвергнется нашим ударам. Во всяком случае, мы могли только блокировать ее, и довольно было удержаться одну неделю, чтоб выполнить ее назначение. Корпуса Ланна, Сульта и Мюрата расположились между этим городом, Аустерлицем и Вишау. Тут мы имели несколько дневок; это был, можно сказать, первый отдых моих войск со времени их выступления из Булони. Мы перенеслись менее чем в 3 месяца с берегов океана в середину Моравии, уничтожили целую армию и покорили столицу гордой Австрии. Наши солдаты не нуждались ни в вине, ни в пище; но обувь была в ужасном состоянии: они шли босые по снегу. Не только необходимость дать войскам отдых требовала этих дневок, но и положение, в котором находились противные армии. Воспользуюсь этою остановкой, чтоб обратить внимание на то, что происходило в это время около меня; увлекшись быстротою и возрастающей занимательностью моего похода, я не сказал ни слова о действиях вспомогательных корпусов, оставленных нами назади.

          Между тем, как я быстро шел на Вену, Ней и Ожеро приобрели не менее успехов в Тироле. Известно, что эта гористая страна, составляя как будто бастион, господствующий над Италией и Германией, почиталась всегда австрийцами ключом этих двух государств. Они полагали, что владея горами, можно владычествовать над долинами; и если эта аксиома тактически верна, то мне удалось доказать, что в стратегическом отношении она не справедлива. Из Тироля выходят в Германию 5 главных дорог, проходящих через цепь Альпийских гор и защищаемых столькими же укреплениями в Фельдкирхе, Рейти (Фуссене), Шарнице, Лейтене и Куфштейне. Эрцгерцог Иоанн начальствовал там сначала 45 или 50 000 войска; но часть этих сил была взята у него для подкрепления с одной стороны Макка в Швабии, а с другой эрцгерцога Карла в Италии. У него все еще оставалось до 35 000 человек, кроме милиции. Ней, шедший из Ульма только с 10 000 человек подступил 5 ноября к Шарницу [Ней отделил от себя дивизию Дюпона, которая с этого времени следовала за Мюратом; одну бригаду употребил он для препровождения военнопленных. У него оставалось только 3 бригады, т. е. 12 батальонов в 8 эскадронов, в Инсбруке к нему присоединились 4 батальона, препровождавшие пленных]. Одна баварская дивизия угрожала Куфштейну, или, лучше сказать, наблюдала эту крепость и прикрывала Баварию. Ожеро, перешедший Рейн в Гунингене, двинулся через Шварцвальд к Кемптену, и наткнулся на дивизию Елашича, вышедшую из Ульма накануне Эльхингенского дела и искавшую спасения в Форарльберге. Ней не привык считать неприятелей, он хотел взять укрепленную бастионными фронтами крепостцу Шарниц, прикрывающую проход; но был опрокинут; одна из его колонн, взобравшись на скалы, обошла и взяла небольшое укрепление Лейташ, спустилась к Зеефельду в тыл Шарницу, прикрытому только со стороны Германии, обратила гарнизон в бегство, захватила от 5 до 600 пленных, и смело потом двинулась на Инсбрук, в середину неприятельской армии.

          Эрцгерцог Иоанн сосредоточился на Бреннере для прикрытия отступления Елашича и принца Рогана⁽⁷⁾, один из которых находился в Меране, а другой в Форарльберге. Он дал им приказание отступить с наивозможной поспешностью на Ботцен. Но уже было поздно: Елашич, окруженный при Дорнбирне корпусом Ожеро, был принужден с 5 000 человек положить оружие и отпущен в Богемию с условием не служить в продолжение года. Принц Роган, более счастливый, опрокинул 19 ноября при Ботцене аванпосты Луазона; но, миновав этот город, он нашел проходы, ведущие в Каринтию, занятыми французскими войсками; эрцгерцог Иоанн, опасаясь за свой тыл, совершенно открытый отступлением его брата, почел необходимым оставить в ночь на 15-е Бреннер и отступить через Виллах и Клагенфурт на Цилли, где он и соединился с эрцгерцогом Карлом. Роган, оставленный посреди Тирольских гор, пытался уйти в Италию в надежде достигнуть Венеции, пробравшись позади Массены, и с этою целью спустился по долине Бренты к Бассано; Сен-Сир, осаждавший Венецию, двинулся ему навстречу и разбил его при Кастель-Франко. Роган, не видя никакого спасения, положил оружие 24 ноября с 5 000 войска. Массена, бывший в то время на Изондзо, отрядил поспешно для подкрепления Сен-Сира свой резерв, составленный из гренадер; но он подоспел, когда уже все было кончено. Вследствие этих событий Ожеро расположился около Ульма для наблюдения Пруссии; а Ней, вверив охранение Тироля баварской дивизии, двинулся в Зальцбург.

          Возвратимся к моей армии, где готовились более важные подвиги. Она оставалась в бездействии от 22 до 28 ноября между Вишау и Брюнном, в 3-х или 4-х лье от русской армии, которая, расположившись у Ольмюца, ожидала прибытия гвардии и резервов.

          Я воспользовался этим отдыхом, чтоб послать к императору Александру генерала Савари, не столько для предложения мира, сколько для того, чтобы узнать на каких условиях союзники предложат заключить его. Австрийцы со своей стороны прислали ко мне Штадиона⁽⁸⁾ и Дьюлаи, чтоб узнать мои требования: они полагали, что присоединение Пруссии, движение эрцгерцога Карла на Вену, и произведенное, наконец, соединение австрийцев с русскими заставит меня уменьшить требования, объявленные в Мольке. Но нам труднее было сойтись, нежели когда-либо: союзники настаивали на исполнении известного проекта Питта; они давали заметить, что мне, может быть, уступят Бельгию, но что следовало очистить Германию и Италию, между тем как я не только хотел удержать все, что приобрел, но еще требовал от Австрии Венецию для Итальянского королевства и Тироль для Баварии. Только оружие могло согласить нас. Однако же я предложил перемирие; австрийские посланные заметили, что это зависит от российского императора и что они не уполномочены заключить перемирие; я пригласил их приехать в Вену, где можно будет продолжать переговоры.

          На другой день (28-го) в мою главную квартиру прибыл граф Гаугвиц, прусский министр, с объяснением жалоб своего государя, которые я уже целый месяц читал во всех немецких газетах; король требовал удовлетворения за насильственный проход через его земли и очищения всей Германии. Эти требования были совершенно согласны с моими желаниями, потому что они ни сколько не касались ни Италии, ни Голландии; но другие союзники хотели не того.

          Между тем мне донесли, что русская армия тронулась из-под Ольмюца и захватила Вишау, пост, прикрывавший мои кантонир-квартиры. Я заметил Гаугвицу, что должен его оставить и позаботиться о безопасности моей армии, что, вероятно, скоро произойдет сражение и что ему покойнее будет в Вене у Талейрана, нежели на моих бивуаках; я предложил ему ехать в столицу, уверяя, что я, с моей стороны, готов на все согласиться для мирного окончания наших дел. Я намерен был дать ему более вразумительный ответ на полях Аустерлицких.

          Русская гвардия и резервы под командою цесаревича Константина Павловича⁽⁹⁾, прибыли 25-го. Неприятельская армия тронулась 27-го и без труда сбила передовой пост в Вишау. Мы не были совершенно готовы к бою: затруднение продовольствовать большую армию заставило меня отложить до последней крайности сосредоточение моих войск. Впрочем, было важно, как я сказал выше, удерживать в страхе Богемию и Венгрию, и я рассчитывал, что, владея Брюнном, я всегда могу располагать тремя днями, чтобы притянуть к себе корпуса Бернадотта и Даву. Я все предвидел и приказал им расположиться уступами, чтобы сократить им дорогу. Я предписал Мюрату, Ланну и Сульту тронуться с кантонир-квартир и собраться позади Брюнна, прикрывая этот город. Бернадотт получил приказание оставить в Иглаве одну баварскую дивизию и направиться ко мне форсированными маршами; Даву с наивозможною поспешностью должен был двинуться к Никольсбургу; Мортье приказано было сдать Вену дивизии Дюмонсо из корпуса Мармона, и также спешить к Брюнну; сам же Мармон получил предписание оставить Нейштадт и приблизиться к Вене.

          29-го мои силы не превышали 50 000; союзники имели 80 000, и поэтому для них необходимо было ускорить развязку и сильнее теснить меня, чтобы принудить вступить в сражение. Правда, благодаря выгодной позиции и укреплениям Брюнна, который они так нерасчетливо оставили без обороны, я не слишком бы далеко был оттеснен: но, тем не менее, выгода неприятеля требовала атаковать меня, или заставить вступить в сражение: в войне должно всегда предпринимать то, что более сообразно с правилами; счастие только довершает дело.

          Слава о стойкости русских заставляла меня опасаться их: они под Голлабруном сражались, как во времена Фридриха (Великого) при Цорндорфе; но русские большею частью имели дело только с турками; император Александр был только союзником австрийцев, которые лучше знали театр войны; он предоставил им все главные распоряжения. Я не мог ожидать для себя ничего лучшего, потому что главное лицо между распорядителями был тот самый Вейротер, с которым я имел дело при Ровередо, Бассано и Риволи и которого Моро так легко разбил при Гогенлиндене.

          С первого шага союзники худо поняли положение дел. Отступление моего авангарда внушило им мысль, что я боюсь дать сражение и помышляю только о возвращении в Вену. С этою мыслью они, вместо того, чтоб напасть на нас открыто, стали производить дальние движения своим левым флангом и направились по поперечным дорогам, чтоб отрезать меня от Вены. Эта ошибка была важна. Немного размыслив, они бы могли понять, что я никак не решусь отступать в ту сторону, откуда шел эрцгерцог Карл и где я мог найти разрушенными мосты на Дунае, между тем, как в тылу у меня лежала Богемия, земля совершенно новая, богатая, через которую, сверх того, идет ближайшая дорога в Баварию. Они, правда, имели некоторые побудительные причины действовать к стороне Венгрии, чтобы соединиться с эрцгерцогом Карлом; но думать об этом было еще не время: он был в Карниолии, а русская армия ожидала прибытия корпуса Эссена в Ольмюц, следовательно, это обстоятельство не могло служить достаточною причиною движения на дорогу к Гёдингу. 29-го неприятель сделал небольшой переход в два с половиной лье, от Вишау до Кучрауских высот. Этот переход, хотя и весьма малый, показывал однако же твердое намерение итти к Ауспицу; но у них предположения, составленные накануне, отвергались на другой день. Отказавшись от намерения стратегически маневрировать, чтоб обойти наше правое крыло, они снова обратились прямо на нас, но и то с величайшею медленностью. 30-го они расположились на бивуаках при Гогидице. Я употребил этот день, чтоб осмотреть окрестности, и убедился, что от меня зависело подкрепить мое правое крыло и уничтожить намерение неприятеля, заняв с главными силами высоту Працена от р. Сантона до Крженовица, чтоб удержать его с фронта. Но это произвело бы стычку равных сил, а я хотел вернейшего. Стремление неприятелей обойти мой правый фланг не было подвержено никакому сомнению; я рассчитал нанести верный удар, дозволив им маневрировать и растянуть их левое крыло; с этою целью я занял Праценскую высоту только кавалерийским отрядом.

          В самом деле, неприятель, выйдя 1 декабря из Аустерлица, расположился против нас на праценской позиции, вытянув левый фланг до Ауезда. Бернадотт, прибывший из Богемии, вступил в строй, а Даву с одной дивизией дошел до Райгернского аббатства; дивизия Гюдена стала бивуаками у Никольсбурга.

          Донесения о неприятельских движениях, получаемые мною со всех сторон, утвердили меня в моем мнении. В 9 часов вечера я проехал по своей линии, чтоб обозреть мою армию и рассмотреть неприятельские огни. Я велел прочесть войскам моим прокламацию, которая не только обещала им победу, но и объясняла маневр, которым мы должны были приобрести ее. Тут, без сомнения, в первый раз еще главнокомандующий доверил своим войскам план сражения; но я не опасался, что неприятели о нем узнают: он показался бы им невероятным. Эта поездка была одним из самых трогательных происшествий моей жизни. Мое присутствие перед фронтом сообщило войскам какой-то восторг, который, подобно электрическому удару, передался с быстротою молнии от солдата к солдату, от начала до конца линии; совершенно неожиданно все пехотные дивизии подняли вверх привязанные к длинным шестам зажженные пуки соломы и дали мне иллюминацию, в которой было чтото странное и величественное. В этот день минул год после моего коронования. Эти огни припомнили мне пучки зажженных лоз, которыми Аннибал обманул римлян, и бивуаки Лигницкого лагеря, которые спасли армию Фридриха, обманув Дауна⁽¹⁰⁾ и Лаудона. При проезде моем перед каждым полком раздавались клики: "да здравствует император!..." повторенные каждым корпусом, они несли в неприятельский лагерь доказательство восторга, одушевлявшего моих солдат. В этой сцене было что-то торжественное, величественное. Все солдаты разделяли со мною уверенность в победе, внушенную мне их преданностью.

          Эта линия, которую я объехал только к ночи, простиралась от Кобельница до р. Сантона. Корпус Сульта составлял правый фланг, расположенный между Сокольницем и Понтовицем, против неприятельского центра. Бернадотт стоял бивуаками позади Гирцковица, Мюрат влево от этой деревни, а Ланн по обеим сторонам Брюннского шоссе; резервы расположились позади Сульта и Бернадотта.

          Противопоставив мое правое крыло под начальством Сульта неприятельскому центру, я ясно видел, что на него будут обращены главные удары. Но чтобы движение этой части сил принесло мне ожидаемую пользу, следовало удалить от нее неприятельские войска, которые дебушировали к Блазовицу и по Аустерлицкому шоссе; должно было полагать, что императоры и главная квартира находились при них [русская гвардия и цесаревич проходили тайно, но я не мог знать, что император Александр с Кутузовым находился у колонны Коловрата⁽¹¹⁾] и что на них следовало нанесть первый удар и потом, сделав перемену фронта, обратиться на их левое крыло, которое мы, таким образом, отрезали бы от Ольмюца.

          Итак, я решился подкрепить сначала моею гвардией и гренадерскими резервами движение Бернадотта на Блазовиц, чтоб опрокинуть правое крыло неприятеля, и потом уже ударять на левое, которое, чем более подвигалось к Тельницу, тем в худшее приходило положение.

          Мое предположение было уже решено накануне, потому что я его объявил своим войскам; дело состояло теперь только в том, чтоб не пропустить удачной минуты. Я провел ночь на бивуаках; маршалы собрались около меня для получения последних приказаний.

          Я сел на лошадь в 4 часа утра. Луна уже закатилась; ночь была холодна и довольно темна, но погода ясная. Мне необходимо было знать, не сделал ли неприятель ночью какого-либо движения, которое могло бы расстроить мой план. Передовые посты донесли, что шум в неприятельском лагере, казалось, подвигался от праваго фланга к левому; огни казались более вытянутыми к Ауезду. На заре легкий туман закрыл отчасти горизонт, особенно в низменных местах; но пал туман и солнце осветило высоты, между тем как долины еще дремали во мраке. Мы ясно видели Праценские возвышения, покрытые прежде войсками, а теперь оставленные левым крылом неприятеля: очевидно было, что он не переменил намерения вытянуть свою линию зa Тельниц. Но вместе с тем я заметил другую массу, идущую от центра к правому флангу, по направлению на Голубиц. Тогда я вполне убедился, что неприятель сам подвергает моим ударам свой ослабленный центр. Было 8 часов утра; войска Сульта собрались в долине Понтовица, построясь в две линии, в батальонных колоннах к атаке. Я спросил у маршала, сколько ему нужно времени, чтобы достигнуть Праценских высот; он обещал быть там менее чем через 20 минут. Подождем же еще немного, отвечал я… когда неприятель производит ошибочное движение, надобно стараться не мешать ему.

          Скоро ружейная перестрелка около Сокольница и Тельница сделалась чаще; адъютант донес мне, что неприятель выходит оттуда большими силами; я только этого и ждал, чтобы подать условный знак: Мюрат, Ланн, Бернадотт и Сульт поскакали к своим войскам; я тоже сел верхом, направился к центру, и проезжая мимо войск, повторил им: "Неприятель сам безрассудно спешит "на свою гибель; окончите поход "громовым ударом!". Крики: "да здравствует император!" были ответом и сигналом к атаке; прежде нежели я опишу ее, посмотрим, что делалось в армии союзников.

          Если основываться на предположении, составленном Вейротером, то союзники имели целью действовать тактически по тому самому плану, который они до сего времени хотели выполнить стратегическими маневрами; то есть произвести движение усиленным левым крылом, чтобы обойти мое правое, отрезать меня от дороги к Вене и, разбив, отбросить к Брюнну. Хотя судьба моя и не была связана с потерей этой дороги и хотя дорога чрез Богемию была гораздо удобнее для моего отступления, но тем не менее справедливо, что этот план представлял выгоды союзникам; но, чтобы выполнить его с успехом, не следовало отделять действующего левого крыла; напротив того, центру и правому крылу надлежало постепенно следовать за левым флангом и вытянуться в том же направлении. Вейротер и здесь, как при Риволи, маневрировал обоими флангами, или, по крайней мере, если он не имел подобного намерения, то действовал так, что нельзя было не подумать этого, судя по движениям войск.

          Левое крыло под командою Буксгевдена, состоявшее из авангарда Кинмайера, 3 русских дивизий Дохтурова, Ланжерона и Пршибышевского⁽¹²⁾, силою в 30 000, должно было двинуться тремя колоннами с Праценских высота через Ауезд на Тельниц и Сокольниц, перейти речку, образующую слева два озера и свернуть потом на Турас.

          4-я колонна под начальством Коловрата составляла центр; с ней шла главная квартира по направлению через Працен к Кобельницу, несколько позади 3-й колонны; она состояла из 12 небольших батальонов под начальством Милорадовича и 15 австрийских батальонов, составленных из рекрут.

          5-я, состоявшая из 80 эскадронов, под начальством князя Иоанна Лихтенштейна, должна была оставить центр, позади которого она провела ночь, и подкреплять правый фланг, направясь по шоссе в Брюнн.

6-я, бывшая на оконечности правого фланга и составленная из авангарда под начальством Багратиона, состояла из 12 батальонов и 40 эскадронов, которые должны были по большой брюннской дороге атаковать высоты Сантона и Бозенитца.

          7-я, составленная из гвардии, под командою цесаревича Константина Павловича, служила резервом правому крылу по брюннскому шоссе.

          Из этого видно, что неприятель хотел прорвать мою линию, полагая, что она вытянута до Мельница, между тем как моя армия, сосредоточенная между Шлапаницом и брюннскою дорогой, была готова встретить противников.

          По этой диспозиции Буксгевден, уже и без того стоявший впереди других, ранее всех начал движение; сверх того, кавалерия Лихтенштейна двинулась от центра к правому крылу, так что Праценские высоты, ключ всего поля сражения, остались совершенно без защиты.

          По данному знаку, все колонны мои двинулись. Бернадотт прошел Гирцковацкое дефиле и направился к Блазовицу, поддержанный слева Мюратом; Ланн, держась на одной высоте с ним, наступал по обе им сторонам брюннского шоссе; моя гвардия и резервы следовали в некотором расстоянии за корпусом Бернадотта, готовые ударить на центр, если бы неприятель вздумал снова притянуть туда свои войска.

          Сульт как вихрь устремился от Кобельницкого и Понтовицкого оврага, с дивизиями Сент-Илера и Вандама, подкрепленными бригадою Левассёра. Другие две бригады дивизии Леграна были оставлены на фланге, чтоб прикрыть и оборонять против Буксгевдена Тельницкие и Сокольницкие дефиле. Очевидно было, что они не могли удержаться, и потому я приказал маршалу Даву выступить из Райгерна с пехотною дивизиею Фриана и драгунскою Бурсье, чтоб удерживать русские колонны до того времени, когда обстоятельства позволят сильнее атаковать их.

          Едва успев взойти на Праценскую высоту, Сульт столкнулся с колонною Коловрата (4-ю), которая направлялась в центре позади 3-й и, полагая себя обеспеченной войсками, идущими впереди, шла взводною походною колонной. Император Александр, Кутузов и его главный штаб находились при ней. Такие неожиданные встречи посреди главной квартиры всегда поражают войска изумлением и производят беспорядок. Милорадович, шедший в авангарде, едва успел вводить в дело батальоны свои по мере того, как они выстраивались; он был опрокинут и австрийцы, следовавшие за ним, подверглись той же участи. Император Александр показал большое хладнокровие и лично подвергался опасности, чтобы остановить и устроить войска; но, благодаря смешным распоряжениям Вейротера, у него не нашлось под рукою ни одной дивизии, которая бы могла служить ему резервом. Союзные войска были опрокинуты к Гостирадеку; бригада Каменского⁽¹³⁾, принадлежавшая к составу 3-й колонны, которая была таким образом атакована с левого фланга, присоединилась к Кутузову и восстановила на некоторое время равновесиe боя; но эта помощь была недостаточна, чтобы удержать соединенные усилия Сен-Илера, Вандама и Левассёра; линия Коловрата, опасаясь быть опрокинутою в болотистую Бирнбаумскую долину, отступила, согласно диспозиции, к Вишау. Вся неприятельская артиллерия завязла на полузамерзшей местности и попалась в наши руки; а пехота, без кавалерии и артиллерии, ничего не могла сделать против победоносных войск Сульта.

          В роковую минуту этого решительного удара две колонны правого крыла Буксгевдена пересекли друг другу дорогу и смешались около Сокольница, откуда, однако, несмотря на усилия дивизии Леграна они вышли; сам Буксгевден также дебушировал из Тельница; 4 батальона были не в состоянии удержать его. В это мгновение прибыл Даву из Райгepнa и дивизия Фриана отбросила авангард неприятеля к Тельницу; но как сражение принимало более решительный оборот при Сокольнице, то Даву, оставив при Тельнице только одних драгун Бурсье, двинулся вверх по речке до Сокольница с дивизией Фриана. Тут завязалось жаркое дело; Сокольниц несколько раз переходил из рук в руки, и наконец остался за русскими. Ланжерон и Пршибышевский достигли даже Марксдорфских высот; наши войска, расположенные полукружием, атаковали несколько раз их фланги весьма удачно. Это сражение, хотя и кровопролитное, было однако ж не важно: достаточно было удержать неприятеля, не опрокидывая его; даже не худо было пустить его еще немного вперед.

          Между тем, как наши дела принимали столь выгодный для нас оборот на нашем правом фланге, мы приобрели не менее успехов в центре и на левом крыле. Тут, с великим князем Константином Павловичем и с гвардиею, произошло точно то же, что с главною квартирой и 4-ю колонной: они должны были составлять резерв и были первые атакованы.

          Багратион вытянул свой правый фланг до Дварошны, чтоб обойти и атаковать позицию на Сантоне. Кавалерия Лихтенштейна, направленная из центра, чтобы подкрепить его, столкнулась дорогою с другими колоннами, так что великий князь и гвардия пришли прежде ее в Круг и попали в первую линию, в то самое время, как Бернадотт наступал к Блазовицу, а Ланн по обеим сторонам брюннского шоссе: закипел жаркой бой.

          После долгого движения на правое крыло цесаревича князь Лихтенштейн пришел наконец и начал строиться, когда гвардейские уланы, увлеченные неуместною храбростью, бросились между дивизиями Бернадотта и Ланна, чтоб настигнуть легкую кавалерию Келлермана, которая от них отступила. Храбрые русские уланы были атакованы резервами Мюрата, опрокинуты и подведены под огонь наших двух пехотных линий, которые половину их положили на месте.

          Между тем наши успехи около Працена заставили Кутузова отозвать Лихтенштейна для поддержания центра; князь, угрожаемый с обеих сторон, не знал, кого слушать и кому подать первую помощь; он поспешил послать 4 кавалерийских полка, но они подоспели только для того, чтоб быть свидетелями разбития Коловрата. Генерал Уваров⁽¹⁴⁾ с 30 эскадронами был поставлен между Багратионом и великим князем, остальная кавалерия расположилась на его левом крыле.

          Великий князь, видя, что французские колонны вторгаются в Блазовиц и выходят из него, решился сойти с высот, чтоб остановить их успехи. Это движение казалось ему необходимым, как для собственной его безопасности, так и для освобождения центра, положение которого становилось опасно.

          Между тем как завязался упорный бой между русскою гвардиею и дивизией Друэ, великий князь приказал конногвардейскому полку атаковать правый фланг этой дивизии, состоявший из 4-го линейного полка, откомандированного от дивизии Вандама для прикрытия интервала. Русские кирасиры бросились на этот полк, пробились сквозь первый батальон, и отняли у него знамя; но заплатили за это потерей лучших своих воинов. Эта отдельная стычка была не опасна; но, не зная однако ж, поддержит ли ее неприятель, я почел нужным отрядить туда маршала Бессьера с моею гвардейской кавалерией; он бросился в атаку. Русская линия после упорной защиты должна была уступить соединенным усилиям Бернадотта и Бессьера; гвардейская пехота, не могшая долее сопротивляться, отступила к Крженовицу. Кавалергарды, прибывшие в это время из Аустерлица, надеялись возстановить дело; но тщетно: этот отборный полк русской кавалерии не в состоянии был ничего сделать: атакованный конными гренадерами под командою Раппа⁽¹⁵⁾, он был прорван и весь центр начал отступать к Аустерлицу.

          Между тем, Мюрат и Ланн с успехом атаковали корпус Багратиона и подкреплявшую его кавалерию Уварова. Наши кирасиры прорвали левый фланг этого крыла, теснимый уже дивизиями Сюше и Кафарелли⁽¹⁶⁾. Победа на всех пунктах увенчала мои соображения.

          Зная, что Бернадотт, Ланн и Мюрат были довольно сильны, чтоб довершить с этой стороны поражение неприятеля, я принял вправо с моею гвардией и резервом Удино, чтобы помочь Сульту разбить левое крыло, атакованное с тыла и стесненное посреди озер. Было два часа, когда Сульт, одушевленный нашим прибытием, соединил дивизии Сент-Илера и Леграна, готовясь взять Сокольниц с тыла, между тем, как Даву атаковал его с фронта; Вандам с своей стороны устремился к Ауезду; моя гвардия и гренадеры следовали за ними, чтобы в случае надобности подкрепить их атаки.

          Дивизия Пршибышевского, окруженная в Сокольнице, положила оружие, и только несколько человек, спасшихся бегством, принесли неприятелю известие об этом несчастии. Ланжерон, теснимый и в свою очередь, был не более счастлив: только половина его войск успела присоединиться к Буксгевдену. Сей последний, который с колонною Дохтурова потерял пять или шесть часов в бесполезной схватке около Тельница вместо того, чтобы в 10 часов уже начать движение к Сокольницу, стал, наконец, помышлять о собственном своем спасении; он тронулся в третьем часу, чтоб возвратиться к Ауезду и выйти из западни, в которую попался, и двинулся долиною между озерами и высотами. Он выходил колонною из деревни; Вандам стремительно бросился на его фланг, проник в Ауезд и таким образом разрезал колонну надвое. Буксгевден, не имея возможности возвратиться, продолжал движение с двумя головными батальонами на соединение с Кутузовым; но Дохтуров и Ланжерон, с остальными 28 батальонами, не могли вырваться из пространства между озерами и высотами, занятыми Сент-Илером, Вандамом и моими резервами. Голова колонны со стороны Ауезда, сопровождавшая артиллерию, хотела пробраться через каналы, образовавшиеся от высохших озер; но мост не выдержал тяжести пушек. Храбрые воины, желая спасти свои орудия, хотели перейти оконечность замерзшего озера; но лед, пробитый нашими ядрами, лопнул под тяжестью этой массы: пушки и люди гибли под его глыбами: более 2 000 человек потонуло. Дохтурову оставалось только идти под нашим огнем по берегу озера до Тельница, чтобы достигнуть плотины, отделявшей Тельницкое озеро от Мельницкого. Он успел в этом, понеся, однако же, значительную потерю, и достиг, наконец, Затхана, поддержанный храброю кавалериею Кинмайера. Они вместе двинулись по дороге в Цейч, по горам, сильно преследуемые нашими войсками. Остаток артиллерии, спасенной неприятелем в центре и на левом фланге, был брошен при отступлении по ужасным дорогам, которые шедший накануне дождь и оттепель сделали непроходимыми.

          Положение неприятеля было ужасно; я опередил его по дороге в Вишау, по которой он впрочем, и не мог следовать, потому что она была уже разорена, и притом остатки его левого крыла не могли до него достигнуть. Он вынужден был броситься в Венгрию; но Даву, которого одна дивизия прибыла уже в Никольсбург, мог фланговым движением предупредить его в Гёдинге, между тем как мы сильно его преследовали. Союзная армия, потеряв 25 000 убитыми, ранеными и пленными и 180 пушек, была в ужасном расстройстве. Император не хотел снова вверить судьбу государства случайностям боя, который мог его всего лишить. Он прислал ко мне князя Иоанна Лихтенштейна и просил свидания со мною. На другой день мы съехались на бивуаках.

          Нам не трудно было согласиться; мне надобно было чем-нибудь кончить: эрцгерцог Карл приближался к Дунаю; Венгрия, одушевленная его присутствием, могла восстать; неприятельские резервы подходили к Ольмюцу; эрцгерцог Фердинанд вытеснил баварскую дивизию Вреде из Иглава; Пруссия угрожала вступить из Саксонии во Франконию со 100 000 человек; правда, что все это представляло отдаленные затруднения, между тем как следствия моей победы были верны и непосредственны.

          Я дал заметить князю Лихтенштейну, что, соглашаясь на перемириe, я забывал выгоды победителя, чтоб доказать мое желание мира. Я убеждал в том же австрийского императора, доказывая ему, что для него гораздо лучше было допустить меня спокойно выполнить мое предприятие против Англии, нежели препятствовать его исполнению.

          Перемирие было заключено. Русские должны были немедленно возвратиться в Польшу, а договаривающимся положено было собраться в Пресбурге, чтоб окончательно условиться о мире.

          Никогда успех не был более блистателен и, можно сказать, более заслужен. Победа была предсказана накануне; она сделалась несомненною, когда в 10 часов утра Сульт овладел Праценом, а Бернадотт - Блазовицем. Без сомнения успех наш был облегчен слепым упорством Буксгевдена, действовавшего согласно диспозиции, несмотря на атаки мои против центра армии. Если бы он, услышав за собою канонаду, повернул со своими 60 батальонами к Кобельницу, по левому берегу речки, мы увидели бы себя в затруднительном положении; впрочем, сосредоточенные вокруг Шлапаница, мы бы приняли сражение с выгодою, имея дело с неприятелем, разделенным на две части; победа не имела бы тогда таких блистательных последствий, но, вероятно, я, во всяком случае, удержал бы за собою поле сражения.

          Впрочем, странно было бы приписывать Буксгевдену несчастие, происшедшее единственно от жалких распоряжений Вейротера, по которым армия оставлена была без центра, и главная квартира перенесена в первую линию, в промежуток, бывший решительным пунктом поля сражения.

          Представлялось только два способа с выгодою атаковать меня: или поддерживать постепенно остальною армией атаку левого крыла, отказавшись от ольмюцкой дороги и приняв за основание Венгрию; это нисколько не было противно правилам стратегии, потому что эрцгерцог Карл приближался с этой стороны; или, напротив того, сблизить левое крыло с остальною частью армии, сохраняя позади себя ольмюцкую дорогу. Для этого Буксгевден должен был бы дебушировать через Сокольниц и Кобельниц на Марксдорф, вместо того, чтоб растягиваться до Тельница. Такова была славная битва при Аустерлице. Больше всех побед моих я горжусь этою, как потому, что поразил здесь самого мощного из моих неприятелей, так и потому, что стечение обстоятельств увенчало все мои предположения, как будто я сам командовал обеими противными армиями [победы при Ульме, Маренго, Иене, Регенсбурге были также блистательны; но oни были следствием стратегических действий в других сражениях. Замечательнейшие тактические сражения были при Аустерлице, Риволи и Дрездене], которые, казалось, производили заранее условленные маневры.

          Заключив перемирие, я поспешил возвратиться в Вену, чтоб ускорить переговоры и привести в порядок внутренние дела моей армии; к тому же я должен был отвечать Гаугвицу.

          Ожеро находился в Баварии; корпус Нея, предоставив занятие Тироля баварской дивизии, прибыл в Зальцбург. Массена и Мармон подступили к Вене. Армия, одержавшая Аустерлицкую победу, также приближалась к столице; я был в состоянии навести решительные удары, если б союзники вздумали продолжать войну. У них оставалось еще много средств; но средства эти были рассеяны. Эрцгерцог Карл был слишком удален, чтоб непосредственно действовать со своею армией, лишенною духа и бодрости продолжительным отступлением и совершенным уничтожением сил империи. Он бы подверг себя ударам моей победоносной армии, усиленной войсками Массены, Мармона и Мортье: русские были поставлены на некоторое время в невозможность вредить нам. Пруссаки... но не будем преждевременно описывать их гибель, и займемся теперь переговорами с Берлинским кабинетом, отдалившими ее на несколько месяцев. Гаугвиц чувствовал, что не время было угрожать мне: я ему предложил забыть насильственный переход через владения, которые не больше моего были уважаемы воюющими державами в 1796 и 1800 годах и предлагал ему курфюршество Ганновер взамен Аншпаха, Клеве и Невшателя: это предложение было слишком выгодно для Пруссии, и ее министр не мог не согласиться; трудно было найти лучший случай вложить в ножны меч, слишком поздно занесенный. Гаугвиц слепо принял мои предложения, обрадованный тем, что мог привезть своему государю вместо разорительной войны известие о таком значительном приращении; я также имел в этом выгоду, потому что избегал войны против старинного союзника Франции, и сверх того ставил Пруссию в двусмысленное положение относительно Англии.

          Договор с Пруссией был подписан 15-го декабря, а заключенный с Австрией в Пресбурге 26-го положил конец этой коалиции против Франции. Австрия довольно дорого за нее заплатила: по требованию моему она уступила мне Венецию, владения которой были мне нужны для усиления Итальянского королевства и моей морской системы; она мне отдала Тироль и Иннфиртель для увеличения Баварии. Чтоб привязать к себе неразрывными узами этих храбрых союзников, я возвел Баварию и Вюртемберг в королевства, а маркграфство Баден сделал великим герцогством. Зальцбург, отданный по Люневилльскому миру герцогу Тосканскому, был уступлен Австрии. Герцог Тосканский получал Вюрцбург и этим подпадал под мою зависимость: взамен же Вюрцбурга и герцогства Бергского, которые уступала Бавария, она получила Аншпах, Иннфиртель и Тироль.

          Я в тоже время предложил мир и России; Александр отверг его; этот отказ был благороден, потому что, приняв мир, он признал бы унижение своих союзников. Отказавшись от него, он показал твердость в превратностях судьбы и уверенность в своих силах. Этот отказ показал мне, что судьба мира зависела от нас двоих. Впрочем, война между нами не могла продолжаться, потому что мы были разделены нейтральными землями. Русские возвратились в свои границы.

          Пока я громил моих неприятелей, они вели на севере довольно странную войну. Чтобы воспользоваться рыцарским духом шведского короля Густава IV и вынудить его перенести свои силы на твердую землю, Россия и Англия вверили ему начальство над армией, к которой он должен был присоединить 15 000 шведов. Соединясь в Померании с корпусом Толстого, состоявшим из 10 000 человек, он перешел Эльбу у Лауэнбурга и вошел в Ганновер. В это же время ганноверские войска и несколько английских батальонов высадились около Штаде под начальством генерала Дона; лорд Каткарт⁽¹⁷⁾ с другим английским корпусом, следовал за ними.

          Эти войска, простиравшиеся до 40 000 человек, должны были очистить Ганновер, где у меня оставался только гарнизон Гаммельна, и действовать потом против Голландии. Хотя я предвидел опасность и послал в эту страну моего брата Людовика с кадрами так называемой северной армии, но только такая победа как Аустерлицкая, могла отвратить грозу, тем более, что сомнительное отношение Пруссии делало вопрос еще сложнее. К счастью, мне помогла неосторожность Густава. Раздраженный против, союзников, неодобрявших неуместный угрожающий тон его против Пруссии, в то самое время, как Александр договаривался с ней в Потсдаме, шведский король возвратился в Померанию и, отказавшись от командования, уничтожил возможность успеха этой экспедиции. После трехнедельных переговоров Густав возвратился в Лауэнбург; но корпус Толстого был отдан в распоряжение Пруссии, которая, договариваясь, принимала на себя безопасность Северной Германии. Это разделение сил снова не понравилось Густаву, а Толстой перешел в Мекленбург, откуда потом возвратился в Россию, когда заключенный с Пруссией мир сделал его присутствие в Ганновере бесполезным. Англичане также сели на суда, и Густав окончил свои рыцарские подвиги, отправив шведские войска в Померанию, и оставив только 500 человек для сохранения англичанам Лауэнбурга.

          Двор обеих Сицилий выказал своим непонятным поведением всю свою ненависть ко мне. Я заключил 2 сентября с Неаполитанским посланником в Париже маркизом де Галло нейтральный договор, по которому несчастия, неразрывные с войной, должны были быть удалены от Неаполя; через это я получал возможность употребить в дело корпус Сен-Сира, занимавший это королевство: договор был выгоден для обеих сторон и утвержден королем 8 октября; однако же, хотя, по-видимому, он спасал от гибели Неаполитанское королевство, но вместе с тем он поставил в затруднительное положение правительство. До подписания этого договора королева Каролина употребляла все возможные средства, чтоб заставить принять участие в судьбе Неаполя Англию, Россию и Австрию: по плану союзников было назначено высадить туда 12 000 русских и 6 000 англичан, присоединить к ним 25 000 неаполитанского войска и двинуться к По для избавления Италии. Эти силы в самом деле появились на рейде Неаполя в середине ноября. Принять их, несмотря на только что заключенный со мною договор, значило подвергнуться моему справедливому гневу; отвергнуть союзников, у которых просили помощи, также было неблагородно. Фердинанд, по своему обыкновению, колебался; но его увлекло враждебное расположение королевы ко мне: она приняла союзников 20 ноября и уговорила Фердинанда присоединить к ним свою армию. Составлен был операционный план, по которому эти соединенные силы должны были овладеть Тосканой и атаковать мою армию с тыла. Евгений для встречи этого нового неприятеля должен был собрать на анконской границе все оставшиеся у него французско-итальянские войска, присоединив к ним национальную гвардию королевства.

          Руководимая своей слепой ненавистью, королева пожертвовала своим народом, семейством и короной из одной надежды сколько-нибудь повредить мне. Всякий беспристрастный человек согласится, что подобным поведением она уже вперед уполномочивала победителя поступить с нею по своему произволу. Если б я был побежден, то это восстание в Италии мне бы много повредило; оставшись победителем, я рад был найти предлог, чтоб довершить свое завоевание, и доставить корону одному из моих братьев, избавившись в то же время от непримиримого врага. Неаполитанское королевство должно было откровенно принять политическую систему Франции и Испании, как это было во время фамильного союза.

          На другой день по заключении Пресбургского договора (27 декабря) своим декретом я объявил, что Неаполитанский король лишен престола. Массена получил уже приказание тотчас по заключении перемирия усилить корпус Сен-Сира до 30 000 человек и направить его на Рим. По заключении же мира я предписал Массене увеличить еще эти силы и принять самому над ними начальство. Оставим его спешить на легкие победы, и обратим внимание на морскую войну, происшествия которой были не менее решительны, хотя и приняли совершенно противный оборот.

          Вильнёв, как я уже говорил, выйдя из Ферроля с 33 кораблями, возвратился, не исполнив приказаний моих, в Кадикс, вместо того, чтоб отплыть в Брест; это обстоятельство, соединенное с войной на твердой земле, заставило меня отказаться от высадки.

          Справедливо негодуя на ошибки этого адмирала, я назначил вместо него Розили⁽¹⁸⁾ и приказал, чтобы соединенный флот тотчас же вышел в Средиземное море, освободил бы от блокады Картахену, захватил небольшую эскадру англичан у Неаполя, высадил бы там 10 000 человек десантного войска для подкрепления Сен-Сира в Таренте, и тем дал бы ему возможность покорить Неаполь. Флот наш должен был потом войти в Тулон, запастись свежим провиантом и выслать крейсера по всем направлениям и в океан, и в Средиземное море. Я в особенности желал владеть островом Св. Елены, чтоб останавливать все, что шло из Индии. В то время, когда я старался занять эту скалу, мог ли я предвидеть все горести и страдания, которые испытал там впоследствии! Я надеялся, внушив англичанам опасения за Египет, принудить их содержать значительныея морские силы в Средиземном море. Эта система была превосходна, чтоб образовать морских офицеров, истощать силы неприятеля и вредить его торговле; она в особенности была хороша в это время, когда состояние дел на твердой земле заставило меня на несколько лет еще отказаться от высадки.

          Доказательством выгод этой системы служат успехи, приобретенные тогда адмиралом Аллеманом. Я сказал уже, что этот храбрый моряк, не успев соединиться с Вильнёвом, крейсировал между Ирландией и Бискайским морем; он держался там до конца декабря и вошел с торжеством в Рошфор, ведя за собою один линейный корабль, множество призов и 1 200 человек пленных: успех тем более замечательный, что он приобрел его, так сказать, в собственных водах Англии, в море, пересекаемом по всем направлениям ее купеческими судами.

          Однако, за исключением этого частного случая, эта система подвергала наши морские силы отдельным делам, которые могли уничтожить их по частям; может быть было бы полезнее оставить наш флот в Кадиксе, выдающемся пункте, весьма удобном для отплытия и почти неприступном для блокады: во время бурь, производимых юговосточными ветрами, соседство таких опасных берегов было бы гибельно для английских судов; 30 кораблей могли несравненно более вредить англичанам из Кадикса, нежели из Тулона. Только огромность издержки для содержания этих кораблей и невыгода делать эту издержку в чужой земле могут оправдывать отплытие флота. Вильнёв по моему приказанию должен был снова выйти; но, во всяком случае, если он был блокирован 29 кораблями, то от него зависело остаться в Кадиксе; он решился на первое, и слишком точным выполнением моего пагубного приказания сам ускорил свою гибель. Между тем английское адмиралтейство, уведомленное о прибытии нашего флота в Кадикс, приказало Нельсону отправиться с наивозможною поспешностью из Портсмута и принять начальство над всеми британскими силами в этих морях. Нельсон тотчас же вышел с 2 или 3 кораблями, бывшими в готовности. Этот славный моряк прибыл 17 октября к флоту адмирала Колингвуда и принял над ним начальство.

          Вильнев снялся с якоря 19-го с 33 кораблями и 9 фрегатами. Вероятно, он полагал иметь дело только с 21 кораблем Колингвуда и Колдера; уверяют, что он был извещен накануне о прибытии Нельсона; но, полагаясь на донесения одного купеческого судна, он этому не поверил. С другой стороны, зная, что я гласно не одобрял его недеятельность в Мартинике, и сверх того, желая загладить и свое бездействие в Абукирском сражении, и свой возврат в Кадикс, он решился дать сражение, без сомнения полагая, что навеки себя обесславит, уходя без боя с превосходными силами. С этой мыслью и зная притом, что важные действия, предположенные в Ла-Манше, не зависят более от его поступков, этот адмирал, который не посмел идти к Бресту и вступить в сражение с меньшими силами, готовился теперь, руководимый неуместным и несвоевременным мужестом, вступить в сражение с искуснейшим моряком нашего столетия, почти с равными силами; если он полагал себя в праве ослушаться меня в столь важном деле, как соединение с Брестским флотом, то как же не осмелился он истолковать иначе мои приказания тогда, когда дело шло только о простом отплытии без настоящей цели?

          Гибельная встреча произошла 21 октября близ Трафальгарского мыса, несколько к юго-западу от Кадикса. Вильнёв мог еще исправить свою ошибку, приняв меры, которые бы склонили успех на его сторону; но, положившись на отданное капитанам приказание, чтобы каждый корабль принял участие в битве, он упорно последовал старой неправильной системе развертывания своего флота в параллельную линию, и ожидал, чтобы противник поступил с ним точно так же, как с эскадрой Брюэса при Абукире. Преступя приказания, надобно, по крайней мере, уметь действовать, и победить или умереть.

          Нельсон, более искусный, воспользовался дувшим тогда северо-восточным ветром, построился в две колонны, отрезал 14 кораблями центр от правого крыла, между тем как другие 13 напали на левое крыло и постепенно выстраивались на всей его длине. Этого достаточно было, чтоб обеспечить успех англичан: наш флот, совершенно разбитый, возвратился в свои гавани, потеряв 16 кораблей вместе с адмиральским, который должен был спустить флаг. Другие четыре корабля, ушедшие под командою Дюмануара, наткнулись близ Рошфора на крейсера адмирала Стрэчена⁽¹⁹⁾ и сдались почти равным силам.

          Нельсон был счастливее меня: он пал посреди победы. Гравина умер от ран; этот искусный и храбрый моряк заслуживает по справедливости сожаления. Вильнёв, отпущенный на слово во Францию, опасаясь следствий военного суда, которому он был бы предан, умертвил себя в Ренне и избавил свою память от приговора, которого бы, вероятно, не избегнул.

          Это сражение, более гибельное, нежели сражение при Ла-Уге, решило, может быть, участь мира, если принять во внимание, что моя судьба и судьба Англии зависели от этой победы, стоившей победителям всего 1 600 человек убитыми и ранеными: примечательный пример разницы между войною на море и на твердой земле. Малейшее авангардное сражение с 1805 по 1815 гг. стоило дороже этой великой победы. Более 30 000 человек погибло в сражениях при Эйлау и при Бородине, а эти сражения не имели между тем других последствий, кроме бесполезной для победителя чести удержать за собою поле битвы, то есть, несколько туазов земли.

          С этого времени наш флот уже не мог более показываться, и все остальное время моего царствования я только старался привести его в состояние снова померяться силами с английским.

          Я получил известие об этом поражении на пути в Вену. Дивные победы при Ульме и Аустерлице едва могли утешить меня в этом несчастии, заставившем меня принять совершенно новую политическую систему.

На главную