Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

Глава 10

Виды на Польшу. Зимняя кампания. Русские достигают Вислы и занимают Молдавию. Сражения при Пултуске и Эйлау. Зимние квартиры. Действия против шведов. Осада Данцига и крепостей в Силезии. Угрозы Испании. Демонстрации Австрии. Англичане перед Константинополем; неудачи их в Египте. Переговоры с Персией, Портой и союзниками. Открытие второй кампании. Сражения при Гейдельберге и Фридланде. Тильзитский мир.

          Прусский король удалился в Кенигсберг. Из всей армии у него едва оставалось 20 000 человек под ружьем, но 100 000 русских шли к ним на помощь и приближались к Висле. Я двинулся к ним навстречу и сам поспешил в Польшу. Новый театр войны открылся передо мною; мне суждено было увидеть эту древнюю страну анархии и свободы; поляки ждали моего прибытия, чтобы присоединиться ко мне. Кто знает историю средних веков, тот поймет, какие необъятные выгоды мог я извлечь из Польши; но, чтобы в одно время сделать из неё оплот против России и уравновесить могущество Австрии, надобно было восстановить ее вполне. Только продолжительной и весьма счастливой войной мог я до этого достигнуть: мои министры не соглашались, наступило ли для этого благоприятное время; Талейран, дряхлый и устаревший, вздыхал о своих парижских палатах, и вовсе не желал зимней прогулки в Польшу; он был против войны; но Маре соглашался со мною, видя огромные выгоды и возможность успеха. Обещания Домбровского и Зайончека были увлекательны. Торжественное посольство великой Польши под предводительством Дзялыньского(1) утвердило мои намерения, уверив меня в поспешном наборе войск, так называемой посполиты (род восстания, в котором каждый дворянин садится на коня и ведет известное число своих крестьян). Мои приказания были уже готовы, когда записка, поданная мне одним из приближенных ко мне генералов, поколебала мое намерение. Он мне представил самыми живыми красками выгоды заключения союза с Пруссией, которую простить было бы великодушно, и которую можно бы было увеличить всеми польскими землями, присоединенными в последнее время, сохранив этим землям их народность: это было средство получить перевес, которого требовала моя политика и получить его, не подвергая себя превратностям бесконечной воины с Пруссией, Россией и Австрией.

          Эта записка в особенности доказывала опасность дать политике этих трех естественно соперничающих держав, одну общую точку соединения и подвергнуть себя превратностям военного счастья при переходе через Вислу, если Австрия двинет 150 000 нам в тыл, когда мы не будем иметь опору в Пруссии. Она также выставляла выгоду для поляков, от слияния их с образованным и промышленным народом. Это была мысль великая.

          Признаюсь, что я почти был увлечен; о перемирии уже договаривались; но размышления о слабости и упадке прусской армии, порожденными непонятными сдачами Эрфурта, Штеттина, Пренцлау, Магдебурга и Любека, заставили меня мало ценить подобного союзника. Условия перемирия дали это почувствовать; но я ждал, что прибытие русских прекратит переговоры и решился испытать поляков, несмотря на приближение дурного времени года. В сущности лучше было идти в Варшаву и сразиться там с русской армией, посреди народа, готового к нам присоединиться, нежели ожидать эту армию среди униженных пруссаков, которые, при первой моей неудаче, принялись бы снова за оружие.

          Косцюшко жил уже несколько лет в Париже; я его призвал; но он не слишком желал частного восстания. Он требовал полного восстановления своего Отечества, а я не мог зайти так далеко и связать себя, объявляя намерение восстановить государство, которого две трети принадлежали Австрии и России. Это бы значило прекратить совершенно всякую возможность сближения с Россией и, в тоже время, вооружить против себя Австрию. Я удовольствовался тем, что послал Домбровского и Зайончека в Познань, чтоб уверить поляков в участии, которое я принимаю в судьбе их Отечества, если они станут мне помогать, и объявить, что я скоро сам прибуду к ним. Я уехал 24-го из Берлина и прибыл 28-го в Познань. Меня приняли с восторгом. В нашу честь давали праздники, которые могли бы равняться с самыми блестящими парижскими собраниями. Я остался около двух недель в этом городе. Это время не было потеряно, потому что колонны направлялись между тем к Варшаве; мне достаточно было нескольких дней, чтобы догнать их на почтовых.

          Несмотря на благородный порыв, произведенный мною в Познани и в Варшаве, поляки не оправдали вполне моих ожиданий. Характер этого народа пылкий, рыцарский, легкомысленный: у них все делается по увлечению, ничего по системе. Их восторг силен; но они не умеют ни направить, ни продлить его. Те, которые последовали за моими знаменами, оказали чудеса храбрости и преданности. Я плачу им здесь долг моей благодарности; но как нация, Польша могла более сделать. Это произошло не от людей, но от обстоятельств. Если бы Польша имела более сильный и более многочисленный средний класс, то она бы восстала за нас в массе. Может быть, если бы дали полякам другой план и систему, и опору более твердую, нежели саксонский дом, то они со временем успели бы сохранить самостоятельность и независимость своего отечества. Не в моем духе было делать вещи вполовину; но я так действовал в Польше, и впоследствии раскаялся. Впрочем, в моем политическом положении едва ли можно было поступить иначе.

          Во время пребывания моего в Познани я подписал с саксонским курфюрстом мирный договор, и усилил этим старым союзником Франции систему Рейнского союза. Первое вспомогательное войско его (8 000 чел.) двинулось, чтобы присоединиться ко мне на Висле. Я в то же время принял нужные меры к окончательному обеспечению нашего тыла. Еще перед отъездом моим из Берлина и Мезерица я дал Мортье предписание касательно того, что он должен предпринять с своим 8 корпусом. Войска моего брата, перешедшие под начальство Савари(2), покорили крепости Гамельн и Шенбург и докончили покорение Ганновера; а потому присутствие Мортье становилось там бесполезным; он возвратился в Голландию, которую англичане могли беспокоить. Оставив Гессен, он вступил в Мекленбург и должен был охранять берега немецкого и балтийского морей, начиная от Гамбурга и устья Везера до Штеттина, и наблюдать за шведами и англичанами.

          Нам необходимо было принять обширную систему, чтобы хотя несколько утвердиться в странах, в которых мы разлились с быстротой разъярённого потока, и в которых могли мы встретить еще большие препятствия. В Гессене произошли уже некоторые беспорядки: приверженцы курфюрста воспользовались отсутствием 8-го корпуса, чтобы взволновать умы, пользуясь отяготительными угнетениями, неизбежными следствиями войны: я тотчас же принял меры к усмирению этого волнения. Легкие колонны, отправленные Келлерманом из Майнца, Луазоном из Мюнстера и генералом Мишо(3) из Магдебурга, восстановили порядок.

          Келлерман устраивал в Майнце запасные полки из конскриптов, назначенных в разные корпуса армии, для их укомплектования. Этим способом сосредоточивалось наблюдение, и отстранялась опасность малых отрядов; таким образом, толпа отдельных людей приобретала всю силу значительной армии. Четыре такие полка уже прибыли в Берлин, где они сменили вспомогательные войска баденские и вюрцбургские и северный легион, образованный из гессенских и прусских солдат, добровольно вступивших в мою службу. Эти же войска двинулись в пространство между Одером и Вислою, для прикрытия наших сообщений и наблюдения Кольберга. Кирасирская дивизия, притянутая из Италии и собранная в Лейпциге под начальством д'Еспанья(4), двинулась к Познани и Торну. Гренадерская дивизия Удино, переформированная в Берлине, направлялась к Варшаве. Другие четыре запасные полка устраивались в Майнце, и моя армия, постоянно таким образом подкрепляемая, имела всегда обеспеченное укомплектование, в подвижные колонны, прикрывавшие её тыл. Никто лучше меня не постигал механизма подобного устройства в тылу армии этих последовательных наборов, которые служили периодическими подкреплениями полкам и резервами для охранения нашей операционной линии.

          Прусский король, получив в Кенигсберге перемирие, подписанное в Шарлоттенбурге Лукезини и фон Цастровым, тем более не мог утвердить его, что он тесно соединился с Россией договором, подписанным в Гродно 20-го октября; первый вспомогательный русский корпус под командою Беннигсена(5), уже вступил в прусские владения. Король отказал в ратификации перемирия, и война снова закипела. Итак, мы снова должны была встретиться с русскими: трудно было решить вопрос, ожидать ли их, или итти к ним на встречу. Время года было равно не благоприятно и для них, и для нас. Допустив их двинуться вперед, я лишал себя вспомогательных средств, представляемых Польшей; сверх того они могли увлечь Австрию, которая только от того и колебалась, что они была слишком удалены, чтобы непосредственно поддержать ее; они также бы увлекли и прусскую нацию, которая, придя в себя от оцепенения, в которое повергло ее первое несчастие, почувствовала бы необходимость всем пожертвовать для нового восстания.

          Император Александр с большою деятельностью занимался пополнением потерь Аустерлицкой кампании [Российская армия состояла тогда из 18 дивизий; каждая из них, за исключением гвардии, включала 6 полков пехоты или егерей, 10 эскадронов тяжелой кавалерии, 10 легкой, пионерную роту, две батареи, три легких и одну конную; что составляло в каждой дивизии 18 батальонов, 20 эскадронов, и огромное количество артиллерии: 72 орудия. Артиллерия имела хорошую прислугу; кавалерия, столь слабая при Суворове, сделала неимоверные успехи в царствование Александра. Армия, назначенная для действий в Пруссии, состояла из первых 8 дивизий под начальством Ocтepмaнa, Сакена, князя Голицына, Тучкова, Барклая де Толли, Дохтурова и Эссена, и 14-й, под командою князя Горчакова, а потом графа Каменского. Молдавская армия, под предводительством Михельсона, состояла из 9-й, 10-й, 11-й, 12-й и 13-й дивизий под начальством князя Волконского, Mеллера-Закомельского, Милорадовича, Мейендорфа и герцога Ришелье. Промежуточный корпус под начальством графа Апраксина состоял из 16-й, 17-й и 18-й дивизий, которыми командовали генералы: Ртищев, князья Лобанов и Горчаков. Кроме корпусов грузинского, финляндского и гарнизонных батальонов, которые составляли армию, совершенно отдельную]; не только полки были совершенно укомплектованы; но он сверх того увеличил свою армию вновь сформированными 30 эскадронами и 51 батальоном. Если бы все силы России были направлены против меня, то мне трудно было бы поддержать борьбу, имея армию, растянутую от Ганновера до Варшавы. К счастью, как я вскоре узнал, генерал Михельсон с 90 000 вступил в Молдавию. Чтоб понять причины этого раздробления сил, которое может казаться ошибкой, обратимся немного назад. Россия, уверенная, что Пруссия объявит нам войну, решилась принять в ней участие как вспомогательная держава, подобно тому как в 1805 году; она надеялась через это при заключении мира распространить свои границы до Дуная: Англия слишком нуждалась в союзе России, чтобы не согласиться на это. Для этого надобно было только законную причину, чтоб объявить туркам войну. Повод к этому подало прибытие Себастиани в Константинополь и приобретенное им влияние на дела дивана. Первым старанием моего посланника, согласно с данными ему наставлениями, было заставить сменить молдавских господарей Ипсиланти и Мурузи, избранных под влиянием России согласно с условиями Ясского договора. Она имела право протестовать, и приняла сильное участие в этом деле. Настоятельные требования графа Италинского(6), подкрепляемые английским послом, который угрожал Константинополю бомбардированием, заставили опять принять этих господарей.

          Но император Александр, узнав о мере, принятой турками в противность договора и показывавшей мое сильное влияние в Порте, не дождался этого удовлетворения и приказал Михельсону тотчас вступить в княжества и овладеть турецкими крепостями, находящимися на Дунае. Этот генерал перешел 3-го ноября Днестр и достиг без препятствия до границ Сербии. Мы равно обрадовались этому происшествию; Россия надеялась им воспользоваться; а я полагал, что это обстоятельство сделает в мою пользу сильную диверсию; но быстрое падение прусской монархии, изменяя вид дел, обращало все выгоды этого происшествия в мою пользу. В самом деле, рассчитывая время, потребное для получения приказания из Петербурга и для распоряжения о выполнении, видно, что оно было обдумано и предписано прежде, нежели в Петербурге узнали о несчастии Пруссии, иначе император Александр, по благоразумию своему, никак бы не предпринял двойного бремени: и бороться с нами, и действовать против Турции. Получив первое известие о движении нашем к Берлину, он тотчас отправил корпуса Беннингсена и Буксгевдена на помощь Пруссии. 40 000 русских, прибывшие к Висле несколько ранее нас, отступили к Пултуску, чтоб приблизиться к своей второй армии, шедшей усиленными маршами, и так мы перешли реку, не встретив препятствия. Даву и Мюрат, вступив 30-го ноября в Варшаву, с удивлением узнали, что Прага совершенно оставлена, и тотчас же переправили 2-го декабря войска на лодках, чтоб занять этот пункт. Ланн их подкрепил, и мое правое крыло утвердилось на Буге; левое было не менее счастливо. Ней, овладев Торном, выступил из этого города, подкрепляемый кавалерией Бессьера и последуемый корпусом Бернадотта. В центре Сульт и Ожеро приготовили с большими затруднениями переправу через Вислу, между Выссогродом и Модлином. Выехав 16-го из Познани, я прибыл 18-го в Варшаву и ускорил переправу этих двух остальных корпусов; Ожеро, не успев построить мост, переправил свои войска в лодках между 20-м и 22-м около Закрощина. Сульту не удалось переправиться в Выссогроде; но к счастью он нашел средство перейти реку в Плоцке.

          Император Александр вверил начальство над своими войсками фельдмаршалу Каменскому, восьмидесятилетнему старцу, который показал в веденных им войнах в царствование Екатерины Великой и силу духа, и мужество. Тотчас по соединении сил он ознаменовал свое прибытие к армии наступательным движением. Он перевел свою главную квартиру в Насельск и расположил четыре дивизии своей первой армии между Укрою, Бугом и Наревом. Вторая армия расположилась между Голыминым и Маковом, оставив одну дивизию на левом берегу Нарева. Прусский корпус под начальством генерала Лестока(7) стоял на берегах Древенцы, по Торнской дороге; он примыкал к левому крылу русских, которые его подкрепили частью войск.

          Избегая, чтобы неприятель не стеснил нас на берегах Вислы, и видя необходимость дать нашим действиям более обширный круг перед Варшавой и Торном, я решился начать действовать наступательно. Ней, Бернадотт и часть кавалерии, которая в Торне переправилась через реку, двинулись на Зольдау и Биезунь, маневрируя правым крылом, чтоб отделить прусский корпус и отрезать его от русской армии. Лесток, узнав, что в Биезуне находилась только кавалерия Бессьера, пытался туда проникнуть, но наши храбрые эскадроны ударили на его пехоту, опрокинули одну часть её в болото, а другую заставили отступить с потерею нескольких сот пленных.

          23-го декабря в 2 часа утра я отправился к мосту на Буге; Даву перешел его, устроил другой мост на Укре и стал действовать своим левым крылом, стараясь соединиться с Ожеро, который наступал к Новумясту, и с Сультом. Наше концентрическое движение счастливо исполнилось; Ожеро овладел переправою через Укру в Курсумбе, где 14-й линейным полк поддержал славу, приобретенную им при Риволи: оттуда он направился на Новомясто. Я двинулся с войсками Даву в Насельск, откуда мы вытеснили, после сильного сопротивления, дивизию Остермана(8). Беннингсен сосредоточивался у Стржекочина. Неприятельские войска начали отступать на всех пунктах. Я решился обойти их правое крыло с тем, чтобы предупредить их на линии их отступлении в Рожани. Для этого я направил Сульта из Шиканова к Макову; Ней, подкрепляя его правое крыло, следовал во второй линии. Ожеро и главные силы корпуса Даву также должны были, пройдя через Голымин, двинуться к Макову. Одна из дивизий Даву, шедшая из Насельска к Пултуску и корпус Ланна, направлявшийся от Сиероцка вверх по Нареву к этому же городу, должны были атаковать с фронта неприятеля, принявшего это направление.

          Старик Каменский, постигая всю важность угрожавшей ему опасности, приказал произвести общее отступление через Остроленку к Ломзе. Зима еще не стала, шли беспрестанные дожди; низменная местность, по которой протекает Нарев, превратилась в огромное болото: движения сделались затруднительными. Приказание подобного пожертвования, которое не было необходимо для спасения армии, вооружило против него начальствовавших под ним генералов. Не веря, что опасность так велика, они колебались повиноваться. Беннингсен, командовавший 1-й армией, собрал ее у Пултуска; Буксгевден, начальствовавший 2-й армией, соединил ее у Макова; довольно значительный корпус, составленный из отдельных частей обеих армий, расположился у Голымина.

          Корпус Ланна, подкрепляемый дивизией Гюдена, атаковал 26-го в Пултуске армию Бениингсена. Сражение было весьма жаркое; мы приобрели частный успех над авангардом неприятеля; но когда дошли до его главной позиции, то встретили гораздо упорнейшее сопротивление и русские, воспользовавшись превосходством артиллерии, опрокинули мои войска. Я не считал, однако, этот бой важным: решительный удар должно было направить левее. Ланн думал иначе: полагая, что отступление обесчестит его, он возобновил атаку и потерял множество людей без пользы. В этот же самый день я атаковал Голымин войсками Даву и Ожеро, которых подкреплял Мюрат своей кавалерией. Русские оказали сильное сопротивление: их первая линия, которую Ожеро атаковал с фланга, отступила с своей позиции; но русские удержались в Голымине до ночи: это обстоятельство было мне неприятнее, нежели неудача атаки на Пултуск, несмотря на то, что отступление Буксгевдена было совершено ночью не совсем в порядке и что он оставил нам часть своей артиллерии, завязшей в грязи.

          Я еще не отчаивался в успехе предположенного мною плана, надеясь на Сульта, который должен был достигнуть Макова и взять в тыл русские корпуса, сражавшиеся в Голымине и Пултуске. Ней и Бессьер подкрепили бы его, направившись к Шиканову и составив его вторую линию. Я ошибся в своем ожидании. Погода была ужасная; дороги почти непроходимы; одним словом, вся страна превратилась в обширное болото, в котором мы вязли по шею. Это обстоятельство, замедлив движение моего левого крыла, спасло русскую армию. Сульт не мог достигнуть Макова, и дорога на Рожань осталась во власти неприятеля: он воспользовался ею и отступил к Остроленке.

          Утверждают, что это отступление было исполнено против мнения Беннингсена: этот генерал, слишком занятый тем, что происходило в глазах его, совершенно забывал общий план действий. Опрокинув атаку нашего корпуса, меньшего числом, он полагал, что победил нас и требовал разрешения перейти в наступательное положение, чтобы воспользоваться мнимою своею победою. К несчастию нашему, они не согласились с его мнением: это бы ускорило Тильзитский мир целым полугодом. Ней, со своей стороны, не получив еще приказания подаваться к Шиканову, устремился на Зольдау и вытеснил Лестока из этого города. Прусский генерал, заметив, что он имел дело только с авангардом, возвратился назад в сумерки и проник в город; завязался ужасный бой; наконец мужественный 49-й полк восторжествовал над усилиями неприятеля, который был опрокинут с потерею до 1 000 человек. В этой стычке пруссаки показали такую храбрость, какой мы не привыкли в них видеть, а мои египетские сподвижники покрылись бессмертной славою.

          Русские ускользнули от меня; я не мог за ними гнаться, и начать новую кампанию в столь неблагоприятное для больших операций время года. Грязь делала невозможным доставление транспортов; мои батальоны уменьшались и 10 000 человек раненых во второстепенных делах заставили меня подумать о последствиях моего предприятия. Я полагал, что воспоминание об Аустерлице поколебало твердость моих противников; но их стойкость меня изумила. Сверх того они употребили такое множество орудий, что я почел необходимым восстановить равновесие, увеличив свою артиллерию. Итак, мне во всех отношениях было важно дать войскам необходимый отдых. Я расположил их на кантонирквартирах между Омулевом, Наревом и Укрою: моя главная квартира и гвардия возвратились в Варшаву.

          Чтобы дать твердое основание этому новому театру войны, я приказал исправить укрепления Торна и лагерь при Праге, столь славный в действиях 1794 года. Мостовые укрепления были устроены в Модлине на Висле и в Сиероцке на Буге. Наконец мне необходимо было уничтожить выгоды, получаемые неприятелем от положения Данцига. Первая польская милиция, набранная Домбровским и присоединённая к вспомогательным баденским войскам и одной французской дивизии составили 10-й корпус силой около 15 000, с которым маршал Лефевр должен был наблюдать за Данцигом и Кольбергом; гессенские вспомогательные войска под начальством генерала Руйера(9) блокировали Грауденц. Обширные магазины на 100 000 человек были устроены в Торне и Сиероцке; значительные приготовления были сделаны для устройства госпиталей, сначала в Познани и Варшаве, а потом и во всех малых городах, представлявших к тому хоть какие-нибудь способы. 30 000 палаток, взятых в прусских арсеналах, употреблены были на первые надобности этих заведений.

          Только что я возвратился в Варшаву, мне доставлено было известие (30-го декабря) из Константинополя о том, что Порта объявила России войну; я получил в то же время через Галицию весть об успехах русских в Молдавии. Георгий Черный(10) овладел со своими сербами Белградом, значительной крепостью; а Михельсон приближался к Бухаресту, чтобы с ним соединиться. Известие о бедствиях пруссаков побудило правительство взять из этой армии 36 батальонов и 40 эскадронов, которые были отправлены со всевозможною поспешностью на Буг. Для меня было важно извлечь выгоды из этой диверсии, тем более, что она имела влияние на Венский кабинет, увеличивая его нерешительность и не позволяя ему принять сторону русских. Согласно с этими обстоятельствами, я послал наставления Себастиани; а Мармон, остававшийся в Далмации, получил следующие приказания.

"Курьер, отправленный из Константинополя 2-го декабря, прибыл 30-го в Варшаву: Порта официально объявила войну, и 29-го ноября русский посол выехал со своею свитой. Константинополь в восторге от этой войны: оттуда отправлено 20 янычарских полков; говорят, что такое же число этих полков двинулось из Азии в Европу. В Гирсове собрано около 60 000 человек. У Пасван Оглу(11), в Виддине, 20 000. Курьер уверяет, что Турция весьма охотно взялась за оружие; я желал бы, чтобы вы послали 5 инженерных и столько же артиллерийских офицеров в Константинополь. Вы напишете боснийскому и скутарийскому пашам, чтоб они доставили вам фирманы для удостоверения о прибытии их. Отправьте офицеров генерального штаба к боснийскому и болгарскому пашам и помогайте им всеми возможными средствами, как то: советами, продовольствием и военными припасами, Может быть, Порта потребует вспомогательного корпуса, для охранения Дуная. Я почти решился послать вас с 25 000 к Виддину, а тогда вы войдете в общую систему большой армии, составляя оконечность её правого фланга; 25 000 Французов, с 60 000 турок, принудят русских послать на помощь к 30 000, оставленным на Дунае, еще вдвое больше; а это сделает диверсию, весьма благоприятную для моих действий; но это все еще предположения. Теперь же, вы можете ограничиться отправлением к пашам от 20 до 30 офицеров, если они этого потребуют; но не давайте войска, за исключением каких-нибудь небольших отрядов для подкрепления экспедиций в 5 или 6 лье от границы. Вы можете положиться на турок, как на искренних союзников; вам предоставляется право снабжать их, по возможности, снарядами, пушками, порохом и проч., если они этого потребуют. Персидский и константинопольский послы прибудут в Варшаву, и когда вы получите это письмо, они уже будут в Иене. Эти две великие державы искренно привязаны к Франции, потому что одна только Франция может поддержать их против предприятий их врагов. Англичане колеблются в этом важном обстоятельстве и, кажется, хотят сохранить мир с Портой, которая, для поддержания этого расположения угрожает послать 40 000 человек к вратам Испагани; а наши, сношения с Персией таковы, что мы можем перенестись на Инд. Что было прежде мечтой, сделается весьма вероятным теперь, когда я получаю часто от султана письма, обнаруживающее такую сильную боязнь могущества русских и такое доверие к покровительству французской империи. Пошлите к Себастиани в Константиноноль офицеров для переписки с ним. Далмация удалена от Варшавы, и вам придется многое взять на свою ответственность".

" Я приказал генералу Себастиани послать в Виддин чиновника своего посольства для непосредственных сношений с Константинополем; но не мешало бы и Вам со своей стороны послать туда офицера. Полезно бы было, чтобы французские офицеры осмотрели различные области Турции. Они могут объяснить, как я желаю быть полезным султану; это послужит к расположению умов в нашу пользу; а вы получите важные сведения, которые и мне передадите. Одним словом, я искренний друг Порты и желаю ей быть полезен по возможности; Вам должно действовать сообразно с этою целью. Я смотрю на объявление Турцией войны России, как на счастливейшее событие в теперешнем моем положении этих. Я Вам замечу, что в столь важных происшествиях, Вы обязаны принять более участия в делах бухарестского, боснийского и скутарийского пашей, с которыми Вы должны вести частую переписку".

          Молдавские дела еще более побуждали меня дать несколько отдыха моим войскам; в это время диверсия войны России с Турцией принесла бы плоды, если бы действия турок были хорошо ведены, и мы с большею надеждою на успех открыли бы кампанию с наступлением весны. Русские между тем стали на кантонирквартиры около Ломзы. Каменский сдал начальство Беннингсену, которому на слово поверили, что он остался победителем, потому что он отразил отдельную атаку.

          Наши дела шли лучше в Силезии, стране, вдвойне важной по своим многочисленным крепостям и по своему положению, относительно к Австрии. Крепость Глогау, атакованная вюртембергцами под начальством Вандама, сдалась тотчас по прибытии осадной артиллерии, составленной из орудий, взятых в Кюсринском арсенале. Бреславль долее противился. Этот большой город, населенный 60 000 жителей и построенный на обоих берегах Одера, был почти также обширен и важен, как Страсбург. Укрепления были не в отличном состоянии: профили их не сильны, а большая часть без одежды. Но при всем том, эта крепость была обнесена хорошими бастионными фронтами и имела для обороны 6 000 гарнизона и 60 000 жителей. Сначала генерал Тиле(12) упорно держался; два раза принц Ангальтский приближался с несколькими прусскими батальонами и с 5 или 6 000 вооруженных поселян верхней Силезии, чтоб его освободить. Благоразумные распоряжения Вандама и верность наших союзников восторжествовали над всеми препятствиями: с наступлением сильной стужи наполненные водою рвы замерзли. Вандам угрожал приступом; 7-го января город сдался на капитуляцию, а гарнизон в плен; мы взяли там 300 орудий. Бриг и Швейдниц подверглись той же участи. Последняя из этих крепостей, составлявшая неоднократно цель военных действий при Фридрихе Великом, пала теперь в молчании после кратковременной обороны, и Европа даже не заметила её падения. Известие об этих победах утешило меня в неудачах Пултуской кампании; я мог надеяться, что они сильно подействуют на Австрию, лишив ее надежды быть поддержанною со стороны Силезии.

          Главные армии недолго наслаждались ожидаемым ими покоем на своих зимних квартирах. Чтобы распространить круг моего продовольствия и преградить неприятелям доступ к Данцигу, я направил корпус Бернадотта к Эльбингу. Ней должен был прикрыть интервал, нас разделявший, расположившись в Млаве; но недостаток жизненных припасов и чрезмерная деятельность побудили его выйти оттуда и подвинуться к Гейльсбергу. Беннингсен, устроив снова свою армию и надеясь на скорое присоединение двух дивизий, шедших к нему из резервного корпуса, тронулся в половине января. Некоторые утверждают, что, получив повеление употребить все возможные усилия для прикрытия Кёнигсберга, единственного пункта, остававшегося еще во власти короля и последнего его убежища, он был побужден расположением Нея двинуть свое правое крыло, чтобы прикрыть дорогу к столице; другие полагают, что смелое движение 6-го корпуса подало ему надежду разбить его. Как бы то ни было, он решился ударить на этот корпус, и хотя подобное действие вводило его армию в ложное стратегическое положение, но неоспоримо и то, что при разобщении наших сил, образовавшемся через движение Нея, это предприятие могло сделаться для нас гибельным, если бы оно было выполнено искуснее и смелее.

          Оставив на Нареве генерала Эссена с одною дивизией, к которой присоединились еще две, прибывшие из молдавской армии, Беннингсен двинулся с остальными 7-ю дивизиями через Бишофштейн и Гейльсберг на Гутштадт; независимо от этих дивизий три лёгкие бригады генералов Барклая, Багговута и Маркова(13) составляли авангардный отряд под начальством князя Багратиона. Прусский корпус Лестока последовал за ними, двинувшись через Шиппенбейль и Бартенштейн к Прейсиш-Эйлау. Ней бы погиб, если бы русская армия направилась из Иоганисбурга в Нейденбург; но, вместо того, чтоб напасть на тыл его корпуса, растянутого на расстояние 25 лье в полковых колоннах, Беннингсен сделал большой обход, чтоб атаковать Нея с фронта и отбросить его на линию его отступления: эта ошибка дала Нею возможность сосредоточить свои силы в превосходной позиции при Гйльденбурге. Бернадотт, извещенный вовремя о приближении неприятеля, собрал свой корпус у Морунгена, где и был атакован 25-го января русским авангардом. Он отбросил неприятеля к Либштадту. Но так как этот авангард был потом поддержан главными силами русской армии, то Бернадотт должен был отступить к Страсбургу; Беннингсен последовал за ним через Остероде до Лобау.

          Эти происшествия были неприятны для меня, потому что они вынуждали меня начать кампанию посреди зимы; стужа была жестокая; по Висле и Нареву шел сильный лед, который легко мог снести наши мосты; земля покрылась снегом; наши магазины были не слишком изобильны; если бы даже они были наполнены, то мы не имели бы средств перевозить продовольствие: правда, что старая Пруссия - страна прекрасная и изобильная, и не уступает ни одной из европейских в плодородии.

          Я ждал возвращения весны и опасался возобновления того, что было под Пултуском, в случае оттепели. Я не хотел испытать участи Карла XII под Полтавой. Но вскоре я заметил возможность обратить эти обстоятельства к нашей выгоде, ибо мне представлялся снова случай отрезать и уничтожить неприятельскую армию. Я послал Бернадотту приказание продолжать завлекать неприятеля к Висле. Точкой опоры должен был служить ему небольшой корпус, образованный в Торне маршалом Лефевром. Все прочие корпуса получили приказание выступить с квартир. 31-го января корпус Ланна собрался в Броке, Даву в Мышнице, Сульт и кавалерия в Вилленберге, а Ожеро в Нейденбурге; наконец и корпус Нея приблизился к Нейденбургу, где я назначил мою главную квартиру. Корпус Ланна остался на Нареве, чтоб прикрыть мой тыл и удерживать войска, оставленные русскими на этой реке. С остальными четырьмя корпусами и кавалерией, я решился зайти в тыл Беннингсена, надеясь так же разбить его, как пруссаков при Иене.

          Мы тронулись 1-го февраля, а 3-го я прибыл в Алленштейн с кавалерией и войсками Сульта, Ожеро и Нея; Даву прибыл в Вартенберг. Все казалось содействовало исполнению моего намерения. Беннингсен, очертя голову, спешил в расставленные сети; все его внимание было обращено на Бернадотта, которого он жарко преследовал, слепо стремясь к своей погибели; но несчастный для нас случай открыл ему глаза и лишил меня плодов одного из лучших моих соображений. Адъютант, отправленный от Бертье к Бернадотту, был перехвачен казаками. Его бумаги, которых он не уничтожил, открыли русским наши намерения и угрожавшую им опасность. Они поспешили усиленными маршами восстановить свои сообщения. К этому несчастию надобно прибавить еще и то, что Бернадотт, не получив моих приказаний, не исполнил ничего, что ему было предписано.

          Мы столкнулись 3-го с русскими, готовыми к принятию боя, в Янкове; их левое крыло упиралось в Алле. Пруссаки, двинувшиеся правее, сосредоточились у Остероде. Однако я еще не отчаивался обойти левое крыло неприятелей. Я расположил главные силы против их фронта у Янкова, а правое крыло, под командой Сульта, направил по правому берегу Алле к Бергфридскому мосту, который находился за их флангом. Если бы Сульт успел выйти через Бергфрид в тыл русским, то дело было бы решительно; но они так упорно защищали мост, что мы не могли овладеть им ранее ночи. Беннингсен воспользовался темнотой, чтоб отступить к Вольфсдорфу.

          Досадуя, что неприятель в другой раз ускользнул, я решился, по крайней мере, сильно преследовать его. Он продолжал отступать через Фрауэндорф и Ландсберг к Прейсиш-Эйлау. Его арьергард, опрокинутый 4-го и 5-го в небольших стычках, понес довольно значительный урон 6-го, в более важных делах при Гофе и Ландсберге. Правда, что он там держался с удивительною стойкостью против великого герцога Бергского, который пускал в дело свои бригады одну за другою через дефиле болотистого ручья. Наконец кирасиры врубились, уничтожили два батальона и взяли 1500 пленных.

          Быстрое отступление русских оставляло пруссаков одних. Лесток сначала хотел пробиться на Денпен, но его авангард был встречен 5-го у Вальтерсдорфа корпусом Нея, который уже перешел Пассаргу у Деппена. Он храбро сражался; в особенности отличилась кавалерия Рош-Эймона(14); но, имея дело с гораздо превосходящими силами, этот авангард был совершенно разбит и потерял 16 орудий и множество пленных. Главные силы прусского отряда только усиленными переходами избежали совершенного уничтожения; они перешли Пассаргу в Шпандене и прибыли 7-го в Гуссенен, между Прейсиш-Эйлау и Цинтером.

          Русские остановились в позиции за Прейсиш-Эйлау. Их арьергард, расположенный впереди города, был 7-го опрокинут после кровопролитного боя, равно славного и для генералов Маркова и Барклая, начальствовавших русскими, и для атаковавшей их пехоты корпуса Сульта. 18-й линейный полк дорого заплатил за небольшую высоту около Тенкнатена; мы овладели ею после неимоверных усилий. Бой в самом городе Эйлау был не менее упорен. Барклай-де-Толли, поддержанный дивизией князя Голицына(15), два раза занимал его даже посреди ночной темноты, и уже только при третьей атаке уступил натиску дивизии Леграна. Мы заняли город позже 8 часов вечера. Мюрат расположился в виду неприятеля, и донес мне, что он отступает. Потеря Эйлау делала это предположение вероятным. Я поверил этому и заснул, до крайности утомленный (я проводил по 20 часов в сутки в движении или занятиях после выступления из Варшавы). Я, однако, проснулся до рассвета и объезжал войска в то самое мгновение, когда ужасная канонада загремела у Эйлау. Я спал, можно сказать, под огнем русских батарей, введенный в заблуждение донесениями Мюрата.

          Армия шла уже целую неделю без магазинов, посреди льдов и снегов; войска Сульта ночью ворвались на штыках в Эйлау; грабеж в таком случае неизбежен. Половина полков рассыпалась по домам; их пробуждение было ужасно. Я ожидал на другой день генерального сражения, но полагал, что оно произойдет далее: отступление неприятеля из города, прикрывавшего большую часть фронта поля сражения, заставляло верить донесению Мюрата. Решившись дать сражение, русские полководцы почувствовали, что им было весьма важно снова взять город, защищаемый одним корпусом Сульта, ослабленным до 18 000. Даву, который сначала направился на Домнау, получил приказание приблизиться к моему центру. Нею приказано было идти к Крёйцбургу. Я велел Ожеро прибыть сколь возможно поспешнее для поддержания Сульта, и расположил мою гвардию на кладбище. Даву получил новое приказание свернуть влево и войти в общую линию; Нею предписано было двинуться вправо. Бернадотт находился еще в двух переходах от нас. Это замедление произошло от того, что перехватили офицера, который вез к нему мои приказания. Это происшествие доказало мне необходимость вести переписку по особому ключу, которую я ввел позже. Русская армия занимала правым крылом Шлодиттен, а левым - Клейн-Заусгартен. Она простиралась до 80 000. Беннингсен сделал некоторые перемены в её организации: он соединил кавалерию, которая состояла при дивизиях, и расположил ее на флангах и в резерве; пехота построилась в две линии, частью развернутым фронтом, частью в колоннах к атаке. Резерв, составленный из 4-й и 7-й дивизий, образовал две густые колонны позади центра, имея слева 28 эскадронов, под начальством князя Голицына. Вся конная артиллерия (около 60 орудий) была собрана для образования недостающего резерва. Артиллерия, бывшая при дивизиях и состоявшая из 150 батарейных и 250 легких орудий, была размещена вдоль фронта обеих линий.

          Эйлау лежит в несколько холмистой долине, окруженной с трех сторон, более перерезанною местностью, и пригорками, между которыми находится множество озер, которые покрылись от мороза столь крепким слоем льда, что на них можно было действовать всеми родами оружия; они были покрыты снегом, и потому, не замечая их, на поверхности их производили даже кавалерийские атаки. Наша позиция командовала неприятельскою; только на левом фланге он имел преимущество Заусгартенских высот, которые, впрочем, он весьма недолго занимал, потому что они были слишком удалены от места расположения главных сил.

          Исключая артиллерию, наши силы были равны; впрочем трудно было, чтобы Ней успел получить посланное к нему приказание и вступить в дело. Даву мог также не ранее полудня принять участие в сражении. Итак, неприятель имел большой перевес. Однако я надеялся одержать победу, рассчитывая на упадок духа армии, преследуемой по пятам четыре дня. Но русский солдат особенно замечателен в превратностях счастья: на другой день поражения у него та же стойкость, как и на другой день победы. Они сражались как исступлённые. Я должен и своим войскам отдать справедливость; они делали чудеса. Сульт один выдержал первый натиск неприятеля; только герои Аустерлицкие могли отразить подобный удар. Сверх того многочисленность неприятельской артиллерии была для нас гибельна, и я понял, что уже миновала та пора, когда можно было покорить страну с 40 орудиями, как при Маренго.

          Сульт понес уже значительный урон, когда 7-й корпус дебушировал, чтобы, по предназначению своему, занять место в нашем центре в атаковать центр неприятельский. Кавалерия Мюрата, усиленная дивизией Сент-Илера из корпуса Сульта, приняла вправо, чтоб облегчить присоединение Даву. Снег падал такими большими хлопьями, что воздух совершенно потемнел: в двух шагах ничего не было видно.

          Между тем как Тучков удерживал у Эйлау дивизию Леграна, генерал Дохтуров выдвинул две густые резервные колонны против корпуса Ожеро; дивизия Эссена старалась взять его во фланг. К несчастью этот корпус, вовсе неожиданно, попал между русским кавалерийским и пехотным резервами; это заметили только тогда, когда эскадроны их смешались с 1-ю дивизией. Ожеро хотел построиться в каре: но уже было поздно; притом же намокшие ружья не стреляли, и войска наши, окруженный со всех сторон и обстреливаемые 40 батарейными орудиями, сделались жертвою несчастной ошибки. Половина дивизии Дежардена пала под картечью, или была изрублена; дивизия Эдле(16) подверглась той же участи; первого убили, второй был тяжело ранен; Ожеро был также ранен пулею.

          Чтобы хоть сколько-нибудь выручить Ожеро, я приказал Мюрату атаковать неприятельский центр всею резервной кавалерией. Дивизия Эссена была прорвана и вся масса нашей кавалерии пронеслась с дерзостью до 3-й линии русских, стоявшей тылом к лесу. Русская пехота смыкала свои ряды по мере того, как наша кавалерия ее теснила и прорывала; наконец, атакованные в свою очередь свежими войсками, наши эскадроны должны были отступить, потеряв д'Опуля, Дальмана, и других отличных генералов. Мой адъютант Корбино(17) был убит ядром. Возвращение сделалось столь же трудным, как и первые атаки, потому что русские, сомкнувшись, повернулись фронтом назад и наша кавалерия снова должна была пробиваться сквозь крепкие ряды русской пехоты.

          Между тем, одна из русских колонн, опрокинувших Ожеро, преследовала остатки этого корпуса вдоль западной стороны Эйлау и проникла до кладбища, на котором я находился с гвардейскою батареей, имея в некотором расстоянии 6 батальонов старой гвардии, которая составляла мою последнюю надежду. Я приказал моему конвою, состоявшему из ста человек, напасть на фронт этой колонны, чтоб удержать её стремление и дать мне время сделать нужные распоряжения. Один батальон моих гренадер ударил в штыки на первый батальон русской колонны и остановил ее. Мюрат со своей стороны отрядил бригаду Брюйера(18); она бросилась во фланг русской колонны, которая в одно мгновение была прорвана и уничтожена. Это было слабое вознаграждение за поражение Ожеро, корпус которого так сильно пострадал, что после сражения я должен был его совершенно уничтожить, разместись слабые остатки его по другим частям армии.

          В то время, как это происходило около Эйлау и в центре, Сент-Илер и часть кавалерии Мюрата боролись с переменным счастьем против левого неприятельского фланга, состоявшего из дивизий Сакена и Остермана, подкрепляемых дивизией Каменского. Дела уже начинали принимать дурной оборот; я горел нетерпением, ожидая появления Даву на правом крыле согласно с данным ему приказанием; одно это могло удержать победу. Наконец, в час пополудни, он явился на высотах, преследуя отступающие бригады Багговута и Барклая. Генерал Беннингсен, узнав, что левое крыло его обойдено и отступает, направил для поддержания его дивизию Каменского: но этого уже было мало; Даву, подкрепляемый драгунами Мильго(19) и атаками Сент-Илера, принудил к отступлению Остермана, Каменского и Багговута; все левое крыло русских было оттеснено к Кутшитену.

          Беннингсен, не опасаясь за свой центр, вынужден был постепенно посылать все, чем он мог располагать, на подкрепление этого крыла. Столь многочисленные силы, собранные на этом пункте, остановили наконец стремление Даву; к довершению несчастия, прусский корпус Лестока, избегнув войск Нея, прибыл на поле сражения никем не преследуемый. Он прошел позади русской линии и, примкнув к левому флангу, восстановил дело. Даву, который уже занял деревню Кутшитен в тылу левого неприятельского фланга, видя себя в свою очередь обойденным, был принужден очистить эту деревню, и почел себя счастливым, удержавшись на высотах Ауклапена, потому что он имел дело более нежели с половиною неприятельской армии.

          Ней, который упустил пруссаков, преследуя один только отряд их, случайно узнал о происходившем сражении; он не слышал канонады и не получал моего приказания. Он тотчас решился повернуть на Шмодиттен, чтоб присоединиться к моему левому крылу. Уже было поздно, чтоб дать сражению решительный оборот, потому что становилось темно, и только довольно частая перестрелка и несколько пушечных выстрелов продлили сражение до 8 часов; но, во всяком случае, прибытие Нея в тыл русского правого крыла произвело решительное действие, потому что заставило неприятелей оставить поле сражения в продолжение ночи. Чтобы с большею безопасностью произвести свое отступательное движение, они приказали дивизии Сакена, наименее потерпевшей, атаковать Нея. Хотя Ней и удержался у Шмодиттена, но атака Сакена ввела его в недоумение, и заставила сомневаться в выгодном для нас окончании сражения. Ней расположился на некотором расстоянии от Кёнигсбергской дороги, и русские производили свое движение в продолжение целого утра, так сказать, под выстрелами его артиллерии.

          Потери с обеих сторон были огромные: 10 000 убитых устилали поле сражения; 30 000 раненых лежали в сараях и садах соседних деревень и все еще ничего не было решено. Моя армия была так ослаблена, что я намерен был отступить, чтобы соединиться с корпусами Бернадотта и Лефевра. Известие о прибытии Нея заставило меня остаться; а Беннингсен избавил меня от неприятности уступить ему поле сражения. Он отступил к Кенигсбергу и прикрыл себя Прегелем: Мюрат на другой день его преследовал и был в двух лье от этого города. Отступление Беннингсена к Кёнигсбергу представляло мне случай нанести ужасный удар русской армии, которая так неосторожно устремилась туда, откуда ей не было другого выхода, кроме моря и Штранда. Если бы Бернадотт и Лефевр были у меня под рукою, то я мог бы двинуться на Таниay и привести неприятеля в отчаянное положение; но моя армия, за исключением корпуса Нея, была так ослаблена, что я почел за благоразумнейшее дать ей отдых и ожидать сдачи Данцига, чтоб снова начать наступательные действия. Бернадотт и кирасиры Нансути присоединились ко мне два дня спустя. Корпус Лефевра, направленный на Остероде, мог уже служить резервом. Кроме этих подкреплений, я ожидал еще 8 000 гренадер, которых Удино вел из Варшавы через Пултуск и Вилленберг.

          Таково было ужасное сражение при Эйлау, столь занимательное по необыкновенным обстоятельствам, его сопровождавшим, и столь нерешительное по последствиям. В одиннадцать часов Сульт уже потерпел сильный урон, а корпус Ожеро был почти уничтожен. Все было потеряно, если бы я не удержался на кладбище у Эйлау с моею гвардией, кавалерией и артиллерией, действиями которой я сам распоряжался. Вся армия может засвидетельствовать, что я менее всех был устрашен опасным положением, в котором мы находились до прибытия Даву. Я бы желал, чтобы тогда случились возле меня те, которые утверждают, что я не имел присутствия духа и мужества.

          Неприятель заставил меня оставить кантонирквартиры. Я не хотел вести зимнюю кампанию и ждал подкреплений, в особенности же большего числа артиллерии и военных припасов. Итак, я поспешил стать снова на квартиры. Пассарга прикрывала мой левый фланг, Алле, от Гутштадта до Алленштейна, центр, а Омулев - левое крыло. Я расположил мою главную квартиру в Остероде, а потом в замке Финкенштейне. Бернадотт, на левом крыле, занимал Прейсиш-Эйлау Браунсберг; Сульт стоял около Вормдита, Либштадта и Морунгена; Ней впереди, на Алле, у Гутштадта, Алленштейна и Гильгенбурга. Кавалерия была распределена по всем этим корпусам, чтобы лучше прикрывать их кантонирквартиры. Лефевр возвратился к Данцигу для блокады.

          В то самое время, как я располагался за Алле, дивизии, оставленные неприятелем на Нареве, подкрепленные новыми войсками, пришедшими из Молдавии, атаковали мое правое крыло. Ланн был болен, Савари командовал его корпусом; к счастью его, Удино, шедший на соединение со мною через Вилленберг, имел приказание поддержать его в случае нужды и прибыл совершенно вовремя: русская дивизия тянулась по правому берегу реки; Савари, подкрепленный войсками Сюше, двинулся навстречу и опрокинул ее. В то самое время другие две дивизии напали на Остроленку по левому берегу. Неприятель проник в город; но наши войска снова его вытеснили, и, выйдя сами из города, вступили в сражение, которое окончилось в нашу пользу. Русские отступили, потеряв 7 орудий и 1 500 человек, в числе которых был и молодой Суворов(20). Это было последнее дело зимней кампании.

          Военные действия были остановлены дурным временем года и я решился этим воспользоваться, чтобы взять укреплённые места, остававшиеся у нас в тылу. Я истратил почти все артиллерийские заряды; они по почте присылались ко мне из Магдебурга и Кюстрина; мне нужно было время, чтоб их запасти в достаточном количестве. С другой стороны, превосходство неприятельской артиллерии заставило меня отдать приказание о присылке ко мне всех канонирских рот, которыми только можно было располагать, и я дал им прусские пушки, чтоб употребить снаряды этого калибра, найденные во взятых арсеналах. Для этого я приказал даже французские орудия лить по этому новому калибру. Я также ожидал 50 000 человек, частью из моих сил, частью от союзников моих, членов Рейнского союза. Это время отдыха в старой Пруссии и в Польше было одной из замечательнейших эпох в моей жизни, как по опасности моего положения, так и по искусству, с которым я выпутался из этих затруднительных обстоятельств.

          Приезд барона Винцента и генерала Нейпперга(21), присланных Австрией в Варшаву, чтобы договариваться о посредничестве, внушил мне справедливые опасения. Я страшился, что она пошлет 150 000 вооруженных посредников на Эльбу: это бы поставило меня в весьма затруднительное положение. Я понял, что слишком облегчил дело моим неприятелям, и не раз раскаивался, что увлекся в эти дальние и не гостеприимные страны и так мало обращал внимания на тех, которые мне советовали противное. Венский кабинет имел в это время более верный и более славный случай восстановить свой перевес, нежели в 1813 году. Он не умел этим воспользоваться, и моя твердость спасла меня.

          Даже Испания, на которую я так полагался, дала мне понятие об опасности, которой я подвергался в то самое время, как я громил при Иене прусскую армию, эта держава угрожала разорвать союз со мною. Мадридский кабинет, раздраженный продажей американцам Луизианы и предложением уступки Балеарских островов взамен Сицилии, тем более был не расположен ко мне, что сражение при Трафальгаре давало мало надежды на выгоды нашего союза. Князь мира (Годой), упрекаемый в упадке испанской торговли, страдавшей от закрытия гаваней и прекращения сношений с Америкой, желал переменить политику, чтоб возвратить себе прежнюю народность.

          Этот министр, недальновидный, как все временщики, слишком высоко ценил могущество Пруссии: он думал, что если Испания была та же, что во времена Людовика XV, то и Пруссия и Франция не изменились со времен Фридриха. Угрожаемый английской партией, устрашенный отказом России в ратификации договора Убри, и союзом против меня Пруссии, Швеции, России и Англии, уверенный что и Австрия без сомнения не замедлит к нему присоединиться, он полагал, что может разорвать узы, связывавшие его с Францией и таким образом возвратить Испании морскую торговлю, которой ей недоставало. Это было бы в порядке вещей, если бы он постарался переговорами достигнуть нейтралитета; он счел, что гораздо проще воспользоваться затруднительным положением, в котором он полагал меня, и выдать прокламацию или манифест, который, хотя не называл меня, но был слишком явно против меня направлен. Неделю спустя, он узнал о сражении при Иене, вступлении моем в Берлин и разрушении монархии, которую он полагал довольно сильною, чтобы потрясти мое могущество, и поспешил написать испанскому послу, бывшему при прусском дворе, поручая ему стараться укротить мой гнев.

          Для доведения затруднительности моего положения до высшей степени, недоставало только, чтоб Австрия объявила войну; она разумеется, имела более к этому причин, нежели Мадридской кабинет, который имел общую со мною выгоду противиться морскому могуществу англичан и спасти от них Америку, на которую они уже в продолжении столетия устремляли свои виды. Венский кабинет, напротив того, не мог не обольститься представлявшимся ему выгодным случаем, для возвращения Италии и восстановления своего могущества в Германии. Он слишком хорошо понимал свои выгоды, и желал этого; но, разделенный во мнениях и удерживаемый партией эрцгерцога Карла, которая опасалась войны, он хотел соблюсти наружные формы, и вместе с тем выиграть переговорами время, чтоб стать на военную ногу и потом уже предложить вооруженное посредничество. Между тем Австрия объявила, что она готова содействовать всеми силами к восстановлению мира.

          Я не был так слеп, чтобы позволить Штадиону или Годою провести меня; но моя роль в этих щекотливых обстоятельствах была уже предначертана; следовало скрыть мое негодование перед любимцем Карла IV, и противопоставит смесь твердости и хитрости советникам Франца I. Я тем более был доволен принятым мною намерением, что грозное появление англичан перед Константинополем могло еще более затруднить наше положение, принудив турок к миру с Россией.

На главную