Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

          Известие о вторжении Михельсона в Молдавии дошло в Константинополь в одно время с известием о моих победах в Пруссии, что чрезвычайно возвысило вес Себастиани; он приобрел сильное влияние в Турции и доказал на опыте, что заслуживал его. Вторжение русских утвердило диван в его мнении о выгодах союза с нами.

          Однако Англия приготовлялась исполнить угрозы своего посланника, и начать бомбардирование Константинополя; эскадра Дакуорта, блокировавшая Ферроль, получила приказание войти в Средиземное море, взяв в Гибралтаре десантный отряд. Она крейсировала в архипелаге близ Тенедоса. Лондонский кабинет, уверенный в действии, которое произведет, как он полагал, приближение этого флота на правительство, трепетавшее при одной только угрозе, не устрашился потребовать от дивана:

• 1-е) Отсылку Себастиани.

• 2-е) Союза Турции с Россией и Англией.

• 3-е) Уступку Молдавии и Валахии в пользу России.

• 4-е) Сдачу на время Дарданелл и турецкого флота англичанам.

          Меня упрекали в том, что моя политика была горда и самовластна; но всем известно, что я никогда не предлагала державе, с которою хотел вступить в союз, унизить себя постыдной сдачей крепостей своих. Я поступал таким образом только с побежденным неприятелем. Я завладел врасплох крепостями Карла IV; но я избавил его этим от стыда предать их мне позорным образом. Министры Селима отвергли эти предложения. Арбатнот(1) сел скрытно на фрегат, который присоединился к эскадре; он из Тенедоса продолжал переговоры.

          Турки, всегда ленивые и гордые, упустили время и не сделали ни малейших приготовлений, чтоб усилить оборону Дарданелл. Полагаясь на ужасные пушки, бросающие на значительное расстояние каменные ядра весом от 7 до 8 сот фунтов, которые, впрочем, по их значительной величине трудно поворачивать и прицеливать, они отвергли все советы французских офицеров. Наконец Дакуорт, приняв все нужные меры, воспользовался попутным ветром и праздником, в который все турецкие канониры веселились, и неожиданно, 19 февраля, проник в пролив, и разменявшись несколькими залпами, миновал его без значительного сопротивления, сжёг один корабль и 4 фрегата, стоявшие при Нагарском мысе, явился перед гордой Византией и грозил разгромить Сераль и всю богатую столицу Оттоманов. Ужас был всеобщий и, если бы Дакуорт умел воспользоваться этим первым днем, начав атаку или настояв на том, чего требовала Англия, то он мог бы предписать законы Порте, потому что на батареях не было в исправности и десяти орудий.

          Слабые министры Селима единодушно решили тогда же выслать Себастиани и покориться воле Англии; народ отвечал им криками негодования и бешенства. Мой посланник показал в этих трудных обстоятельствах истинное величие души. Селим прислал к нему в 9 часов вечера одного из знатнейших своих сановников с тем, чтобы передать ему решение дивана, засвидетельствовать как сам султан об этом сожалеет, и уверить его, что крики черни, направленные против его особы, показывают опасность, которой он может подвергнуться, продлив свое пребывание в Константинополе. Ответ Себастиани был благороден. Отвергая заботы о своей жизни, он объявил, что не уедет, если Селим не принудит его к тому силою, и что он ожидал от него другого решения, более приличного великому государю.

"Скажите вашему могущественному монарху, прибавил он, что я не верю, чтобы он сошел с той высокий степени, на которую вознесли его славные предки, отдав постыдным образом нескольким английским кораблям город, имеющий 800 000 жителей, оружие, военные и жизненные припасы, город, который может уничтожить этих англичан".

          Селим, достойно оценив этот ответ, одушевился им, решился защищаться и пригласил Себастиани в диван, собранный ночью. Благородные чувства Селима скоро перешли в сердца его министров, ободренных притом возрастающим негодованием народа, узнавшего о происходившем. Не против Себастиани, но против англичан была направлена эта ярость черни. Средства к обороне имелись огромные, в особенности в прекрасном морском арсенале; нужно было только время. Все было отдано в распоряжение Себастиани, которому деятельно помогали несколько артиллерийских и инженерных офицеров, присланных из Далмации. В саду Сераля разбили для него богатую палатку; оттуда распоряжался он в одно время и оборонительными работами, и переговорами, чтоб обмануть Дакуорта и выиграть несколько дней обещаниями. Маркиз д'Альменара(2), испанский посланник, разделявший с ним общую доверенность, помогал ему всеми силами.

          Все приняло новый вид: холодную бесчувственность и мусульманскую беспечность заменил электрический огонь, одушевивший всех, даже детей и старцев; все готовы были содействовать по мере сил к спасению столицы; одни приготовляли фашины, другие строили батареи, те таскали пушки: в четыре дня около 300 орудий было установлено на самых важных пунктах. Леандрова башня вооружена была орудиями большого калибра и печами для каления ядер. Сто канонерских шлюпок и эскадра защищали Бетшиташу и вход между Перою и Сералем, где находятся корабельные заведения Порты. Султан сам присутствовал при работах. По прошествии недели, протекшей в переговорах, уже 500 орудий были направлены против английского флота и двести самоотверженных мусульман сели на брандеры, готовясь принести себя в жертву. Арбатнот по болезни должен был препоручить адмиралу окончить переговоры, в которых турки, по мере того как подвигались их работы, показывали более и более гордости. В тоже время Измаил-паша(3), прежний визирь, был послан в Дарданеллы, где он с такою же деятельностью вооружил и укрепил замки.

          Дакуорт, видя, что он почти окружен в Мраморном море, решился отступить. Ветер подул 2-го марта на запад, и он воспользовался им, чтоб пройти Дарданеллы, под огнем неприятельских батарей, которые, имея в этот раз лучшее направление, сильно попортили два из его лучших кораблей и потопили два корвета. Эта смелая попытка стоила англичанам 250 убитых и 500 раненых; она могла им стоить всего флота, если бы они имели дело с более искусным и предприимчивым неприятелем. Себастиани оказал в этом случае столько искусства и твердости, что его действия стоили победы.

          Можно почесть счастьем, что это предприятие не удалось; потому что непосредственным следствием его был бы мир России с Портой, и вся армия Михельсона направилась бы против меня. И без того уже 25 000 отделились от нее и двинулись к Бугу. Однако потеря англичан была не так велика, чтоб отбить у них охоту повторить подобную попытку с большими силами; и одного опасения этого было уже достаточно для заключения мира между Россией и Турцией, если бы первая, затрудненная войною с нами, отказалась от Молдавии и Валлахии. Чтоб ободрить Селима, я решился предложить ему все возможные вспомогательные я средства. Вице-король Италии получил приказание отправить к нему инженерного полковника Гаксо(4) и артиллерийского Фуа, отличных офицеров, которые привели бы Дарданеллы в безопасность от нечаянного нападения. Я приказал также написать к Мармону, занимавшему Рагузу, следующее письмо:

"Генерал! Император вам приказывает отправить немедленно в Константинополь всех артиллерийских и инженерных офицеров, с отрядом из 600 человек артиллеристов, саперов и мастеровых; вы снабдите эту команду хорошими ружьями и обмундированием; отправите с этим войском жалованья на 3 месяца и даже более, если у вас достаточно денег и прикажете взять с собою рабочим самые нужные инструменты, которых нельзя найти в Константинополе, а инженерным и артиллерийским офицерам сколь возможно более книг, который могут им быть полезны в подобных обстоятельствах.

Вы известите Порту, что если она желает иметь еще другие войска, то Вы, по её непосредственному требованию, тотчас их ей пришлете. Император вам дозволяет, генерал, не дожидаясь дальнейших повелений, послать до 5 000 человек. Однако для этого надобно точное требование генерала Себастиани и чтобы паша, на землю которого должны вступить эти войска, имел фирман от Порты совершенно по форме. Не скупитесь артиллерийскими и инженерными офицерами при посылке их в Константинополь; они будут замещены у вас офицерами, которых я приказал послать к вам из Итальянской армии, а туда взамен прибудут офицеры из Франции. Если казна ваша в хорошем положении, то император Вам приказывает послать генералу Себастиани 200 000 франков золотом для содержания этих войск. Ему угодно, чтоб они ни в коем случае не были в тягость Оттоманской империи; если же у вас нет денег, то известите меня об этом, дабы я успел сделать свои распоряжения".

          Несмотря на диверсии, которую предвещала эта война, пултуские грязи и сеча при Эйлау, не могли мне внушить самонадеянности; но я ни на минуту не падал духом, потому что знал цену времени, которого мои неприятели никогда не умели вполне ценить.

          Я чувствовал, что малейший признак слабости погубит меня, и поступал так, как будто бы я был уверен в успехе. Довольный с виду неудовлетворительными объяснениями испанского министра, я потребовал от него, в залог его искренности, выставления условленных по Сан-Ильдефонскому договору вспомогательных войск; он прислал мне, под предводительством маркиза Ла Романы(5), 15 или 16 000 человек, которые зимою прошли Францию; я сначала хотел употребить их в Италии; но потом я предоставил им охранение Северной Германии от нападений англичан.

          Хотя и опасно было обнажать Италию, эту цель, к которой стремились все желания Австрии, но я взял оттуда французские дивизии Буде и Молитора и одну итальянскую, которые направились в Саксонию, для составления с батавцами и испанцами обсервационной армии на Эльбе. Я не решился очистить Неаполя, зная, что если я трону одно кольцо этой огромной цепи, то все тотчас распадется. Сен-Сир остался при моем брате Иосифе в Неаполе, а Мармон продолжал вести в Далмации малую войну против черногорцев, поддерживаемых частью 15-й дивизии русских. Я даже отозвал из Италии в большую армию Массену: я хотел этим доказать Австрии, как далек я был от мысли о разрыве с нею. Мой лагерь при Финкенштейне представлял настоящий дипломатический кабинет: не совершенно открытые сношения начались с Россией и Англией; я написал к прусскому королю письмо, в котором подавал ему надежду на выгоднейшие условия, если он начнет со мною переговоры. Я надеялся отвлечь Пруссию от коалиции; это дало бы мне возможность договариваться с другими с большею выгодою. Это предложение, сообщенное России и Англии, подало повод к переговорам.

          Император Александр полагал принять участие в этой войне, как лице вспомогательное и воспользоваться ей для покорения Молдавии и Валлахии. Теперь он увидел, что один должен противостоять моим силам: Австрия выжидала, а Англия только обещала сделать диверсию, но не производила ее. Без сомнения, выгода России была теперь сопряжена с судьбой Пруссии; но при всем том не следовало подвергать опасности благо империи для блага нового союзника, оставленная всею Европою, до которой гибель Пруссии касалась гораздо более, и так я мог надеяться на заключение мира. Александр был расположен к окончанию войны, но требовал неприкосновенности Пруссии и приобретений на Дунае, что трудно было согласить с моим пожеланием. Он впрочем, предложил созвать в Копенгагене конгресс, в котором бы приняли участие все европейские державы.

          В это время Персия прислала ко мне посла. Повелитель её, узнав о наших победах, почувствовал всю выгоду союза с нами. Мюрату было поручено вести с ним переговоры, и удалось заключить весьма выгодный, оборонительный и наступательный договор. Я с своей стороны послал к тегеранскому двору генерала Гардана с несколькими умными и учеными офицерами всех родов оружия. Мы договаривались также с Портой, которая поручила Валеб-эфенди(6) предложить мне тесный союз, с условием не заключать отдельного мира; но с моей стороны было бы слишком странно на это согласиться. Мое положение было так запутано, что я не мог допустить подобный союз. Хотя в это время Оттоманская империя и была еще во власти Селима III; но он был слишком не надежный союзник и я не мог подчинить мои сношения прихотям дивана. Я обещал принять все возможное участие в Порте, моей естественной союзнице; но больше этого не мог ничего сделать.

          Условия переговоров с Англией и Россией были таковы, что я не мог их принять. С одной стороны от меня требовали, чтоб я оставил турок, которые, благодаря Себастиани, так сильно восстали против английской эскадры и наших общих неприятелей; с другой же, англичане не соглашались сделать для спасения своих союзников на твердой земле тех уступок на море, которых требовала наша безопасность, и так не было возможности согласиться. Правда, лорд Гренвиль и Грей объявили торжественно при начале года возможность договариваться на основании uti possidetis, и ежели бы кабинет руководствовался этими мыслями на предложенном Копенгагенском конгрессе, то ничто не воспрепятствовало бы заключению общего мира; но один из этих министерских переворотов, которые иногда изменяют направление английской политики, по крайней мере, в её наружном ходе, доказал, что нельзя было на это надеяться, и был, может быть, последствием объявления Гренвилля. Персиваль(7) сильно восстал в палате депутатов против этой мирной системы и гласно объявил, что пока я буду обладать Францией, а Талейран будет моим советником, нельзя надеяться на твердый и прочный мир.

          Этот враг нашего спокойствия, поддержанный большего частью англичан, был несколько недель спустя возведен на первую степень нового министерства, которое могло поспорить с министерством Питта в ненависти к величию Франции и главы её. В это время Каннинг принял портфель иностранных дел; его мнения были совершенно согласны с мнениями Персиваля.

          Эти государственные люди полагали, что если они дозволят утвердиться монархии, которую мои последние победы распространили до Вислы, то Англия будет поставлена в разряд второстепенных держав. Может быть, они были отчасти и правы! Но они преувеличивали мое честолюбие, равно как и угрожавшую им опасность, и потому требовали от меня уступок, необходимых с моей стороны для обеспечения, как они говорили, спокойствия Европы. Впрочем, под спокойствием Европы они разумели торжество Англии. Патриотизм, достойный всякого уважения, но простертый слишком далеко, вооружал их против меня, и заставлял меня платить им тем же. Они полагали, что я опасен для Англии, и вынуждали меня обходиться с ними как с непримиримыми врагами. В ту самую минуту, как этот министерский переворот лишал всякой надежды на мир, и между тем как мы спорили о побочных делах, Россия и Пруссия скрепили в Бартенштейне свой союз и приняли твердое намерение оттеснить меня за Рейн. В это время уже не предполагали, как в 1805 году, отнять у меня Ломбардию и Бельгию; хотели только вытеснить меня совершенно из Германии, и возвратить Голландию Оранскому дому.

          Pуccкий должен быть русским, а пруссак пруссаком; только тот достоин хулы и презрения, кто из личной ненависти ищет унижения своего Отечества. Всегда готовый отдать полную справедливость кому следует, я сознаюсь, что этот договор, гораздо более умеренный, нежели проект 1805 года, совершенно приличествовал этим двум державам. Англия поспешила принять в нем участие: Каннинг даже предложил Пруссии вспомоществование в 25 миллионов для укомплектования армии, и приступил к приготовлению английской экспедиции, которая должна была произвести диверсию на Эльбе. Но если Пруссии и России выгодно было оттеснить меня за Рейн, то трудно было требовать от меня, чтоб я, победитель, имея в своей власти Германию, и считая союзниками 10 миллионов этих германцев, отступил бы как трус, не оспаривая у моих неприятелей влияния, которого они хотели меня лишить. Итак, только меч мог прервать затруднения и решить вопрос. Ужели клеветники мои припишут продолжение этой войны моему честолюбию? Что сказали бы обо мне Франция и потомство, если бы я поступил иначе? Мог ли я возвратить все приобретенное на твердой земле, не потребовав равномерных уступок от Англии? Не стыдно ли было предоставить Баварию, Саксонию и Вюртемберг мщению моих неприятелей, и позволить лишить Турцию двух провинций, обещанных Лондонским кабинетом России, между тем как султан, послушный советам моего посла, только что спас свою империю от влияния неприятелей, и показывал намерение удвоить усилия на Дунае? Я не всегда был умерен, но в этом случае меня нельзя обвинять в излишних требованиях. Скажу откровенно: гений Питта одушевлял министров Персиваля и Каннинга; а система Питта имела целью не заключать мира, не лишив Францию обладания Бельгией и влияния в Голландии и Италии. Если бы он когда-нибудь и согласился на мир, то только разве на год, и то для того, чтоб обмануть нас, как в 1802 году.

          Из этого видно, что, несмотря на возгласы моих неприятелей, я всегда находился почти в одном и том же, положении политическом. Все соединялись для уменьшения моего влияния; а я старался его распространить, чтобы сделать его могущественнее и прочнее. Между тем как длились переговоры об этих важных предметах, я не упускал ни одного случая, чтобы примириться со шведами. Я говорил выше, что, отъезжая на Вислу, я поручил Мортье удерживать их с 8-м корпусом. Ему не трудно было исполнить возложенную на него обязанность. Густав IV, со своим рыцарским нравом, был не опасный противник, и хотя он командовал храбрым войском, но эта малая война походила на ту, которую вели некогда шведы против Фридриха Великого.

          После двух или трех незначительных сражений Померания была занята и Стральзунд обложен. Мне хотелось окончить эту борьбу, которая не приносила пользы ни мне, ни шведам, и потому я приказал Мортье пользоваться всеми случаями для взаимного сближения. Уверенный, что шведы не предпримут ничего важного, и узнав о некоторых вылазках из Кольберга, Мортье почел за необходимое приблизиться к этой крепости, считая этот пункт важнее; для этого он двинулся к Гримену; но шведы оттеснили оставленного против них генерала Гранжана(8); Мортье возвратился и отбросил их от Анклама со значительными потерями.

          Армфельд, произведший эту войну, был ранен в этом деле; англичане не действовали по желанию Густава; народ не одобрял этой борьбы, в которой он не видел никакой для себя выгоды, и шведский король утвердил подписанное 18 апреля генералом Эссеном(9) перемирие с такою же необдуманностью, с какою он предпринял войну; потому что в это самое время англичане уже готовились прислать обещанную помощь. Мортье слишком буквально придержался данным ему инструкциям, остановившись посреди успехов, вместо того, чтобы оттеснить побежденных неприятелей в Стральзунд и овладеть их многочисленной флотилией, удержанною бурею в Гафе; он и тогда бы успел подписать перемирие.

          Зло было сделано, следовало извлечь из него пользу; я требовал, чтобы срок перемирия был вместо десяти дней продолжен на месяц; это меня обеспечило бы на счет всех действий англичан и коалиции в тылу моем и дало бы мне время довершить покорение Данцига. Я приказал присовокупить к письму, которое Мортье должен был написать генералу Эссену следующее:

"Я более всего желаю восстановления мира со шведским королем. Страсти могли нас расстроить, но выгоды народов, которыми государи обязаны руководствоваться, сближают нас. Швеция должна сознаться, что в настоящей борьбе её выгоды зависят от успехов моего оружия, равно как и выгоды Франции: Швеция еще сильнее почувствует следствия возрастающего могущества России. Неужели шведы дерутся за разрушение Оттоманской империи? Со времени занятия Валлахии и Молдавии, со времени последней экспедиции англичан к Константинополю, не совершенно ли обнаружены намерения коалиции? Не требуют ли выгоды Швеции, равно как и Франции, стараться уравновесить необъятное морское могущество англичан? Швеция ни в каком случае не может опасаться ничего от Франции, но должна страшиться всего от её неприятелей. Привыкнув, по преданию наших предков, смотреть друг на друга как на естественных союзников, мы должны еще теснее соединиться, видя раздел Польши и опасность, угрожающую Оттоманской империи; наши политические выгоды одинаковы, мы должны быть союзниками; если это невозможно, то, по крайней мере, не будем врагами.

          Я велел добавить в письме к маршалу: Если шведский генерал не согласится на предлагаемое изменение, то, притянув маршала Брюна, который получил приказание Вам содействовать, Вы снова займете Померанию. Неприятелю, лишенному вспомогательных средств этой области, невозможно будет содержать столь значительное число кавалерии в Стральзунде. Притом же занятие Померании приведет шведского короля в крайнее положение. Он уронит себя в глазах народа, столь упрямо покровительствуя стороне, совершенно противной выгодам Швеции. Если же напротив того, Эссен согласится на требования императора, то Вы тотчас же пошлете к Данцигу, Мариенбургу и Торну 3-й и 7-й конноегерские и все запасные полки; перенесете главную квартиру в Штеттин; расположите свои войска около этого города, Демнина и Анклама; велите сделать верную рекогносцировку берегов Пеэна, Требеля и позиции при Демнине, и прикажете укрепить удобные к тому пункты вашей линии, чтобы прекратить всякое сообщение между шведскою Померанией и Пруссией. Вы немедленно займетесь приготовлениями к осаде Кольберга; необходимые для этого орудия, снаряды и припасы будут вам доставлены из Штеттина, Кюстрина и Магдебурга; Вы не должны иметь при Вашем корпусе излишних тягостей, и быть готовыми во всякое время двинуться или к Гамбургу, или к Висле. Вы будете вести переписку с нашим поверенным в Копенгагене, и предложите ему, чтобы он немедленно извещал Вас о каждом движении англичан через Зунд; приготовляемая ими экспедиция в Темзе должна постоянно быть вами наблюдаема. Переписывайтесь также ежедневно с маршалом Брюном и герцогом Фельтрским (см. Кларк), чтобы согласовать ваши движения. Сверх того, по донесениям из Англии, можно полагать, что высадка будет произведена не ранее как через две недели; к этому времени идущие из Италии дивизии Буде и Молитора прибудут уже в Магдебург и прикроют тыл армии".

          Требуемые мной добавочные статьи были утверждены 29-го апреля, и Мортье тотчас же двинулся к Штеттину и подкрепил осаду Кольберга. Это событие было довольно важно по тогдашнему положению дел на севере Германии. Англия, уже давно обещавшая помощь более существенную, нежели её гинеи, готовилась наконец сдержать свое обещание. Уже новое министерство, желая ознаменовать свое вступление блистательным подвигом, еще до присылки этой помощи, составило план действий, которых целью было сосредоточить в тылу нашем 40 000 англогановерцев, 20 000 шведов, 15 000 русских и все силы пруссаков, которые можно будет собрать в Стральзунде.

          Не приписывая этому смелому предположению поставить меня между двух огней более важности, нежели сколько оно заслуживало, я должен, однако, сознаться, что подобная диверсия, вовремя сделанная, затруднила бы меня. Справедливо укоряли англичан в том, что они решились на это слишком поздно; если допустить даже, что им надобно было время для приготовления столь дальней экспедиции, и что они могли предпринять ее только по переходе моем через Вислу, то не менее справедливо, что ничто им не препятствовало явиться в Балтийском море в конце апреля. Уже сильный ганноверский отряд, только что образованный, был направлен в Стральзунд и отдан в распоряжение шведского короля; пруссаки собирали там корпус, основу которого составили бывшие там 4 или 5 000 человек; но на этих недостаточных мерах и остановились. Уверенный впрочем, что англичане употребят все возможные старания для нарушения нашего спокойствия в этих странах, столь долго находившихся под их влиянием, я собрал наблюдательный корпус на Эльбе. Две французские дивизии, пришедшие из Италии, под начальством Буде и Молитора, галло-батавские войска, с которыми мой брат Людовик покорил Гамельн и Ганновер, наконец испанский корпус Ла Романы, прибывший в течение марта месяца, составили с некоторыми другими отрядами армию силою в 50 000, которая казалась мне слишком достаточной для удержания первого натиска этих разнородных войск. Маршал Брюн, принявший начальство над этою армией, получил приказание защищать устья Эльбы, Эмса и Везера, удерживать шведскую Померанию и в особенности обеспечивать Берлин, Магдебург, Гамельн и Штеттин. В случае неприятельской высадки он должен был собрать все свои войска и тотчас же заставить неприятеля снова сесть на суда; первой линии его назначено было расположиться на кантонирквартирах между Везером и Одером; главной квартире в Шверине, а двум французским дивизиям, составлявшим лучшие его войска, остаться в резерве в Магдебурге. Он таким образом мог удерживать Любек, Гамбург, Берлин и даже Амстердам. Мортье оставил ему сверх того дивизии Луазона и Гранжана, находившиеся при осаде Кольберга и Штеттина, а с остальными двумя направился к Данцигу.

          Английское министерство, отговаривавшееся от исполнения требований союзников слабостью своих сухопутных сил, умело находить войска, когда дело шло о приобретении морских выгод. В то самое время, как оно заставляло понуждать себя к балтийской экспедиции, войска его потерпели неудачи в Египте и Буэнос-Айресе. Раздраженные неудачною попыткой против Константинополя, англичане хотели отмстить за это на берегах Нила. Пользуясь предлогом подкрепления России против Порты для овладения этою богатою житницей востока, они тем легче полагали успеть в своем предприятии, что надеялись на помощь мамелюков и мирных жителей страны, угнетаемых египетским пашой. Намерение Лондонского кабинета было восстановить там под своим покровительством владычество Мамелюков и заключить с ними союз, которым бы обеспечивались и торговля Англии в этой стране и политическое и военное влияние её на весь Левант(10).

          Генерал Маккензи, отправившись с 5 000 из Сицилии, вышел 15 марта на берег в Абукире и вошел по капитуляции в Александрию, где помощью торговли англичане сохранили некоторые связи. Генерал Фрейзер (Маккензи), возвратившийся из Дарданелл с эскадрой Дакуорта, высадился несколько дней спустя. Он тотчас отрядил 2 000 человек, чтобы занять Розетту и этим обеспечить соединение свое с Мамелюками. Албанцы Мехмета Али впустили английскую колонну в узкие улицы этого города, и потом, встретив ее в этой западне убийственным огнем, заставили с большими потерями обратиться в бегство в Александрию. Фрейзер (Маккензи), чувствуя необходимость иметь сношения с Мамелюками, которые, по полученным известиям, находились около Эльгамеда, послал снова в Розетту генерала Стьюарта. Но Мехмет Али, пустившись по Нилу со своей флотилией, едва не взял его в плен: он оттеснил его к Александрии с потерею до 1 200 человек. Фрейзер (Маккензи)(11), устрашенный этим, и опасаясь быть окруженным, предложил очистить Александрию и Египет, с тем, чтобы в замен ему возвратили пленных.

          Порта, раздраженная этим новым покушением, объявила наконец Англии войну, вооружила эскадру, состоявшую из 9 кораблей и послала ее в Дарданеллы, где русский флот под начальством Сенявина(12) сменил Дакуорта и овладел 21 марта островом Тенедос.

          Между тем, как мои военные приготовления странно противоречили спокойствию, царствовавшему в кантонирквартирах обеих армий на Пассарге, я воспользовался данным мне неприятелями временем, чтоб уничтожить в тылу моем все, что меня беспокоило. Покорение Силезии шло удачно: Глогау, Бреславль и Швейдниц уже капитулировали; Нейсе, Козель и Глац не могли держаться долго; но мне еще оставалось покорить Кольберг, Грауденц и Данциг; я велел начать осаду последней из этих крепостей и блокировать две первые.

          Гарнизон Данцига, защищаемого генералом Калкройтом и славным инженером Бусмаром(13), состоял из 12 000 пруссаков и трех батальонов русских. Осада такой крепости дело трудное. Она была поручена Лефевру с 10-м корпусом, состоявшим из поляков, баденцев, саксонцев и нескольких французских батальонов. Ланн, с гренадерами Удино, составлял наблюдательный отряд; 5-й корпус, которым он до того командовал, перешел под начальство Массены, и был усилен баварскою дивизией Вреде. 1-го апреля началась осада Данцига, и продолжалась со рвением. С 1-го мая крепость стали сильно и близко обстреливать. Остров Олива, охраняемый русскими, был взят 6-го вместе с гарнизоном. Крепость, близкая к падению, требовала помощи.

          В это время император Александр прибыл из Петербурга в Мемель, или для того, чтоб самому принять начальство над армией, или чтоб приблизиться к месту переговоров. Он остановился в Бартенштейне, и военный совет был созван, чтобы придумать средства к спасению Данцига: общая атака, направленная против моей армии на Пассарге была отвергнута, как действие, слишком опасное. Положили высадить под защитою форта Вехсельмюнде русский отряд, силою от 9 до 10 000, под начальством молодого Каменского(14), и подкрепить его пруссаками, числом от 3 до 4 000, которые двинулись бы от Нерунга по вдавшейся в море косе.

          Такие частные и сложные высадки редко удаются: и это предприятие не удалось. Русские могли достигнуть своей цели только одним средством: на другой же день ударить по нашей осадной линии. Они оставались в нерешимости от 11-го до 15-го и вышли наконец из своего лагеря при Нёйфарвассере. После жаркого сражения генерал Шрамм(15) был почти взят, когда Лефевр подоспел к нему на помощь с частью осадного корпуса. Сражение длилось и снова клонилось на сторону русских; но Ланн прибыл с гренадерами Удино, оттеснил неприятеля и преследовал по пятам до самого лагеря. Пруссаки, слишком поздно явившиеся, возвратились к Пиллау. Каменский не решился более на новую попытку.

          Я так хорошо предвидел, что неприятель примет меры для спасения Данцига, что приказал Мортье при первой вести об этом оставить Померанию и приблизиться к осаде, между тем как Брюн, с обсервационною армией, растянув свои войска до Штеттина, должен был занять его место. Корпус Мортье, составленный тогда из дивизий Дюпа(16) и Домбровского, подкрепив осадную армию, лишал Данциг всякой надежды на помощь; крепость сдалась 24 мая, выдержав 51 день осады со времени открытия траншей. Осада эта была равно славна как для осажденных, так и для осаждавших. Калкройт и Лефевр оспаривали друг у друга славу и разделяли ее с начальниками инженеров и со всеми войсками. Каменскому, по сдаче крепости, нечего было делать в лагере у Вексельмюнде; он предоставил этот маленький форт защите его гарнизона и сел на суда.

          Такие же успехи увенчали наше оружие и в Силезии, где кампания продолжалась зимой. Несмотря на значительные средства, найденные в завоеванных крепостях, покорение Нейссе было довольно затруднительно. Гарнизон, состоявший из 6 000 человек, укрепился даже вне крепости и требовал для покорения сил, более значительных, нежели корпус моего брата Иеронима. Он должен был отделить наблюдательный отряд, для удержания Глацского гарнизона, с которым генерал Клейст оказывал большую деятельность и не только старался препятствовать осаде, но пытался даже овладеть врасплох Бреславлем. Лефевру-Денуэтту удалось не допустить его до первого, а с помощью генерала Дюмюи(17), который командовал в Бреславле, он воспрепятствовал и второму.

          Наконец, 1-го июня, крепость Нейссе, сильно стесненная, сдалась на капитуляцию; гарнизон, простиравшийся еще до 5 000, был взят в плен; мы нашли там более 300 орудий. Дошла очередь и до Глаца; несмотря на выгодное местоположение, эта крепость сдалась 4-го июня. Обессиленный гарнизон, потерявший мужество от неудачных экспедиций своих вне стен Глаца, не оказал такого сопротивления, какого мы ожидали. Взятие этой крепости увенчало действия 9-го корпуса, в которых отличился Вандам, взяв за восемь месяцев менее нежели с 20 000 войска шесть больших крепостей, 1 500 орудий и около 20 000 пленных. В продолжение трех месяцев отдыха русская армия усилилась прибытием одной пехотной дивизии и всей гвардии под начальством великого князя Константина Павловича, простиравшейся силою до 30 батальонов и 34 эскадронов, считая в том числе и гренадер; но, несмотря на это, русская армия не могла выставить более 120 или 130 000, включая в этот итог и прусский корпус Лестока, и отряд оставленный на Нареве. Правда, резервная армия, составленная из запасных батальонов и простиравшаяся до 30 000 человек, подходила к Неману под начальством князя Лобанова(18). Император Александр приблизился к армии, чтоб удобнее наблюдать за переговорами и военными действиями. Главная квартира его была в Тильзите, а Прусский двор находился в Мемеле.

          Моя армия получила также значительные подкрепления. Сверх обыкновенных резервов, укомплектовавших полки, к ней присоединились дивизии: Удино, Вердье, Домбровского и Дюпа, пришедшие из-под Данцига (корпуса Ланна и Мортье). Своею деятельностью я возвысил и моральные и физические силы её, несмотря на ужасные потери при Иене, Пултуске и Эйлау. Поляки собрали более 20 000 человек, которые составили две дивизии под начальством генералов Домбровского и Зайончека.

          В 7 корпусах, составлявших мою большую армию, считалось 19 дивизий, за исключением гвардии и кавалерии Мюрата, всего до 170 000 человек. Итак, я уже имел значительное превосходство, потому что войска, осаждавшие Данциг, присоединились ко мне прежде прибытия князя Лобанова.

          Чтоб заменить недостаток сил и иметь твердую точку опоры для своей первой линии, Беннингсен устроил весьма хороший укрепленный лагерь близ Гейльсберга, по обеим сторонам Алле. Он состоял из пяти больших укреплений, закрытых с трех сторон и из 16 флешей, или укрепленных батарей. Главные силы были расположены между Гейльсбергом и Бартенштейном; правое крыло, под начальством Толстого - между Лауненом и Зигбургом; корпус, расположенный на левом фланге, поддерживал сообщение с Эссеном, который все еще оставался со своими войсками около Остроленки. Казаки Платова(19) прикрывали весь фронт.

          Пользуясь неисчислимыми выгодами, доставляемыми близостью моря, союзники превратили Кёнигсбергский порт в огромное складочное место военных и съестных припасов. Их армия ни в чем не нуждалась; 100 000 ружей, только что привезенных из Петербурга и Лондона, назначены были для вооружения пруссаков, набираемых королем и для пополнения потерь военных. Более 100 судов, нагруженных военными и жизненными припасами, обеспечивали продовольствие. Кёнигсбергом можно было воспользоваться как временным складочным местом; но этот город, лежа на оконечности берегов Куриш-Гафа, не мог по своему положению служить стратегическим основанием; лучше бы было перенести магазины в Гумбинен. Эта ошибка имела влияние на все события войны. Моя армия, хотя и не имела столько запасов, но существовала безбедно, благодаря богатству старой Пруссия в неистощимых окрестностях Эльбинга и Данцига. Таково было положение обеих армий, когда возвращение благоприятного времени, падение Данцига и ход политических дел заставили нас снова взяться за opyжиe.

          По непонятному расчёту Беннингсен, пропустивший удобный случай атаковать меня, когда я был ослаблен отсутствием войск, осаждавших Данциг, решился наступать не дождавшись своих резервов, в то время, когда узнал о сдаче крепости. Моя армия, вновь укомплектованная, занимала следующую позицию: баварская дивизия находилась в Варшаве; Массена на Омулеве; наблюдательный корпус под начальством Зайончека в Неоденбурге; Даву в Алленштейне, Гогенштейне и Деппене: Ней в Гутштадте, Сульт в Либштадте и Морунгене; Бернадотт в Голланде и Браунсберге; Ланн в Остероде; Мортье, стоявший на нижней Висле, шел на соединение с нами.

          Бениннгсен имел намерение отрезать корпус Нея, который точно был слишком выдвинут. Русская армия тронулась 4-го июня и расположила правое крыло у Вормдита, центр в Аренсдорфе, а левое крыло в Лаунау. На оконечности правого крыла прусский корпус направлялся к Шпандену. С другой стороны, русский отряд, двинутый из Зеебурга, расположился на Алле между Гутштадтом и Алленштейном. На другой день он перешел силой через Алле в Бергфриде и вышел на правый фланг Нея, левый фланг которого был в то же время атакован левым крылом Беннингсена, между тем, как центр русской армии направился через Вольфсдорф, чтоб отрезать ему отступление. Если бы русские действовали быстрее, они могли бы овладеть дорогой, ведущей из Гутштадта в Деппен, и тогда погибель Нея была бы неизбежна; но, к счастью, они так медленно маневрировали, а Ней, атакованный тройными силами, оказал напротив того столько твердости, хладнокровия и мужества, что войска его успели отступить из Гутштадта в Анкендорф. В тот же день правое крыло русских и прусский корпус сделали демонстрации переправы через Нассаргу. Дохтуров явился с двумя дивизиями у Ломитенского моста, который защищала с большим мужеством дивизия из корпуса Сульта. Русский генерал, после тщетных усилий овладеть переправою, свернул влево, от того ли, что не имел успеха, или от того, что получил приказание сделать только демонстрацию, неизвестно. Он приблизился к центру, направляясь на Гутштадт. Пруссаки еще неудачней действовали у Шпанденского моста, где Бернадотт собрал весь свой корпус; он их опрокинул, но сам был ранен пулею в голову. 6-го июня русские тремя массами двинулись против Нея; маленькие озера, прикрывавшие его фланги, заставили неприятеля сделать довольно дальше обходы, дозволили Нею отступить к Деппену; угрожаемый в одно время со всех сторон, он успел однако же переправиться через Пассаргу в этом городе, выдержав славный для него бой.

          Неприятель провел 7-е число спокойно в виду Деппена, и я воспользовался этим, чтобы сосредоточить мою армию. Я присоединился к Нею с корпусом Ланна, моей гвардией и резервной кавалерией; Мортье приближался усиленными переходами через Морунген; Даву примкнул к правому флангу Нея. Я в то же время приказал Сульту, который собрал свой корпус у Либштадта, переправиться в Вольфедорфе через Пассаргу, чтоб угрожать сообщениям неприятеля и укрепленному лагерю его в Гейльсберге, и тем принудить его оставить без боя берега Пассарги. Мы с ним соединились 8-го, в Альткирхе. Беннингсен не решился ждать нас, и отступил к Гутштадту, где переправился 6-го через Алле, и достиг по правому берегу этой реки своего лагеря при Гейльсберге. В этот же день Мюрат оттеснил к Глоттау русский арьергард, хотевший защищать доступ к Гутштадту, где расположилась моя армия: мы последовали за неприятелем, спустившись на другой день вниз по левому берегу Алле.

          Неприятель дал мне нужное время, чтобы усилить мою армию до 160 000 прежде прибытия его подкреплений, и потому ясно было, что все выгоды предстоявшей кампании были на моей стороне, если Австрия хоть немного замедлит объявлением мне войны. Итак, мне нужно было нанести быстрый и сильный удар.

          Беннингсен, атакуя Нея в Деппене, предупредил меня только днем или двумя; или, лучше сказать, он исполнил мои ожидания, потому что я с тем намерением выдвинул Нея вперед, чтобы побудить неприятеля атаковать нас вне своих укреплений. Мои войска были собраны около Гутштадта; мне не следовало долее медлить, и я решился в свою очередь действовать наступательно. Укрепленный лагерь у Гейльсберга и сбор всех магазинов в Кенигсберге, предоставляли на мой выбор два главные способа действий: первый и самый искусный состоял в общем движении правым крылом вперед, чтобы расположить мою линию между Бишофштейном и Гейльсбергом, имея правое крыло у Бартенштейна, а левое у Гутштадта. Это было бы повторение действий при Иене и Наумбурге против пруссаков, но только с большими выгодами, потому что русская армия, разбитая на левом фланге и оттесненная к устью Пассарги к Фришгафу, была бы опрокинута в море. В этом случае Кёнигсберг мог служить ей убежищем; но этот город, припертый с востока к Балтийскому морю, а с севера к Куришгафу, не представлял никакого выхода разбитой армии, которую я предупредил бы в Велау, если бы она захотела отступать. Второй же способ состоял в движении прямо на укрепленный Гейльсбергский лагерь, между тем как 50 000 маневрировали бы левее к Эйлау, угрожая сообщениям союзников, чтобы тем принудить их оставить без боя укрепления, сильно теснить их при отступлении и стараться нанести сильный урон при переправе чрез Прегель и Неман. Этот последний план был менее выгоден; он был даже не согласен с правилами стратегии, которые не дозволяют направлять значительный корпус между неприятелем и морем. Я предпочел его потому, что мое левое крыло уже шло по этому направлению и что для действия правым крылом мне нужно было сделать довольно большой обход около русской армии, открыть дороги, служившие мне сообщением с Торном и Варшавой и броситься в лесистую страну левого берега Алле. Однако же, я сознаюсь, что поступил бы согласнее с военными правилами, приняв первый, т. е. идя на Бишофштейн. Одною из причин, наиболее побудивших меня предпринять такое движение, было то, что я заметил в Беннингсене еще во время сражения при Эйлау весьма сильные опасения за Кёнигсберг; но так как этот город не был военным пунктом, то я в полагал, что опасения эти должны происходить от особенных побудительных причин, проистекающих или из политики в отношении к Пруссии, или из того, что там находились значительные запасы. Лишая неприятеля магазинов, я доставлял их моим войскам, что в этих отдаленных странах было необходимо; но сверх того я разрушал операционную систему неприятеля. С другой стороны, можно было предполагать, что направление Сульта на Кёнигсберг вынудит русских двинуться вправо для обороны этого города, и я всегда бы успел устремить значительные силы на их левый фланг, чтоб отрезать их от Тильзитской дороги. Итак, я отступил для этих побочных причин от правил стратегии, и решился направиться на Гейльсберг по левому берегу Алле.

          Мой авангард встретился 10-го с неприятельским близ Беверника. После упорного сражения русские были опрокинуты и оттеснены к их главным силам. В девять часов вечера мы было ввиду их лагеря, я сначала намерен был атаковать левый фланг правого крыла русской армии, расположенный на левом берегу Алле, чтоб проникнуть в Гейльсберг и разрезать надвое эту армию, гибель которой была бы тогда неизбежна. Хотя уже было довольно поздно, но я приказал Сульту атаковать укрепления, прикрывавшие русских со стороны Лавдена и Лангвизе. Я подкрепил Сульта корпусом Ланна и фузилерами моей гвардии; но тщетно: русские сохранили свою позицию; мы взяли только одно укрепление, но и оттуда резерв их снова нас вытеснил. Менее чем за 3 часа мы потеряли 6 000 человек выбывшими из строя.

          Возобновляя атаку на другой день, я бы без пользы уничтожил назначенные к ней корпуса: тем более что, угрожая Кенигсбергу, я мог принудить неприятеля оставить его сильную позицию без выстрела. Я несколько времени колебался, думая двинуться с корпусами Нея и Даву вправо, на Бишофштейн; но вышеприведенные причины побудили меня принять противоположное направление. На заре 11-го числа моя армия потянулась двумя колоннами на Ландсберг и Прейсиш-Эйлау, Один только корпус остался перед Гейльсбергским лагерем, для прикрытия моего движения. Я чувствовал всю опасность этого маневра, который открывал неприятелю наши сообщения. Приняв за точку опоры гейльсбергский лагерь, он мог действовать нам в тыл и стеснить нас между своею армией, нижним Прегелем и морем. Но я уже довольно знал Беннингсена и имел полное право надеяться, что вместо того, чтоб действовать на наши сообщения он поспешит отступить, опасаясь за свой собственный, и боясь быть предупрежденным на Прегеле. Притом же я не миновал Ландсберга, пока неприятель оставался в Гейльсберге; если бы он вздумал идти по моим следам, то я поспешил бы напасть на него в том самом положении, в котором Даву напал на пруссаков при Ауэрштедте, с той только выгодою, что перевес сил был на моей стороне. В случае неудачи я свернул бы через Мельзак к устью Пассарги и отделался бы, бросив на жертву один арьергард.

          Но расчёты и надежды мои не обманули меня: Беннингсен вполне исполнил мои ожидания; в ночь 1-го числа он переправился на правый берег Алле, сжег Гейльсбергские мосты, и начал свое отступление через Бартенштейн, Шиппенбейль и Фридланд на Велау; тогда я мог уже безопасно подвигаться к Прегелю. Я прибыл 12-го в Прейсиш-Эйлау; 13-го Сульт перешел в Крёйцбург; великий герцог Бергский и Даву направились по прямой дороге из Прейсиш-Эйлау в Кёнигсберг. Ланн достиг Домнау; он был подкреплен войсками Мортье и Нея, которые двинулись в Лампах. Корпус Бернадотта, которым командовал в то время Виктор, оставив нижнюю Пассаргу, чтобы сблизиться с нами через Мельзак, направился также к Прейсиш-Эйлау.

          Беннингсен, достигнув Фридланда, вдруг остановил свое движение на Велау. Видя, что мы можем предупредить его в Кенигсберге, он решился переправиться обратно через Алле и действовать наступательно, надеясь поодиночке разбить корпуса моей армии. Эта попытка ему худо удалась, не от того, чтоб она была не согласна со стратегическими правилами, которые предписывают стараться всеми силами действовать на оконечность неприятельской линии, противоположную морю; но от того, что не была произведена с тою быстротой, с которой я исполнял мои предприятия. Сверх того Беннингсену следовало вступать только в частные дела, избегая генеральной битвы. Выгода его тем более этого требовала, что он ожидал прибытия вспомогательного корпуса, силою от 26 до 28 000, шедшего под начальством князя Лобанова через Тильзит, между тем как я не мог получить никаких подкреплении. Для приведения в исполнение своего плана Беннингсен, предшествуемый всей резервной кавалерией князя Голицына, двинулся 13-го вечером по Фридландской дороге.

          Один из наших гусарских полков, занимавший уже этот город, был вытеснен в тот же вечер. На рассвете 14-го числа русская армия перешла реку и вытянулась в долине на левом берегу. Корпус Ланна приближался к Фридланду; не будучи в состоянии оспаривать у неприятеля занятую им долину, он успел удержаться в деревне Постенен и в окружных лесах. На что бы неприятель ни решился, мне во всяком случае должно было стараться сосредоточиться, принимая вправо, чтоб преградить ему дорогу из Алленбурга в Велау; с этой целью я послал Мортье поддержать Ланна, а сам, с гвардией, двинулся на Домнау, куда направлялись также половина кавалерийских резервов и корпус Нея. Виктор получил приказание ускорить свое движение и миновать этот город.

          Узнав в Домнау о положении дел и о неожиданном возвращении неприятеля, я поспешил послать Мортье на помощь Ланну и приказал этим двум маршалам удерживать русских сколь возможно долее, чтобы дать мне время прибыть с моею гвардией и корпусами Heя и Виктора. Неприятель, имея в тылу Алле и предлагая мне сражение, давал мне возможность отпраздновать победою годовщину сражения при Маренго. Ланн и Мортье в точности исполнили мои приказания, сделав захождение правым крылом, чтоб прикрыть Гейнрихсдорф и отрезать Беннингсену дорогу в Кёнигсберг. Должно признаться, что сам неприятель чрезвычайно помогал им. Вместо того, чтоб прямо атаковать их, он от 5 до 6 часов провел в перестрелке, канонаде и развертывании фронта, не подвигаясь ни шагу вперед.

          Наконец я прибыл в час пополудни, наследуемый на расстоянии двух часов пути Неем и Виктором. Мюрат с половиною кавалерии и корпуса Даву и Сульта продолжали еще движение к Кенигсбергу; я предписал двум первым свернуть по направлению к Фридланду. Может быть следовало бы ожидать их прибытия, чтоб иметь решительный перевес над Беннингсеном; я так бы и поступил, если бы мог полагать, что он осмелится продолжать свое наступательное движение и решится повернуть на Кёнигсбергскую дорогу по направлению к Абшвангу. Подкрепленный 40 000 и моей прекрасной кавалерией, я бы бросил его тогда в болотистые леса Целау и Фришинда, откуда он никогда бы не выбрался. Я так хорошо предвидел все возможные случаи, которые мне представлялись, что приказал послать великому герцогу Бергскому следующее предписание:

"Неприятель стоит в боевом порядке со всей своей армией. Он сначала хотел направиться по дороге, ведущей из Штокейма в Кёнигсберг; но теперь он, кажется, думает только о сражении, которое скоро начнется; я надеюсь, что вы заняли уже Кёнигсберг; а так как одного корпуса Сульта достаточно для охранения этого города, то вы, без сомнения, повернули с остальной кавалерией и корпусом Даву к Фридланду. Это тем более нужно, что сражение может продлиться и завтрашний день. Итак, старайтесь прибыть к часу поутру. Если я при начале сражения увижу, что неприятель слишком силен, то, может быть, я удовольствуюсь сегодня одной канонадой и буду ожидать вашего прибытия".

          Но, рассмотрев точнее западню, в которую попался Беннингсен, и принимая в соображение нерешительный характер моего противника, я рассудил, что не следовало терять верного случая наказать его за ошибку, надеясь на возможность еще искуснейшего маневра. Последствия доказали справедливость моего мнения.

          Фридланд лежит на повороте реки Алле, которого исходящий угол обращен к неприятелю. Этот угол расширяется мало по-малу к нашей стороне, а с другой суживается до такой степени, что в конце помещается только город и продолговатый пруд, образовавшийся из запруженного ручья, впадающего в Алле и доставляющего воду мельницам.

На главную