Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

Глава 5

Положение Европы в 1798 году. Переговоры в Раштадте и в Зельце. Коалиция России, Англии, Австрии, Турции и Неаполя против Франции. Неаполитанцы начинают военные действия, овладевают Римом и оттеснены обратно к Неаполю. Шампионне входить победителем в эту столицу. Фердинанд IV бежит в Сицилию. Партенопейская республика. Французы разбиты при Штокахе, при Маньяно и на Адде; они вытеснены из Германии, Италии и Граубюндена, Макдональд оставляет Неаполь. Битва при Tpeббии. День 10 прериаля. Мантуя сдается австрийцам. Цитадель Александрии также. Битва при Нови. Новый план союзников. Эрцгерцог Карл идет на Нижний Рейн. Герцог Йоркский назначен действовать в Голландии. Суворов принимает начальство над центром в Швейцарии. Битва при Цюрихе. Англо-русские войска делают высадку в Голландии и уводят голландский флот. Они разбиты при Бергене и оттеснены. Мелас осаждает Кони. Шампионне хочет спасти крепость и сам разбит при Дженоле.

          В то время, когда мы хотели основать на берегах Нила грозную точку опоры с целью ниспровергнуть в Индии могущество англичан, Франции угрожала опасность в самых её пределах. Отъезд мой в Египет не сделал Директорию осторожнее; напротив, победы мои на востоке только усиливали в ней желание новых завоеваний.

          Агенты ее поступали в Цизальпинской республике, как некогда римские проконсулы с побежденными народами; в Пьемонте производили они такие беспорядки, что король, для водворения спокойствия, стал просить помощи французского войска. Брюн, будто бы страшась опасности, которой может подвергнуться войско республики, согласился только на том условии, чтобы Карл Эммануил отдал в его руки туринскую цитадель.

          Раштадтский конгресс, признав за Францией весь левый берег Рейна, перестал быть столь уступчивым после моего отъезда. Директории казалось мало, что за нею утверждалось, все, что было уступлено по Кампо-Формийскому договору; она дала новые наставления своим уполномоченным, приказав им требовать еще крепости Кель и Кассель, все острова на Рейне, срытие Эренбрентштейна (с явной целью облегчить себе наступательные действия на правом берегу Рейна, что совершенно было противно договору), свободное плавание французским судам по всем рекам, впадающим в Рейн, и, наконец, перевод долгов с земель, ею приобретаемых на левом берегу, на земли, отданные в вознаграждение, что было, разумеется, нестерпимою несправедливостью. Эти неумеренные требования Директории не были следствием благородного честолюбия, но лишь одной неуступчивой гордости и желания распространить власть свою. Самый состав её вполне оправдывает справедливость этого мнения; стоик Ревбель, благородный Баррас, Мерлен, иллюминат Ларевельер, поэт Франсуа де Нешато⁽¹⁾ были не честолюбцы, но близорукие политики, слишком самоуверенные. Война не могла не вспыхнуть при переворотах, со всех сторон угрожавших Европе и при неимоверных требованиях Франции. Мир не был еще нарушен только потому, что противникам нашим нужно было время, чтобы согласить свои намерения.

          Венский кабинет хотя и знал расположение России и Англии, но намерен еще был испытать, не удастся ли окончить дела миролюбиво; он и должен был прежде изложить причины неудовольствие и требовать удовлетворения, а потом уже взяться за оружие. С этою целью были открыты новые переговоры в Зельце, для окончательного разрешения всех споров. Барон Тугут⁽²⁾, удалившийся от дел, чтобы не подписывать мира с нами, снова принял должность от Кобенцеля, который отправился в Зельц для переговоров с Франсуа де Нешато.

          Хотя прямая цель этих переговоров не была объявлена официально, но не трудно было догадаться, о чем происходили прения. Очевидно, что советники Франца II⁽³⁾ обманули бы его доверенность, если бы согласились, что положение Европы в середине 1798 года было тоже, как и тотчас по заключении Кампо-Формийского мира. При каждом новом требовании директория простодушно уверяла, что она чужда желания разорвать мир с Австрией: как будто первостепенная держава тогда только поднимает оружие, когда она сама оскорблена, и как будто уничтожение самостоятельности её соседей не есть уже достаточная причина для войны? Сверх того, Австрия имела право требовать, по последнему трактату, кроме очищения Швейцарии от французских войск, возвращения независимости Цизальпинии, Риму и даже Пьемонту, обращенным почти в завоёванные земли; или, по крайней мере, приличных вознаграждений за это насильственное приращение могущества её соперницы. Носились слухи, впрочем, весьма правдоподобные, что в Зельце договаривались об уступке некоторых провинций Апеннинского полуострова, в вознаграждение за отречение императора от приобретения Зальцбурга и Инфиртеля, и за допущение решительного влияния Франции на возникшие вокруг неё республики.

          Когда все предложения Венского кабинета были отвергнуты, он убедился, что ему нечего ждать от Директории, и решился сблизиться с Россией. Держава эта тем менее могла оставаться чуждой происшествий, изменявших положение Европы, что она, по Тешенскому договору, была порукой благосостояния Германии, которой грозили разрушительные перевороты от превращения духовных владений в светские и от системы вознаграждений. Если бы даже политика не вменяла в обязанность императору Павлу I обратить внимание свое на происшествия в Швейцарии, Турине, Риме и на Средиземном море, он и тогда бы вступился в это дело, по живому участию, которое постоянно принимал в мальтийском ордене.

          Петербургский кабинет чувствовал всю выгоду своего положения. Уступая очевидной опасности, угрожавшей целой Европе, он послал князя Репнина⁽⁴⁾ сначала в Берлин, а потом в Вену, во-первых, чтобы убедить оба двора отказаться от всех вознаграждений в Германии, а во-вторых, чтобы принять меры против Франции и привести честолюбие директории в границы, начертанные мирными договорами.

          Князю Репнину было легко достигнуть первой цели, потому что Фридрих Вильгельм находил даже в самых условиях Кампо-Формийского трактата средства возвратить Гельдрию, если отвергнут систему вознаграждений; но зато второе предложение не имело такого успеха, и Пруссия не соглашалась нарушить принятого ею нейтралитета. Молодой король её, одушевленный стремлением ко всему благому и дорого ценивший выгоды мира, занимался только исправлением того, что было расстроено расточительностью отца его. Он был убежден, что вся политика его должна стремиться к одному охранению границ и чести своего флага, и к тому, чтобы благоденствовать в мире, между тем как его соперники разоряли друг друга. Строгие критики осуждали управление его министра графа Гаугвица⁽⁵⁾, и, несмотря на красноречивую защиту знаменитого Ломбара, вышедшую несколько лет спустя, еще остается нерешенным, оценил ли вполне берлинский кабинет все свои выгоды? Нельзя не согласиться, что положение Пруссии было весьма затруднительно: будучи государством второстепенным, она должна была держать равновесие между могущественнейшими державами, готовыми прийти в столкновение. К которой бы стороне ни пристал Берлинский кабинет, он мог дать решительный перевес; но нельзя же было ему оставаться спокойным зрителем унижения империи и порабощения Швейцарии и Италии. Может быть, явившись вооруженной посредницей, Пруссия бы лучше предохранила себя от бедствий, нежели сохраняя строгий нейтралитет. Умение пользоваться всем и обстоятельствами и вовремя употреблять свое могущество есть доказательство обширной и глубокомысленной политики. Вся логика Ломбара не в состоянии убедить нас, что Пруссия в эту решительную минуту употребила все свои усилия, чтобы отклонить грозившую Европе войну. Если бы она твердо и откровенно объявила умеренные требования, то склонила бы и Директорию к очищению занятых после мира земель, и Венский кабинет к большей уступчивости.

          Австрия со своей стороны, несмотря на готовность выполнить обещания, не могла однако же не видеть необходимости положить основание будущих отношений между четырьмя первенствующими державами. Она выигрывала в любом случае, потому что и самые несогласия могли только благоприятствовать её оружию.

          Известие о поражении при Абукире и война, объявленная нам Портой, удостоверили Австрию что она, вступив снова на военное поприще, может возвратить Италию. Там считалось, правда, 100 000 французов между Альпами и Тибром; но войско это было лишено всех припасов, оставлено на жертву всех нужд нерадением правителей, раздроблено для удержания обширных завоеваний Франции, и потому не в состоянии было успешно действовать. Сверх того, самовластные поступки с Цизальпинской Директорией, и деспотизм Труве и Брюна с правителями республики, которая долженствовала быть независимой, произвели неудовольствие даже в ломбардцах, бывших самыми ревностными приверженцами Франции, и совершенно восстановили против нас всех, еще державших сторону Австрии. Хотя Брюн и был потом заменен Жубером⁽⁶⁾ в главном начальстве над итальянской армией, но зло уже было сделано; и тем труднее можно было изгладить это дурное впечатление, что причины народного неудовольствия не были устранены.

          Не лучше поступали мы с Пьемонтом; и не слишком дружелюбное расположение туринского двора оправдывалось нашими собственными действиями. Вместо того, чтобы стараться всеми мерами сделать из него верного союзника, вознаградив за понесенные потери, мы напротив возмущали его владения подобно Швейцарии, чтобы ввести их в состав демократической системы. Занятие туринской цитадели нашими войсками не остановило распространителей новых идей, но придало им еще более смелости. Карл Эммануил, заключивший наконец с нами оборонительный и наступательный союз, по которому обязывался выставить 8-ми тысячное вспомогательное войско, разумеется, неохотно сносил подобные поступки. Великий герцог тосканский принадлежал к австрийскому дому, и несмотря на его мирное расположение, этого родства было достаточно, чтобы подать повод захватить его владения, и таким образом связать римскую республику с цизальпинской и лигурийской. Могли ли мы увеличить подобным поведением число приверженцев наших? К тому же и уважаемый всеми Пий VI, лишенный нами светской власти, употреблял все свое влияние, чтобы увеличить число наших врагов.

          Ко всем этим вероятностям успеха для Австрии присовокупилась еще та, что венский кабинет мог надеяться на помощь неаполитанцев, в которых мое отсутствие и приближение бури революции, угрожавшей переступить пределы церковной области, пробудили снова ненависть, еще гораздо сильнейшую прежней. Договор, подписанный 19-го мая 1798-го года как мера оборонительная, был причиной набора для дополнения неаполитанской армии. Актон еще прежде победы при Абукире обнаружил намерение возвратиться к прежней своей политике. Прием, сделанный английскому адмиралу, которому, в противность условиям парижского договора, дозволили снабдиться провиантом в Сиракузской гавани, для облегчения производства поисков в Средиземном море, мог служить достаточным доказательством приверженности неаполитанского кабинета к Англии; но тайный договор, подписанный уполномоченными обоих дворов 11-го июня, совершенно уже утвердил союз их против Франции. Лишь только пришло известие о победе при Абукире, советники Фердинанда IV сбросили с себя личину и учредили набор всех способных к военной службе от 18 до 45-летнего возраста, для того, как говорили они, чтобы защитить берега королевства от опасности, угрожавшей им по взятии Мальты. Кроме укомплектования линейных полков, значительное число хорошо обученных войск увеличило силу неаполитанской армии до 60 000 человек. Такой сильный союзник был в состоянии дать императорским войскам перевес на полуострове.

          При подобных обстоятельствах мог ли Франц II долее колебаться, когда сверх того русские и турки соглашались действовать против общего неприятеля; когда, с одной, стороны Ломбардия простирала к нему руки, а с другой вторжение французов в Швейцарию угрожало опасностью его собственным владениям. Если бы даже, отвергнув всякое честолюбие, он отказался от обратного приобретения потерянных в Италии земель, то уже самая безопасность австрийской монархии заставляла его предупредить несчастия, которыми угрожало Германии утверждение французов у самого Форарльберга.

          Но как бы то ни было, первым попечением его было, избавить Неаполь от судьбы, постигшей Рим, подписав оборонительный договор 19-го мая, о котором я упомянул выше, и который полагали достаточным для обеспечения Неаполя от неприятельского вторжения.

          К этим договорам, заключенным из одной предосторожности, присовокупились вскоре более важные меры: уверившись в бесполезности переговоров в Зельце, Австрия отправила графа Кобенцля в Берлин и Петербург, чтобы сблизиться с этими дворами. С Россией нетрудно было заключить договор; в октябре вспомогательная армия, над которой начальство предполагалось дать Суворову, вступила в Галицию, и должна была направиться в Моравию, с другой стороны гофскригсрат, узнав о падение Берна, поспешил поставить императорскую армию на военную ногу, и все происшествия вполне оправдывали эту предосторожность.

          В самом деле, как можно было надеяться обратить Ревбеля и его товарищей к более умеренной системе? Ознаменовалось ли влияние Талейрана на политику Франции чем либо особенным, чтобы могло оправдать ту славу, которую приобрел этот государственный человек? Не со времени ли его вступления произошли все эти вторжения и безрассудные поступки?

          Сверх того, насилие со стороны агентов Директории от источников Тибра до устьев Эмса все больше увеличивалось. Проконсулы её везде, где только можно было ожидать малейшего сопротивления, где осмеливались только думать, что свобода не состоит в слепом повиновении несправедливой их власти, делали повторения 18-го фруктидора. Вскоре после насильственной отставки правителей цизальпинской республики дошла очередь и до Голландии. Здесь, по крайней мере, был хоть какой-нибудь предлог. С принятием батавской конституции нужно было учредить и новое начальство. Члены временного народного собрания, в том виде, в каком оно оставалось после 22-го января, издали 4-го мая, по примеру конвента, декрет, по которому большая часть нового законодательного корпуса должна была быть избрана из их среды: нет ничего естественнее, как желание удержать власть, вкусив уже раз её сладости. Генерал Дендельс, желая показать на деле свою любовь к свободе, поспешил в Париж, чтобы открыть виды некоторых из членов правительства, поддерживаемых тогдашним французским посланником в Гааге Шарлем Делакруа⁽⁷⁾. Батавская Директория приказала взять под стражу своего непокорного генерала и просила Францию выдать его. Однако же Дендельс, успевший убедить Ревбеля, возвратился сам 10-го июня с приказанием генералу Жуберу помочь ему в его предприятии. Борьба началась: по приказанию Директории были арестованы члены комиссий, назначенные заменить палаты. Национальное собрание готовилось сопротивляться; но Дендельс, явившийся, подобно Ожеро, с несколькими гренадерскими ротами, уничтожил законодательное собрание и поспешил взять под стражу трех директоров: Вреде, Лангена и Финие; но двое из них бежали, а третий был тотчас освобожден. Верховная власть была вверена временному правительству, до начатия действия новых конституционных властей.

          Эти потрясения коснулись и Швейцарии. Конституция, составленная в Париже Оксом, Лагарпом и Талейраном по образцам, вовсе не свойственным этой стране, была отринута, в особенности малыми кантонами. Граубюнден, пользуясь этим, просил, в силу старинных договоров, покровительства австрийцев; и вскоре дивизия корпуса Белльгарда⁽⁸⁾ двинулась к Куру. Отягощения, ранее неизвестные, наложенные на эту страну расположением в ней на кантонир-квартирах 40 000 войска, были нестерпимы: угнетения же проконсула Рапина довершили озлобление обеих сторон: он потребовал смены двух директоров, которые и были замещены Лагарпом и Оксом. Первый был равнодушен к этому назначению; и принял его, боясь обвинения, что он ввергнул Родину свою в бездну несчастий, не имея довольно мужества, чтобы спасти ее.

          19-го августа был заключен в Париже договор между Францией и Швейцарией. К чести гельветического правительства и его уполномоченных Йеннера и Цельтнера, нужно полагать, что согласие на условия этого договора, предписанные силой, оправдывалось отказом от посредничества соседних держав в пользу угнетенных: этим наступательным и оборонительным союзом возлагались на Швейцарию набор вспомогательного войска и учреждение двух военных дорог, из которых одна должна была вести в Италию, а другая - в Швабию. Это было для Гельвеции хуже, нежели быть завоеванной и совершенно присоединенной к Франции; потому что она подвергалась в военное врем я всем тягостям набора, податей в театра войны, не имея никакой надежды на вознаграждение. Маловажным возмездием за эту жертву было приобретение Фрикталя и обещание очистить Швейцарию в продолжение трех месяцев; обещание ложное, исполнение которого было невозможно и противоречило самому содержанию договора.

          Между тем, как при таких печальных предзнаменованиях, Гельвеция связывала судьбу свою с судьбой Французской республики, ей угрожала внутренняя междоусобная война. Не довольствуясь приведениям в действие ненавистной всем конституции, требовали еще торжественной клятвы в верности, и подвергали наружное, пустое требование решениям шумных народных собраний. Присяга, данная уже большею частью Швейцарии, встретила сильное сопротивление в малых кантонах. Швиц и Унтервальден поклялись скорее умереть, нежели присягнуть. Директории не нравилось, что потомки Вильгельма Теля дерзали считать себя независимее якобинцев.

          Чтобы устрашить непокорных, Шауэнбург⁽⁹⁾ вступил с войсками в Люцерн; но видя, что переговоры оставались без успеха, он решился потушить эту искру сопротивления в Альпах и направил две колонны против Унтервальдена. Этот кантон состоит из небольшой долины, ограниченной со стороны оберланда горой Бруниг, а с северной стороны люцернским озером. Отправленная водой из Туна колонна вышла на берег в Бриенце, и взойдя на брунигскую гору, спустилась к Сакселену; другая, посаженная на суда в Люцерне, достигла Штанцштадта. От двух до трех тысяч поселян, с малочисленной и худо управляемой артиллерией, не могли ничего сделать против семи или восьми тысяч воинов, победоносных в ста сражениях; не будучи в состоянии одержать победы, они, по крайней мере, дорого продали свою жизнь и пали героями после двухдневного кровопролитного боя. Даже женщины брали оружие падших и, без пользы умирая, умножали только число жертв; французы, озлобленные значительной потерей и приведенные в неистовство ружейными выстрелами изо всех домов, зажгли местечко, состоявшее из одних деревянных строений; оно быстро сделалось добычей пламени, и продолжавшийся еще некоторое время на развалинах его бой, мало по малу перешел в энгельсбергскую долину. Набросим покрывало на картину этих событий, равно ужасных для Франции и для Швейцарии, происшедших единственно от макиавеллизма нескольких человек.

          Это кровавое наказание исполнило негодования всю Европу; республиканцы досадовали, что из золоченных палат Люксембургского дворца была объявлена война бедным хижинам, чтобы заставить их пушечными выстрелами променять на метафизику иллюминатов свою прежнюю вольность. Государственные люди всех партий со стыдом видели, как бесполезно Франция губит храбрых сынов своих.

          Чтобы избежать подобного кровопролития, Швиц и Ури присягнули; но это не избавило их от бесчисленных притеснений.

          После этой горестной экспедиции оставалось еще решить судьбу Граубюндена. Участь прочих кантонов была слишком незавидна, чтобы побудить граубюнденцев разделить ее. Старания французского посланника Флорана Гюйо, пример Планта и Салис-Севиса, не могли заставить патрициев вдруг покориться и народному правлению, и тягостному политическому игу. Напрасно просили они в Париже сохранения своих старинных учреждений и независимости; ответ Талейрана не давал им никакой надежды, и они решились предаться Австрии и просить её помощи. Основываясь на старинных договорах императора Максимилиана⁽¹⁰⁾, Австрия поспешила отправить к ним тысяч семь или восемь войска, и 19-го октября дивизия имперцев вступила в Кур.

          Между тем Директория, убежденная возвращением Франсуа де-Нёшато, что мир может быть сохранен только значительными уступками, увидела необходимость готовиться к бою. Армии её состояли почти из одних кадров; лучшие полки бесполезно тратили время на берегах Нила и в песчаных степях Сирии, как некогда Лузиньян⁽¹¹⁾ перед Птолемаидой. Реквизиция не доставляла более людей, и в настоящих обстоятельствах этот революционный закон не мог уже иметь никакого применения. В совещании, которое директория имела с военными людьми, заседавшими в законодательном собрании, она убедила их в необходимости обеспечить армии новым способом набора рекрутов, который был бы скор в исполнении, и надежен. Генерал Журдан уже в конце августа предложил проект закона, по которому все молодые люди от 20 до 25 лет, без исключения, подлежали воинской службе. Этот род набора, уступая в строгости реквизиции, не падал, по крайней мере, без различия на целые поколения: разделив военное народонаселение на пять классов, он дозволял постепенно набирать необходимое число рекрут, допуская выбор по жребию и поставку за себя другого.

          Поражение нашего флота при Абукире и объявление войны Портой убедили Директорию в невозможности держаться долее в Египте против соединенных сил Англии и Турции, и заставили ее раскаиваться в этой экспедиции, как в первоначальной причине всеобщего пожара, готового снова вспыхнуть.

          В таком положении дел оставалось одно только средство: поспешить с набором для укомплектования армий и с умеренностью продолжать переговоры, как для того, чтобы выиграть время, так и для того, чтобы по возможности избежать решительного разрыва.

          Между тем приступили к набору одной части из 200 000 конскриптов, отданных в распоряжение Директории законом 28 сентября. Договором, заключенным в Люцерне 30 ноября, было положено набрать 18-тысячный вспомогательный корпус в Швейцарии, обмундирование и содержание которого Франция приняла на себя [сверх этого, в случае, если бы противники угрожали вторжением в Гельвецию, она должна была образовать народное ополчение Организация его определялась весьма благоразумным законом: подвижным было только отборное войско, составленное по возможности из холостых людей от 18 до 43 лет; оно состояло из 64 батальонов, каждый в 1 000 человек; первый вспомогательный корпус этого ополчения был определен в 23 000 человек].

          Набор рекрутов продолжался сначала довольно успешно, исключая Бельгию, где непокорные, подкрепляемые поселянами, открыто подняли знамя бунта. К счастью, корпуса, расположенные по сию сторону Рейна и в Голландии, могли еще вовремя направить туда довольно сильные колонны, чтобы все привести в порядок; однако же, огонь тлел под пеплом, и мог вспыхнуть от малейшей искры.

          Гораздо труднее было достать денег; ассигнации, этот ложный признак оборотных капиталов во Франции, уничтожились; звонкой монеты не было; обыкновенные подати были слишком незначительны; а расход утроился огромными выгодами, которые нужно было предоставлять корыстолюбивыми недоверчивым поставщикам, чтобы заставить их принять на себя подряды по различным отраслям продовольствия.

          Однако же, не смотря на деятельность, с которой производились с обеих сторон приготовления к войне, переговоры все еще продолжались; или от того, что с обеих сторон надеялись еще кончить миролюбиво, или, может быть, от того, что желали выиграть время для вооружения. Испания явилась посредницею: посланники ее в Вене и Париже передавали взаимные предложения. Австрия готова была из уважения к России и Пруссии отказаться от Инфиртеля; но требовала за это Мантую и линии Минчио, выступления французских войск из Швейцарии и Рима, и, наконец, восстановления независимости Пьемонта и цизальпинской республики.

          Если эти требования были искренны и сделаны с тем намерением, чтобы надолго утвердить мир, то нельзя не согласиться с их справедливостью. Но не должно ли было опасаться, что, по возвращении Мантуи и очищении Швейцарии и Италии, Венский кабинет найдет новые причины к войне? Когда между двумя сильными державами существует обоюдная недоверчивость, политика их делается мрачнее и затруднительнее. Директория готова была все захватить, чтобы обеспечить себя против своих неприятелей, а Австрия видела в этих поступках одну нестерпимую жажду завоеваний. От того-то, несмотря на мирный ход дел Раштадтскаго конгресса, рекрутский набор производился с деятельностью в наследственных владениях и полки пополнялись. Русские подавались вперед к Моравии, но не слишком спешили со своим движением, которое обстоятельства могли еще сделать излишним.

          Между тем Раштадтский конгресс приближался к окончанию, не замечая, что труды его зависели от оборота, который примут частные переговоры между большими державами. Французы получили почти все, чего желали. Срытие Эренбрейтштейна хотя и встретило некоторое сопротивление, но миролюбивые уполномоченные Германии были готовы наконец согласиться с условием, чтобы Кель, нами срытый, был возвращен империи. Система обращения духовных владений в светские, которую предложил Робержо⁽¹²⁾, и ультиматум французских уполномоченных, были приняты за первоначальное основание переговоров. Казалось, все брало удовлетворительный оборот, когда известие о движении русских к Моравии послужило поводом к ноте Французского правительства, в которой оно объявляло, что почтет это движение за объявление войны, если русские вступят в пределы империи, и что переговоры должны быть остановлены, пока не дано будет совершенно удовлетворительного ответа на этот вопрос. Тогда окончились действия Раштадтского конгресса, существовавшего после сего только для виду, потому что война второй коалиции уже начиналась неприязненными действиями Неаполя.

          Англия снова торжествовала, видя собирающуюся со всех сторон бурю над Францией, лишенной тогда лучших своих защитников. На этот раз для составления коалиции не нужно было ее кабинету глубоких соображений: неблагоразумие директории более, нежели агенты Альбиона, способствовало к соглашению совершенно противоположных выгод России, Австрии и Турции. Однако же, несмотря на это, английское министерство не упускало ничего, чтобы еще более воспламенить их против Франции, и с этим намерением предлагало в ноябре венскому кабинету денежное вспоможение; предложение было отвергнуто, чтобы не повредить переговорам, начатым с директориею на счет уступки части Италии.

          Английские эскадры, владычествовавшие со времени победы при Абукире на Средиземном море, решились прочно на нем утвердиться и овладели островом Минорка. Нельсон именем короля неаполитанского занял остров Гоццо, а Мальте, блокированной с моря, угрожала атака и с сухого пути.

          Англия не довольствовалась изысканием средств к увеличению этого внешнего могущества; совершенное присоединение Ирландии и соединение ее парламента с великобританским, подавало надежду на полное примирение и слияние обоих народов, и на значительное умножение силы.

          Средства для замещения отправленных в Ост-Индию 5000 человек и для приготовления экспедиции с целью отнять Египет у французов, должны были умножить наборы и государственные издержки. Умножение числа пунктов, охраняемых флотами и завоеваний в колониях, требовало также умножения морской силы. Несмотря на счастливо придуманный способ погашения внутреннего государственного долга, огромные проценты его увеличивались ежегодно новыми займами. Налог десятого процента с доходов, заменивший некоторые другие неудовлетворительные подати, увеличил государственный доход против прошедшего года на 240 миллионов и вполне покрыл недоимки по всем частям бюджета.

          Последние члены мальтийского ордена, удалившиеся в Германию, поднесли, по смерти барона Гомпеша⁽¹³⁾, звание гроссмейстера императору Павлу I. В конце октября прибыл в архипелаг российско-турецкий флот, предшествуемый воззванием греческого архиепископа к православным, и возмутил Ионические острова против французов, незначительное число которых, запершиеся в стенах Корфу, было вскоре атаковано и с моря, и с суши.

          Мадридский кабинет, верный естественному своему союзу, но наскучивший жертвами, которые приносил более прихотям начальников бурной республики, нежели истинным пользам Испании и Франции, видел себя снова в необходимости подвергать опасностям флот свой в океане или на Средиземном море. Судя по слабости его усилий, можно было думать, что он как бы против воли выполнял требования своих политических польз и искал своей пассивностью снисхождения Сент-Джеймского кабинета; действия Карла IV⁽¹⁴⁾ были тем естественнее, что поступки с его родственниками, королями сардинским и неаполитанским, заставляли его раскаиваться в обязательствах, принятых им по Сент-Иль-Дефонскому трактату. Не смотря на то, он был увлечен обстоятельствами; опасность, грозившая морскому равновесию, заставила его выставить обещанную помощь и усилия его посланников в Вене и Париже для отвращения войны доказывали, что кабинет его вполне постигал, какое дурное влияние может иметь она на действия наших морских сил.

          Португалия более, чем когда-нибудь, была прикована к судьбе Британии, и победа при Абукире заставляла предполагать, что она долго еще не выйдет из этой зависимости. В положении Швеции и Дании не произошло, значительной перемены; хотя их флаги и начинали ощущать затруднения, представляемые Англией торговле нейтральных держав; но при общих волнениях положение их было еще довольно хорошо.

          К удивлению всей Европы, знак к начатию войны был подан неаполитанцами. Армия их увеличилась до 70 000 человек, и слишком известный впоследствии Макк был назначен предводительствовать ей. Этот генерал, ученик Ласси, вел довольно успешно экспедицию принца Кобургского против Дюмурье в 1793 году; но в его предположениях для похода 1794 был заметен недостаток военных правил; он обладал пылким воображением и познаниями, но ум суждения его имели ложное направление. Фердинанд IV, гордясь своими силами и побуждаемый Нельсоном и Актоном, отважился вторгнуться с 50-тысячною армиею в римские владения, откуда он тем легче надеялся вытеснить нас, что Шампионе прикрывал эту страну только 18 000, растянутыми от Адриатического моря до Средиземного. Выступив 23-го ноября, Макк приблизился 27-го к Риму несколькими колоннами и принудил слабую армию Шампионе отступить к Чивита Кастеллане (древней Веие), крепкая позиция которой позволила нашим войскам дождаться подкреплений.

          Чтобы ускорить приближение их, главнокомандующий поспешил в Анкону. В его отсутствие Макк напал на генералов Келлермана и Макдональда; но был отбит ими с уроном. Шампионе, возвратившись, захватил при Кальви отдельно стоявшую неаполитанскую дивизию, осмелившуюся угрожать его сообщениям, и начал маневрировать, стараясь отрезать дивизию Дама⁽¹⁵⁾, направленную на Витербо. Устрашенный Макк оставил Рим, а Фердинанд IV возвратился в Неаполь, чтобы произвести поголовный набор. Оставленный ими, Дама заключил с Келлерманом договор, по которому получил право сесть на суда.

          Шампионе, снова вступив в Рим 13 декабря, оставался там несколько дней, ожидая известий из северной Италии: в то время, как он был вытеснен из Рима королем неаполитанским, разнесся слух что король сардинский и великий герцог Тосканский действуют заодно с этим монархом. Отношения Директории к этим двум державам были так сомнительны, что хотя известия сии не были подтверждены никаким дипломатическим актом, но не могла быть оставлены без внимания. Еще недавно туринский кабинет заплатил 8 миллионов за то, что в переписке своей с Австрией изъявил желание освободиться от французов. Эти новые притеснения заставили Жубера быть осторожным; проведав, что Карл Эммануил тайно готовится к войне, он решил предупредить его. Узнав о вторжении неаполитанцев в Римскую республику, он, стал требовать через посланника Эймара исполнения договора прошедшего года, по которому король обязывался выставлять 8 000 вспомогательного войска, в случае войны французов в Италии. Туринский двор извинялся, представляя невозможность тотчас собрать эти войска; тогда Жубер, не ожидая дальнейших приказаний Директории и будучи уверен, что действует согдасно с ее видами, изложил неудовольствия свои в виде манифеста, соединил 5-го декабря на Тессине дивизии Виктора и Дессоля⁽¹⁶⁾, и направил их к Верчелли, между там как крепости Новара, Суза, Кони и Алессандрия были внезапно захвачены французами. После весьма незначительного сопротивления, пьемонтские войска были опрокинуты к Турину, куда французы, владевшие уже цитаделью, ворвались вместе с ними.

          Карл Эмануил, которому шаткий престол его приносил только унижение и горести, сошел с него с самоотвержением и подписал 8 декабря отречение от всех прав своих на Пьемонт, требуя только некоторых мер для личной своей безопасности до прибытия в Сардинию, куда, как говорили, он удалялся добровольно. Но, достигнув Ливорно, он издал торжественное отречение от акта, вынужденного от него силою.

          Когда таким образом Карл Эмануил был низведен с престола без значительных усилий, Жубер направил одну дивизию к Флоренции. Новые уверения в приверженности со стороны великого герцога, а может быть и приказания директории, удержали руку, уже готовую нанести удар; однако же, посланная в Тоскану дивизия расположилась в великом герцогстве и заняла Ливорно. Тогда, обезопасив себя покорностью Италии, Жубер дал знать Шампионе, что он может в свою очередь действовать наступательно против неаполитанцев и прислал ему подкрепление.

          Дурной успех римской экспедиции навел такой страх на Фердинанда IV, что он оставил Неаполь 21 декабря, и с такой поспешностью и беспорядком переправился ночью в Сицилию, как будто французы были уже под стенами его столицы.

          Однако Шампионе не раньше 3 января перешел Вольтурно и обложил Капую, ожидая известий с левого крыла своего, которое под начальством Дюэма должно было покорить Пескару и примкнуть к главным силам через Сульмопу. В центре дивизия Лемуана⁽¹⁷⁾ двинулась на Пополи, опрокинула здесь корпус Гамбса и приближалась к Венафро; Келлерман и Рей шли на правом фланге чрез Итри к Гаэте, важной крепости, которая, имея хороший, силою до 3 000 гарнизон, была сдана без выстрела восьмидесятилетним комендантом.

          Народное восстание, произведенное двором и духовенством, едва не дало положению дел совершенно другой оборот: Шампионе сам был осажден толпами возмутившихся в своем лагере, при Капуе. Но временное правление, порученное королем князю Пиньятелли, так мало пользовалось доверенностью восставшего народа, что не только не решилось атаковать Шампионе, но, напротив, поспешило заключить с ним перемирие, доставившее нам Капую, Беневенто и два миллиона денег. Раздраженный этим народ обвинял Макка и временное правление в измене, обезоружил войска генерала Дама, прибывшие морем из Орбителло, и даже послал отряд для взятая Макка под стражу. Пиньятелли; не зная, что начать, потребовал от Макка отборнейших войск, чтобы вести их не на французов, а против бунтующей черни, Народ остановил и обезоружил посланную для этого бригаду Диллона. Макк, устрашенный яростью неаполитанцев, не видел для себя другого спасения, как удалиться в лагерь Шампионе, где и сдался в плен 15 января.

          Шампионе, собрав все свои дивизии, двинулся к столице. Жители ее, равно как и окрестностей, возбуждённые духовенством, спешили к оружию при кликах: viva la santa fede!, принудили Пиньятелли бежать в Сицилию, чтобы избегнуть смерти и клялись погрести себя под развалинами Неаполя.

          Недостаток мужества заменялся в этой толпе народа пылкими и бурными страстями: сопротивление было согласно с живым и ветреным характером этого народа: чрезвычайно упорно в первый день, а в следующие беспорядочно и вовсе ничтожно; 21-го января Шампионе вступил победителем в Неаполь.

          Если бы двор обеих Сицилий объявил себя против Франции с началом военных действий на Эче, это было бы понятно; но идти на верную гибель, пока еще Австрия не была совсем готова к бою, было совершенно неблагоразумно. Ошибка эта, от которой пострадал один Неаполь, была однако полезна для коалиции, как причина новых ошибок французского правительства.

          Директория, имевшая в Италии 116 000 войска, измеряла могущество, которого она могла достигнуть с такими силами, но масштабу успехов моих с 50 000, и не понимала, что занимая всю страну, она будет всюду слаба. Для покорения Неаполя Шампионе было достаточно 33 000, и если бы Директория предложила Фердинанду сносный мир, то, без всякого сомнения, этот государь охотно бы подписал его, и дал бы Шампионе возможность еще вовремя возвратиться к Мантуе и принять участие в кампании. Вместо того Ревбелю вздумалось образовать Парфенопейскую республику; и эта глупая мысль заставила нас поддерживать нескольких идеологов против двора, англичан, духовенства и 6 миллионов жителей королевства, и ослабила нас на Эче 30 000, подвергая их почти неизбежной гибели. Если присовокупить к этим значительным силам еще дивизию Готье⁽¹⁸⁾, оставленную в Тоскане, войска, необходимые для занятия Пьемонта, дивизию в Вальтелине для обеспечения сообщения с гельветической армией и дивизию в Лигурии, то выходит, что 60 000 войска было отряжено от наших главных сил, и Шереру оставалось только 47 000 на Эче и 10 000 в Мантуе; а этого было слишком мало, чтобы бороться против огромных способов, выставленных коалицией.

          Русские войска проходили уже Штирию, и приближались к Италии. Эрцгерцог Карл перешел Инн, вступил в Баварию и достиг Ульма. Генерал Край⁽¹⁹⁾ сосредоточил 71 000 австрийцев, между Вероной и р. Тальяменто.

          Директория постигала, что чрезвычайно важно было начать кампанию до прихода русских; но неблагоразумные правители, надеявшиеся сохранить мир, изменяя по своему произволу положение половины Европы, вовсе не были в состоянии поддержать насильственные поступки свои оружием. Однако же, несмотря на это, они решились нанести первые удары. Бывшему адъютанту генерала Моро, инженеру без больших способностей, бригадному генералу Лагори⁽²⁰⁾ было поручено составить план кампании.

          Он предположил двинуть Журдана с дунайскою армией (36 000) прямо к Ульму, по направлению между этим городом и горами; между тем как Массена с 38 тысячною Гельветической армией должен был преодолеть все препятствия Ретических и Тирольских Альп, скалы и пропасти Граубюндена, Форарлберга и Тироля, и достигнуть Инна. В то же время Шереру с его 47 000 надлежало начать наступательные действия против Вероны и на Эче.

          Этим трем небольшим массам предстояло иметь дело с силами значительными: Шерер должен был атаковать 70 000 австрийцев, собранных под начальством Края между Вероной в Удине, и ожидавших в непродолжительном времени в подкрепление два русских корпуса силою в 20 000 каждый; один из них, под начальством Суворова, проходил уже Каринтию. Журдану следовало бороться с эрцгерцогом Карлом, у которого было на Лехе и в Форарлберге не менее 78 000 человек. Массена должен был иметь дело с Готце, отряженным из армии эрцгерцога, и Белльгардом, прикрывавшим Тироль с 44 000. Третью российскую армию, силою в 30 000, под командою Корсакова⁽²¹⁾, ожидали в июле; ей предназначалось составлять резерв армии эрцгерцога.

          Несмотря на неравенство сил, Массена начал действия свои 6-го марта блистательным подвигом; перед ним были только войска генерала Ауфенберга численностью до 7 000 человек и признанные в помощь граубиндцами; корпус же Готце, расположившись в окопах Фельдкирха, и не думал оставлять их; он мог быть наблюдаем одним левым флангом Массены. Сей последний перешел Рейн, обошел и взял крепость Люциенштейг, дебушировал к Куру и, окружив Ауфенберга с 6 000 человек, принудил его положить оружие. Массена опрокинул остатки этого корпуса на Енгадин, куда подоспел и Лекурб⁽²²⁾, направившийся из Беллинцоны через Тузис. Генерал Дессолль двинулся из Бормио к Тауферсу с вальтелинской дивизией, назначенной для поддержания сообщения; он опрокинул корпус Лаудона, который, был в то же время отрезан правым флангом Массены, потерял 4 000 человек и едва спас 500, пробравшихся через глетчеры (горные ледники).

          Эрцгерцог Карл, узнав о переходе Журдана через Рейн, двинулся ему навстречу с 60 000, по направлению к Штоккаху. Желая содействовать Журдану, Массена приказал 14-го марта атаковать Готце в его окопах при Фельдкирхе: но, несмотря на все усилия Удино⁽²³⁾, французы, слишком малочисленные в сравнении с неприятелем, были опрокинуты.

          Готце двинулся с половиной своего корпуса против правого фланга Журдана для поддержания эрцгерцога. Массена, желая этим воспользоваться, снова атаковал 22-го марта сильную позицию неприятеля дивизиями Менара и Удино; но, отбитый и в этот раз, он со значительными потерями отступил обратно в Граубюнден и долину Рейна.

          Хотя Журдан мог противопоставить 60 тысячам эрцгерцога, только 35 т., но он решил атаковать 25-го марта всю его линию и обойти ее, несмотря на значительное протяжение, слева войсками Сен-Сира, а справа войсками Ферино⁽²⁴⁾; первый дебушировал через Тутлинген, а второй через Шафгаузен, на расстоянии 10 лье один от другого.

          Эрцгерцог, находясь в центре, разбил Сульта⁽²⁵⁾, отдельно стоявшего при Штоккахе; что было нетрудно с тридцатью тысячами против десяти. Сен-Сир, маневрировавший в трех льё за неприятельской линией с 12 000, занял Зигмарингенский мост и поспешно перешел его, стараясь через Шварцвальд добраться до Страсбурга. Правый фланг, отрезанный от главных сил, был отброшен к Шафгаузену. Мы еще дешево отделались; если бы Журдан имел дело со мной, я бы уничтожил его армию и поступил бы с отрядом Сен-Сира, как с войсками Лузиньяна и Проверы при Риволи.

          Не более успеха имел Шерер в Италии. Противник его, прежде чем начал действовать наступательно, выждал между Вероною и Леньяго прибытия Меласа и двух австрийских резервных дивизий. Шерер, пользуясь этим, атаковал 26-го марта главными своими силами две неприятельские бригады, стоявшие отдельно в укреплениях между Эчем и гардским озером. Он ввел в дело три дивизии и, взяв лагерь при Пастренго, овладел возвышенным плато при Риволи, мостами через Эч в Поло и двинул центр свой под начальством Моро к Вероне, растянув правый фланг до Леньяго. Этот фланг встретил здесь Крайя и главные его силы; австрийский генерал, вышедший из Леньяго, стремительно ударил на Монришара⁽²⁶⁾, опрокинул его через Ангиари на Менаго и угрожал дороге в Мантую. Край, вместо того, чтобы воспользоваться этим успехом и сосредоточить главные силы свои на этом пункте, перешел обратно Эч, торопясь на помощь Вероне, которой угрожали центр и левый фланг французской армии.

          Моро с войсками центра безуспешно завязал 27-го числа бой при Вероне. Шерер, действовавший нерешительно всей линией целые два дня, вздумал наконец, 28-го приказать своему левому флангу под начальством Серюрье перейти Эч, чтобы двинуться от Поло к Вероне, стараться обойти эту крепость, которая, упираясь в неприступные горы, вовсе не может быть обойдена, и дебушировать посреди главных сил австрийской армии. Однако же 29-го он понял, что предположение это вовсе неисполнимо, и Серюрье спасся от неизбежного поражения.

          Шерер, вспомнив действия мои при Арколе, взял в голову смешную мысль повторить их. Он соединил две трети своей армии при Ронко, чтобы перейти Эч на этом пункте, забыв, что в 1796 году Верона и Леньяго были в нашей власти и что переправою в Ронко я совершенно запирал Альвинци. Теперь же австрийцы владели этими двумя местами, что совершенно изменяло условия задачи. Бросить 30 000 в Ронко, среди 70 000 неприятелей, владеющих Вероной и Леньяго, значило вести свою армию в каудинские фуркулы [иноск.: препятствия, теснения, унижения (намек на исторические Каудинские теснины)]. Для довершения глупости дивизия Серюрье, чтобы привлечь на себя внимание неприятеля, между тем, как главные силы подавались правым флангом к Ронко, двинулась 30го числа, совершенно одна, от Поло к Вероне. Край бросился на эту дивизию, отданную в жертву, и опрокинул ее обратно к Поло; она потеряла до 2 000 человек, остальная часть спаслась только быстрым разрушением мостов. К счастью Шерера, Край дебушировал 2-го апреля из Вероны, и тем принудил его отказаться от исполнения странного, непонятного намерения.

          Армия, возвратившись с большим трудом от Ронко к Леньяго через ужасные болота и грязи, была атакована с правого фланга 5-го апреля и опрокинута в совершенном беспорядке к Мантуе. Если бы Край, имевший с 3-го по 5-е число пред собою только две дивизии Моро, разбил их до возвращения Шерера, то сей последний был бы отброшен на нижнюю часть р. По и окружен. Во время самого сражения австрийцы отступили от первоначального своего плана, весьма хорошо обдуманного, и повели главную атаку не на левый, а на правый фланг французов. Несмотря на это, победа их имела важные последствия. Шерер не удержался даже за Мантуей; но, усилив гарнизоны этого города, Феррары и Пескьеры, сам отошел за Кьезу.

          Отступление дунайской армии заставило отступить и небольшую наблюдательную армию Бернадотта, бросившую несколько бомб в Филипсбург. В это же время Директория приняла отставку Журдана и, соединив его войска с армией Бернадотта, вверила начальство над ними Массене.

          Это несчастное начало доказало Директории совершенную несообразность ее плана. Не приготовив средств, она начала войну в полном убеждении, что 120 000 разбросанных французских войск будут в состоянии победить 200 000 австрийцев, гораздо более сосредоточенных. Впрочем, этот неровный бой не был без славы для генералов и войск республики; и я действительно не знаю, чему должно более удивляться, дерзости французского правительства, или непонятной робости гофскригсрата, так мало воспользовавшегося своими первыми успехами.

          Страх, произведенный этими неожиданными событиями, был вскоре рассеян кровавою развязкой бесконечного Раштадтского конгресса. Когда Журдан вошел в Швабию, то объявил Раштадт нейтральным городом и снабдил конгресс охранным листом. Это обстоятельство благоприятствовало намерениям Франции, желавшей отвлечь имперских князей от союза с Австрией, и оборот, принятый переговорами, уже обещал директории совершенный успех; как вдруг сражение при Штоккахе и отступление дунайской армии склонили дипломатические весы переговоров на сторону победителей. Тогда Венский кабинет почел себя вправе решить участь южной Германии. Желая знать, как далеко зашли имперские князья в своих переговорах с Директорией, он поручил уполномоченному своему, графу Лербаху, придумать средство перехватить их переписку с республиканскими уполномоченными. Лербах не придумал лучшего способа, как захватить бумаги французских уполномоченных при закрытии конгресса. Ему было дозволено истребовать от эрцгерцога войска для исполнения этого предприятия. Сначала эрцгерцог отказал ему, отговариваясь тем, что войскам его не должно вмешиваться в дипломатические дела; но когда граф Лербах представил ему новые приказания, эрцгерцог был вынужден отдать в распоряжение его отряд секлерских гусар [принадлежали к пограничным войскам Австрийской империи]. Полковнику этого полка была объявлена тайна; офицеру, которому было поручено исполнение, надлежало только захватить письменный ящик канцелярии, вынуть все бумаги и, при случае, ударить несколько раз плашмя саблею Дебри и Боннье, в наказание за надменность, с которой они вели переговоры. Робержо, старинный товарищ австрийского уполномоченного, находившийся с ним в дружеских сношениях, был именно изъят от этого телесного наказания. Французские уполномоченные хотели выехать 28 апреля; но 19 числа вечером им предложили оставить немедленно город, потому что на другой день предполагалось занять его войсками, и они еще в ту же ночь отправились по дороге в Страсбург. Не успели они выехать из Раштадта, как гусары, поджидавшие своей добычи, окружили кареты; забыв данное им приказание, солдаты, большею частью пьяные, начали рубить саблями уполномоченных, только не плашмя и без всякого различия лиц. Боннье и Робержо были убиты, а Жан Дебри, раненый в голову и руку, случайно спасся от смерти, и с рассветом дня явился к прусскому уполномоченному, прося его защиты.

          Это неслыханное нарушение священнейших прав произвело во Франции действие электрического удара. Всюду раздались крики мщения, и народный дух воспламенился на миг, как в 1792м году. Директория, пользуясь этим, ускорила набор конскриптов, и хотя на короткое время, сделала виды и поступки свои более народными.

          Между тем, эрцгерцог Карл не воспользовался своими успехами: если бы он с 60 000 перешел Рейн в Шафгаузене и произвел соединенную атаку с 40 000 Белльгарда, то Массена не избежал бы гибели в Енгадине. Но французам дали время перевести всю армию Журдана в Швейцарию, приняв над ней начальство, расположил свои главные силы вдоль Рейна до Люциенштейга, вытянув свой правый фланг к Енгадину.

          Ошибка австрийцев состояла в том, что они не подчинили Белльгарда эрцгерцогу, и этому-то обстоятельству, равно как и болезни Карла, нужно приписать непонятное бездействие австрийской армии с 27 марта по 14 мая.

          Суворов между тем прибыл 17 апреля к Кьезе и оттеснил Шерера за Адду. Гарнизоны, сражения и безрассудные усилия прикрывать всю Италию ослабили французскую армию до 28 000. Сверх того Шерер растянул ее от Пидзигетоне до Лекко. Правый фланг, под начальством Монришара, был даже переброшен на правый берег По, чтобы прикрыть Модену и Болонью, или войти в сообщение с Тосканой и Римом.

          Директория, справедливо, раздраженная против Шерера, отозвала его. Моро принял начальство в ночь 25 апреля, и, не имев даже времени осмотреть свою позицию, был атакован на рассвете. Хотя союзники для блокады Мантуи, Пескьеры и Феррары употребили 35 000, но, несмотря на это, у них оставалось еще 54 000 человек на Адде. Прикрывать линию длиною в 20 миль с 28 000 против войск, вдвое сильнейших, дело невозможное. Отряды Моро, атакованные 26 апреля при Кассано и Ваприо, были прорваны в центре; Серюрье, отрезанный на левом фланге при Вердерио, был вынужден положить оружие. Два дня спустя Суворов вступил в Милан. Моро, приведший к Тессину едва 20 000 человек, разделил их, направив на Валенцию и Турин. Суворов перешел По в Пьяченце, чтобы двинуться к Алессандрии. Край принял на себя блокаду Мантуи. Граф Гогенцоллерн атаковал одну за другою крепости Пескьеру и Орчи Нови, и в несколько дней взял их. Ему поручили после того осаду миланской цитадели и наблюдение за войсками, прибывшими из Граубюндена в Вальтелин. Кайм обложил Пидзигетоне и завладел этим местом почти без выстрела. Кленау⁽²⁷⁾ атаковал Феррару с помощью сильной флотилии, вооруженной в Венеции; ему весьма много благоприятствовали отпадение генерала Лагоза и восстание соседских провинций. Огромное здание, воздвигнутое мной в Италии, распадалось с ужасною быстротой.

          Директория, видя опасность, грозившую ей со стороны новой коалиции, решилась произвести морскую экспедицию с тройной целью: соединить в Средиземном море брестскую эскадру с испанской; перевезти на ней армию из Египта, и потом пустить эти соединенные эскадры в океан для исполнения давно предполагаемого предприятия на Ирландию. Другие полагают, что Директория, напротив того, намерена была усилить меня в Египте войсками, взятыми из Италии, но что она была принуждена отказаться от этого плана дурным оборотом дел и изгнанием наших войск из Ломбардии. Как бы то ни было, в начале апреля Брюн отплыл с 25 кораблями из Бреста в Кадикс, принудил адмирала Кейта⁽²⁸⁾ притянуть к себе своих крейсеров, и возвратился в Тулон. Оттуда пустился он 30 мая опять в море, соединился при Картахене с испанской эскадрой под начальством Массаредо, и разъезжал с 50 кораблями по Средиземному морю, не снабдив Мальту съестными припасами, не подкрепив Египта, одним словом, не предприняв ничего полезного; наконец, он заперся с испанским флотом в Бресте. Кейт, усиленный до 48 кораблей, тщетно искал его в Средиземном море, и последовал за ним к Бресту. Действия эти, следствием которых было проведение испанского флота в виде залога в Брест, и заключение всей нашей морской силы в этой гавани, где она пропадала даром, остаются до сего времени загадкой для всех моряков.

          Между тем, как мы были таким образом вытеснены из Граубюндена и верхней Италии, Макдональд, принявший начальство от Шампионе, действовал некоторое время против остатков неаполитанской армии и бунтующей толпы народа в Неаполе, Абруццо и Апулии; наконец, получив позднее приказание двинуться к берегам По, он направился к Риму. Суворов для наблюдения за ним отрядил в Модену дивизию Отта. Российско-турецкий флот покорил Ионические острова и осаждал Корфу. Гибель нашей неаполитанской армии казалась неизбежной; к позднему ее возвращению присоединилась еще и та ошибка, что ей приказано было оставить гарнизоны в Неаполе, Гаэте, Капуе, Чивита-Веккье и Риме.

          Моро удостоверился в Турине, что столица порабощённого королевства, униженная победителем до степени провинциального города, не может быть хорошо расположена к нему. Ему следовало оставить гарнизон в Туринской цитадели и сосредоточиться в окрестностях Валенции и Алессандрии, чтобы прикрыть Геную и проходы Апеннинских гор, удержание которых было необходимо для спасения Макдональда и его армии. Суворов последовал за Моро по правому берегу По и дороге в Алессандрию. Авангард его шел по левому берегу, по дороге из Валенции в Турин. Этот авангард, слишком пылкий, без приказания перешел реку По в Бассиньяно, чтобы напасть на французский лагерь при Валенции; но вовремя атакованный 18 000, оставшимися у Моро, он был опрокинут с уроном.

          Эта неудачная попытка и превосходная оборона Моро под Маренго и Алессандрией не воспрепятствовали Суворову снова перейти По в Камбио и вступить 27 мая победителем в Турин, жители которого, вместе с авангардом Вукасовича, напали на гарнизон. Моро достиг Асти, окруженный неприятелями и инсургентами, которые, взяв Чеву, отрезали последнее его сообщение. Он решился собрать свои силы на Апеннинах, и оружием проложить себе дорогу на соединение с дивизией Периньона, охранявшей Лигурию.

          Во время этих происшествий в Италии Массена, теснимый со всех сторон в Граубюндене, отделался дешевле, нежели можно было ожидать. Австрийцы, наскучив пятинедельным бездействием (с 27 марта по 30 апреля), согласились наконец с призвавшими их граубиндцами произвести 1 мая атаку на крепостцу Люциенштейг. Но Готце действовал так дурно, что одна из его колонн под начальством генерала Сен-Жюльена⁽²⁹⁾ дебушировала ранее других и, наткнувшись на дивизию Менара, была ею окружена и принуждена положить оружие. В тот же день вспыхнуло опасное восстание в Альпах, от Кура до Швица и Альторфа, и Массена был принужден отрядить дивизию Сульта, чтобы усмирить эти два небольших кантона и восстановить сообщение с С. Готардом.

          Лекурб, оставленный в Енгадине на произвол судьбы, боролся с превосходными силами Белльгарда и покрыл себя славою в деле при Цернетце, между тем, как небольшой отряд Луазона, оставленный Дессоллем в Вальтелине, подвергался нападениям правого фланга Суворова. Эти войска, казалось, должны были погибнуть, потому что неприятель рано или поздно мог проникнуть через Кур на Диссентис или через итальянские земли к С. Готарду.

          Лекурб постигал, что ему не оставалось лучшего средства, как освободить Беллинцону, угрожаемую графом Гогенцоллерном, и для того двинулся 13 мая к Таверну и вытеснил оттуда герцога Рогана⁽³⁰⁾ в то самое время, когда на левом его фланге собиралась гораздо опаснейшая гроза. Австрийцы, которым был нужен двухнедельный отдых после неудачного покушения 1 мая, положили произвести 14 числа новую атаку на Люциенштейг; эрцгерцог подкрепил их 12 000 ч., приказав им, сверх того, действовать совокупно с Белльгардом. С помощью этого сильного подкрепления они обошли и взяли крепость, прорвали дивизию Менара, опрокинули левый фланг его к Саргансу и оттеснили правый по направлению к Диссентису до подошвы С. Готарда. Предоставив Луазону оборонять доступ к Айроло, Лекурб поспешил сам на защиту угрожаемых неприятелем Альп.

          Венский кабинет, заботившийся более о том, чтобы утвердиться в Италии, нежели об уничтожении корпусов, оставленных в Граубюндене, отдал Белльгарду приказание оставить у С. Готарда одну только дивизию Гаддика⁽³¹⁾ и двинуться чрез Вальтелин к Милану для подкрепления Суворова, принуждённого в то время осадить несколько крепостей и готовившегося, сверх того, встретить шедшую из Неаполя армию. Это обстоятельство во многом способствовало спасению Лекурба, успевшего возвратиться к Альторфу после славного и чрезвычайно трудного отступления. Ему удалось даже нанести значительный урон бригаде Сен-Жюльена, спустившейся от Диссентиса в долину Рейсса и другому отряду, прорвавшемуся в Муттенталь, между ним и главным корпусом Массены.

          Эрцгерцог Карл, намерениям которого несколько помешало движение Белльгарда в Италию, перешел, наконец, Рейн в Шафгаузене 27 мая. Готце переправился также в Куре. Массена, отступивший за Тур, понимая, что ему должно воспрепятствовать соединению этих двух корпусов, атаковал Готце при Фрауэнфельде и одержал над ним частный успех; однако ж, несмотря на то, спустя два дня, он должен был отступить к Цюриху. Этот город окружен весьма толстою, снабженною бастионами каменною стеною. Река Лиммат, стремительно вытекающая из озера, служит рвом южной стороне или малому городу; с северной же Цюрихская гора командует городом и, несмотря на хорошее дефилирование укреплений, сторона эта не могла долго держаться. Массена приказал расположить на горе пространный укрепленный лагерь, чтобы связать оборону ее с обороною гонгского плато.

На главную