Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

          Несмотря на то, что этот помощник был из числа умеренных, переговоры тотчас же приняли обратный ход. Утверждали, что при первых переговорах взаимное отношение владений было определено, но за исключением Ганновера, который долженствовал быть возвращен Англии.

          При таких условиях мне приходилось оставить англичанам все, чем они завладели, а именно: Мальту, мыс Доброй Надежды, Суринам, Демерари, Бербис, Табаго и сверх того возвратить Ганновер, не получив ничего. Я объявил, что эти условия не согласны с моею честью, и что, так как я только что отдал моему брату трон Голландии, то для меня было важно, чтобы он не начал своего царствования лишением голландцев всех их колоний.

          Я был в подобном же положении с Иосифом относительно Неаполя: следовало отказаться от предложения ему этой короны, если бы я его лишил Сицилии, лучшего перла в венце этого королевства; тем более, что этот остров составляет хлебный магазин его.

          Я сознаюсь, что недостаточно оценил жертву, приносимую Англией, признавая все, чем обладала Франция и ее союзники. Я уступал насчет колонии и Ганновера, но взамен настаивал на сохранении Сицилии.

          Это, может быть, было одною из важнейших моих ошибок: мне бы следовало тотчас согласиться при сделанном англичанами предложении, и с наивозможной поспешностью послать искусного дипломата в Берлин, предложить королю помочь мне в столь желанном заключении мира, приняв другое вознаграждение за Ганновер. Было бы достаточно обещания Англии не вмешиваться в распоряжения мои на твердой земле, с тем, чтобы ей было возвращено ее курфюршество .

          Лорд Лодердейл, вероятно, нашел бы средство отступиться при подобной поспешности с моей стороны; ему достаточно было произвести некоторый возражения на счет объема, который бы дали взаимным обладаниям. Все заставляет думать, что он относил это только к Французской империи, а не к государствам, подпавшим ее зависимости. Это так справедливо, что в минуту откровенности при переговорах о Сицилии, английский уполномоченный объявил, что он имел приказание не только не уступать этого острова, но даже требовать возвращения Неаполя Фридриху IV.

          Между тем Убри приехал, чтоб договариваться от имени России; нам не нужно было уступать друг другу областей, и потому не трудно было согласиться: я требовал возвращения Каттаро, неприкосновенности оттоманской империи и независимости семи островов; взамен я обещал очистить Германию. Тайный пункт дозволял обменять Сицилию на Балеарские острова. Договор был подписан 20 июля [следует заметить, что Наполеон обещал 20 июля очистить Германию, а 12-го заставил признать себя протектором. Протекторство утверждало более зависимости, нежели простое занятие, как же предполагать, чтобы Россия на это согласилась? Издатель].

          Император Александр не одобрил поведения Убри, а государственный совет объявил, что Убри преступил данные ему наставления, и император отказал в ратификации, не приводя никаких других причин.

          Этот отказ оскорбил меня, потому что он разрушал мои надежды. Мои журналы начали громко скулить: это обыкновенное средство сделать минутное впечатление. Было бы глупо судить о моих чувствах по этим заученным выходкам; не из газет пишется история.

          Я делал обширные предначертания для величия Франции, и знал, что исполнение их навлечет мне неприязнь моих соседей, которых выгоды заставляли противиться преобладанию Франции над Европою. Мы взаимно обвиняли друг друга в честолюбии, в непомерных требованиях: это в порядке вещей. Я полагаю, что российский император, будучи на моем месте, поступил бы также как я, и я бы не поколебался, на его месте, противостать посягательствам Французской империи на Германию.

          Итак, Санкт-Петербургский кабинет 24-го августа отверг утверждение договора; и вероятно, что образование Рейнского союза послужило к тому побудительною причиною. Положение об этом союзе, утвержденное 12-го июля, только 1-го августа было обнародовано в Регенсбурге, и, следовательно, сохранялось еще в тайне, когда Убри подписал договор наш с Россией (20-го июля).

          Император Александр чувствовал, что ему нельзя оставаться равнодушным к участи государств, с которыми он был в тесных связях. Он очень хорошо знал, что если первый закон государства его собственная безопасность, то второй составляете безопасность соседних государств, существование которых необходимо для его собственного сохранения.

          Перечитайте все древнейшие положения народного права, против этого не найдете возражения. Российский император поручился в 1803 году также как и я в поддержании прав германской империи; он был порукою неприкосновенности ее еще со времен Тешенского мира в 1779 году; и потому, после этого присоединения Германии к Франции, не мог утвердить договора со мною, который бы некоторым образом мог казаться доказательством согласия на разрушение оснований империи германской, будучи заключен позже этого события. Сверх того я возвел 20 июня моего брата Людовика на Голландский престол, и русская политика могла видеть в этом худые последствия для своих выгод: Санкт-Петербургский кабинет находил весьма большие выгоды для государства от независимости голландцев, которые имеют столь обширные сношения с его гаванями: в особенности, если бы со временем нейтральная торговля была обеспечена. Притом же, ничто не могло принудить Россию принять мир, который ей казался невыгодным, потому что война не могла ее достигнуть.

          Говорят, что Убри объявил, будто бы он решился подписать договор, чтоб избавить Австрию от угрожавшей ей опасности. В самом деле, я приказал Бертье 16-го июля двинуть мою армию к Инну, если Австрия не признает Рейнского союза. Кажется, что это приказание, хотя и весьма тайное, дошло, однако до сведения российского посла; но подписанный им договор, пришедший в Вену вместе с актом союза, немало способствовал к отречению австрийского императора, и таким образом доставил мне все выгоды настоящего мира. Следствие, вероятно, совершенно противоположное общему ожиданию.

          Сверх того причина, которую приводить Убри, совершенно нова: странное средство избавить Австрию от непосредственной опасности, связав на некоторое время могущество России и отняв у нее все способы немедленно поспешить на помощь Австрии; одно время может объяснить эту тайну.

          До заключения этого договора, не зная еще, на что решатся в Вене и в Санкт-Петербурге, относительно Рейнского союза, и, опасаясь новой бури на твердой земле, я чувствовал выгоды противопоставить сильное отвлечение России на Днестре. Это казалось не так легко: наши сношения с Портой почти прекратились при восшествии моем на престол, и маршал Брюн возвратился из Константинополя без формального признания меня императором.

          Воспоминание о египетской экспедиции и влияние Англии не скоро могли быть уничтожены.

          Однако же Аустерлицкая кампания увеличила доверие Порты к нам и показала ей, как много она могла предпринять с нашею помощью. Селим III⁽¹⁾ любил Францию; он более радовался нашим успехам, нежели многие из французов, и решился отправить ко мне посольство для поздравления с восшествием на престол.

          Желая узнать, что я могу извлечь из этого, я послал в Константинополь генерала Себастиани, человека ловкого, умного, предприимчивого, которого приятное обращение совершенно приличествовало посланнику, и который, как человек военный, мог быть двояко полезен при этом дворе, если бы Турция была вовлечена в войну. Я велел ему быть однако весьма осторожным и открыл ему начатые мною переговоры. Данные ему наставления, хотя совершенно мирные, предписывали ему стараться сменить господарей Валахии и Молдавии⁽²⁾, которые были агентами России. Я смотрел на этот поступок, как на первый шаг к восстановлению нашего влияния в Константинополе и этого было достаточно, чтоб возжечь войну. Я не имел повода раскаяться в этом в последствии; Себастиани отлично исполнил эту часть данных ему поручений: как только трактат, заключенный с Убри был отвергнут, он мне доставил желанное отвлечете счастливее и полнее, нежели я надеялся. Статья договора с Россией, требовавшая неприкосновенности Оттоманской империи, без сомнения внушила Порте большее доверие к нему, нежели к его предшественникам; он вполне это заслуживал.

          Между тем корпус Мармона занял республику Рагузу, платившую дань Порте. Она была мне необходима для занятия Венецианской Далмации и Каттаро, и для защиты от нападений греческого племени черногорцев, возбужденных против нас русскою дивизией, расположенной в Корфу; Мармон получил приказание поместить туда дивизию Лористона. Этот поступок был представлен Порте нашими противниками, как новый знак неприязненности; но диван слишком дорожил своими сношениями со мною, чтобы прервать их причине.

          Между тем, пока продолжались эти переговоры, война морская не прекращалась. Англичане, у которых не осталось противников на море после Трафальгарского сражения, не предпринимали в продолжение этого года ничего важного. Покушение адмирала Попема против Южной Америки, без приказания министерства, хотя и было весьма важно по такой маловажной по своей цели; но, по недостатку средств, оно не имело важных результатов.

          Попем, покорив мыс Доброй Надежды и взяв с острова св. Елены некоторые подкрепления, высадил Бересфорда⁽³⁾ в Буэнос-Айресе.

          Этот ключ Pиo-де-ла-Платы был взят 27-го июля без большого сопротивления, и англичане захватили там огромную добычу; но два француза, состоявшие в испанской службе, совокупно с некоторыми королевскими войсками, расположенными в окрестностях, возмутили жителей. Они напали на англичан, бывших в городе, и после жаркого сражения принудили их сдаться (12-го августа). Попем хотел отплатить за это два месяца спустя, взяв Монтевидео; но был отбит.

          Известие об этих происшествиях не дошло еще в Европу, как уже переговоры с Англией были прерваны.

          Лодердейл, узнав, что Россия отказалась от ратификации договора, тотчас потребовал своего отправления, будучи уверен, что поссорил меня с Пруссией за Ганновер, а, может быть, и с Испанией за Балеарские острова. Переговоры о некоторых побочных статьях протянулись еще до конца сентября месяца.

          Фокс умер 13-го. Но если б он и остался жив, это не изменило бы ни в чем положения дел. Учредив Рейнский союз, я поставил себя в такое положение, что не мог договариваться, не сделав гораздо больших уступок, нежели те, которых от меня требовали первоначально.

          Хотя эти переговоры и подавали лестные надежды при их открытии, но они были чрезвычайно обманчивы и непонятны. Стоит обратить внимание на предшествовавшие и на последовавшие обстоятельства, чтобы вполне в этом убедиться.

          Великий проект Питта, воспламенивший в 1805 году всю Европу, требовал, чтобы Франция вошла в границы 1792 года. Это почти ничем не отличалось от предложений, сделанных мне в 1814 году в Шатильоне, когда неприятель был у ворот Парижа. Без сомнения, сражения при Ульме и Аустерлице разрушили этот дивный проект и изменили положение дел на твердой земле; но зато Трафальгарская битва возвысила в соразмерности могущество англичан. Итак, могла ли мысль равносильного относительного обладания прийти в голову английского министра год спустя после этого славного проекта, заключавшего в 20 строках всю политику Сент-Джеймского кабинета в продолжении этих двадцати лет? Могло ли правительство, в котором главные лица были Гренвиль и Уиндем, и которое в 1805 году опасалось оставить мне границы, предоставленные Амьенским и Люневилльским трактатами, согласиться признать присоединение к Франции Пьемонта и Генуи? Согласилось ли бы оно, чтобы Голландия и Неаполь, хотя не присоединенные, были подчинены моей империи как обширные ленные владения, государи которых не только были члены моего семейства, но подвержены еще сверх того моему суду как сановники французской империи? Наконец те, которые не соглашались в 1800 году на самые малые перемены на твердой земле, согласились ли бы теперь признать меня королем Италии?

          Во время Бартенштейнского договора, заключенного в 1807 году между Пруссией и Россией, в котором участвовала и Англия, я располагал монархией Фридриха, и был страшнее, нежели в 1806 году; и при всем том Россия и Пруссия, вступив в союз с Англией, обещали положить оружие не ранее, как освободив Германию от моих войск и моего влияния, и отняв у меня корону Италии.

          Правда, что Фокс не был одного мнения с министрами 1805 и 1807 годов (в 1807 году Каннинг⁽⁴⁾ управлял министерством иностранных дел); но Фокс не мог заключить мир, отвергаемый всей английской нацией; он договаривался не один, и не за одного себя.

          Несмотря на эти причины, справедливость которых нельзя отвергнуть, я искренно сознаюсь, что худо взялся за эти переговоры: я бы должен был пожертвовать половиною неаполитанского королевства, даже возвратить его совершенно Фердинанду, но с тем, чтобы Англия и Россия признали мою империю и вступление на престол моих прочих братьев. Я дурно поступил против Пруссии, располагая несколько раз, без ее согласия, судьбой Ганновера. Привыкнув побеждать, я не боялся войны с нею; и, признаюсь, Рейнский союз казался мне столь важным, и минута к его учреждению столь благоприятною, что я решился скорее противостоять всем усилиям Европы, нежели отказаться от моего предположения.

          Англичане, может быть, отклонили бы совершенно переговоры о признании наших владений в Италии и Неаполе, так как они сделали при заключении Амьенского мира; но я снова повторю, что эта причина к продолжению войны была бы справедливее, нежели требование с моей стороны уступки Сицилии.

          Хотя предложения, относительно Ганновера не имели никаких последствий, но действие, ими произведенное, было сильно и быстро. Королева (Луиза), принц Людовик⁽⁵⁾, герцог Брауншвейгский и барон Гарденберг были со времени Потсдамского трактата главою партии, желавшей войны. Им не трудно было увлечь короля, который мог усмирить общий ропот только выгодами от приобретения Ганновера, в удовлетворение за все перенесенные неприятности.

          Воспользовавшись этим мнимым вероломством с моей стороны, чтобы восстановить против меня все умы, и не зная еще, точно ли я потребую Ганновер и если потребую, то откажу ли дать взамен приличное вознаграждение, Пруссия приняла вид, что видит во мне неверного союзника, который отнимает одною рукою то, что дает другою, нарушителя неприкосновенности земель, который самовольно располагает тем, что ему не принадлежит. Распространяли даже самые нелепые слухи о моих сношениях с Россией и вооружали против меня умы, взволнованные событиями последнего времени. Пруссаки вспомнили, что они наследники славы великого Фридриха: правительство, которое до сих пор силилось удерживать порывы, теперь само старалось возжигать их. Король смотрел на потерю Ганновера, как на погибель государства, и последнего залога своей безопасности и личной чести. Он видел себя вынужденным или славно пасть на поле брани, или сознаться в своем бесчестии. Крик "к оружию!" раздался от Потсдама до Кенигсберга: война была решена, не ожидая содействия России; с нею договаривались о союзе, но не ждали ее войск; война за честь не терпит отсрочек Генерал Кнобельсдорф, заменивший в Париже прежнего посланника Лукезини, подал мне необыкновенный ультиматум, по которому от меня требовали:

очистить Германию, начав с того дня, когда король сможет получить мой ответ и продолжая без остановки; .

отделить Везель от моей империи; .

доставить мой ответ не позже 8-го октября в главную квартиру короля.

          Сципион⁽⁶⁾ под Карфагеном верно не говорил более повелительным голосом с побежденными. Можно было подумать, что это происходило на другой день сражения при Росбахе.

          Берлинский кабинет тем более поступил ошибочно, приняв подобный тон в сношениях со мною, что собственная выгода его требовала продлить это дело. Если б он от меня потребовал с соблюдением надлежащих форм очищения Германии в назначенное с общего согласия время, он был бы прав и вся вина зачинщика осталась бы на моей стороне.

          Пруссаки, напав на меня в то время, как я вел войну с Австрией и Россией, могли бы мне много повредить; но мне казалось столь странным, что они одни и так не во время объявили мае войну, что я долго этому не верил. Однако это было совершенно справедливо и мне пришлось снова выступить в поход.

          Я знал, что русская армия, расположенная на Немане, будет неизбежным союзником Пруссии; но я мог раньше ее прийти в Берлин; к тому же я надеялся, что Себастиани побудит турок к войне; ибо заключенный между Англией и Россией договор отдавал России Молдавию и Валахию в вознаграждение ее усилий против Франции.

          Но я не намерен был ждать ненадежной помощи Селима III для нападения на моих противников, шедших на встречу моим ударам: я приказал моей армии собраться и сам отправился в Майнц.

          6-го октября я прибыл в Бамберг. В армии моей было 180 000 человек: главные силы, состоявшие из 5 корпусов: Бернадотта, Даву, Сульта, Нея, Ланна и кавалерии великого герцога Бергского (Мюрата), собрались в Кобурге и Бамберге; гвардия, под начальством Лефевра, направлялась на сей последний город; Ожеро выступил из Франкфурта, угрожая кассельской дороге, потом свернул направо; Мортье собрал 8-й корпус на границах Вестфалии; брат мой Людовик направился к Везелю с 15 000 Галло-Батавцев; Мармон был оставлен в Иллирии со 2-м корпусом для прикрытия Рагузы, занятия Каттаро и проч.

          Пруссаки вступили в Саксонию и привлекли на свою сторону курфюрста. Гессен-Кассель готов был последовать этому примеру. Неприятельские войска расположились на северном склоне Турингенвальда. Корпус Рюхеля⁽⁷⁾ силой в 20 000 составлял в Эйзенахе правое крыло. Главная армия (50 000), под личным предводительством короля и начальствовавшего им Брауншвейгского герцога, стояла в окрестностях Эрфурта. Левое крыло (около 50 000 саксонцев и пруссаков), под начальством князя Гогенлоэ, сосредоточивалось у Бланкенхайна: от него был отделен отряд под начальством Тауэнцина для прикрытия оконечности левого фланга в Шлевце.

          Три способа представлялись мне, чтобы внести войну в Пруссию: я мог действовать левым крылом, дебушируя от Майнца и Везеля на Вестфалию, что было бы безрассудно; я мог, напротив, действовать всеми силами в центре, по дороге из Эйзенаха в Кассель или Лейпциг; наконец я мог двинуть все силы по направлению моего правого крыла, обойти левое неприятельское и отрезать пруссаков от Берлина, через Гоф и Геру, как я отрезал движением на Донауверт, Макка от Вены, или как действовал против Меласа при Маренго. Очевидно, что последняя мера была не только лучшая, но даже единственная благоразумная.

          Чтоб избегнуть поражения, пруссакам оставалось избрать два средства: или напасть в середине сентября на мои кантонир-квартиры, рассеянные во Франконии, или ожидать меня, расположась в массе в оборонительной линии на верхней Заале, упираясь левым крылом в границы Австрии: я мог их разбить, атакуя с фронта; но они бы имели тогда верное отступление на Дрезден и Силезию. Они бы присоединились к русским на Одере и монархия еще могла быть спасена. Но пруссаки напротив того вытянули правое крыло к Эйзенаху, расположили центр у Эрфурта, и оставили отдельно левое крыло у Шлейца; я не мог желать ничего выгоднее этого расположения.

          Король, приняв лично начальство, вывел всех старых генералов семилетней войны, чтобы служить ему руководителями; герцог Брауншвейгский и Моллендорф⁽⁸⁾ должны были вести армию к победам. Первый, авангардный генерал отца своего, великого Фердинанда (Карл Вильгельм Фердинанд), не сражался с того времени, исключая дела при Кайзерслаутерне, где он ограничился храброю обороною своего лагеря против Гоша. Хороший администратор, храбрый в боях, но робкий в кабинете, он ничему не научился в продолжение войн последних пятнадцати лет, хотя эти годы были богаты великими уроками для всякого воина, способного ими воспользоваться. Моллендорф, столь же храбрый генерал, был столь же не искусен. Лета охладили в обоих пылкость и мужество, которым они обязаны были всею своею славою; но они не придали им дарований гений не бывает плодом лет и опытности. Князь Гогенлоэ и Массенбах⁽⁸⁾, его правая рука, имели именно столько ума и познаний, сколько нужно, чтоб избирать в войне самое худшее. Одним словом, во всем этом блестящем кругу Потсдамских действователей, ни один не понимал моей системы, чтоб обсудить три простые гипотезы, о которых упомянул я выше, и заключить, что я обойду армию через Гоф и Кобург, если она осмелится перейти Заалу. Они устремились к своей гибели с непостижимою самонадеянностью.

          Эти искусные распорядители, погруженные в продолжение десяти лет в летаргический сон, были до того уверены, что прогонят нас обратно к Майну, что не сделали даже никаких приготовлений для вооружения первой линии своих крепостей, расположенных в нескольких переходах от наших кантонир-квартир; и между тем, как я воздвигал бастион за бастионом в Келе, Касселе и Везеле, они не поставили ни одного палисада в Магдебурге, ни одной батареи в Шпандау.

          Однако армия пруссаков была прекрасна, и отличалась устройством и дисциплиною; артиллерия действовала превосходно; кавалерия еще не забыла Зейдлица⁽⁹⁾ и его бессмертных уроков; скажу даже более: генеральный штаб имел хорошие познания, но мелочные, частные, а не общие. Одним словом, эта армия, превосходная по наружности, уподоблялась телу без души.

          Герцог Брауншвейгский, выдвинув свое правое крыло до Эйсснаха, надеялся прикрыть кассельскую дорогу и увлечь Гессенского курфюрста, который собирал уже 20 000 для подкрепления армии.

          Герцог намерен был вступить потом во Франконию в трех местах и напасть на мою линию на Майне, где, как он полагал, я останусь, принят, оборонительное положение. Странное понятие о моем характере, моем положении и моем прежнем образе действий! В самом деле, как можно было предполагать, чтобы тот, кто с быстротой орла устремился на соединенные силы Австрии и России, заснет теперь за Майном перед отдельными силами второстепенной державы, при явной необходимости действовать быстро до прихода русских и пробуждения австрийцев?

          Получив известие о первых наших движениях на Кобург, герцог понял свою ошибку, доказывавшую его неспособность; он отказался от наступательных действий и решился сосредоточить свою армию, ожидая встретить нас с фронта у Веймара.

          Это сосредоточение сил было благоразумно; но его следовало произвести у Гофа на левом крыле, вместо того, чтоб притягивать к себе это крыло, и открывать дорогу, которая вела меня к моей цели.

          Прибыв в Бамберг и узнав, что делается около Эрфурта, я тотчас же составил мой план; обыкновенный генерал удовольствовался бы разбитием неприятеля; но я решился его уничтожить. Я вознамерился отрезать от сердца прусской монархии армию, обойти ее слева и стать между нею и Эльбой. Правда, действуя на неприятельские сообщения, я открывал и мои собственные; но это было для нас не опасно, потому что мы были многочисленнее и притом же, повернув тотчас от Геры на запад, я прокрывал дороги, ведущие в Гоф, Нордгальбен и Кобург, через которые, в случае неудачи, я бы мог отступить во Франконию.

          Моя армия вступила тремя дорогами в Саксонию: на правом фланге, Сульт, Ней и баварская дивизия двинулись из Байрейта через Гоф на Шауэн; в центре великий герцог Бергский, Бернадотт и Даву шли из Бамберга через Кронах на Заальбург; на левом крыле Ланн и Ожеро, выйдя из Швейнфурта, направились через Кобург и Граффенталь на Заальфельд.

          Первая стычка произошла 8-го октября. Прусский отряд, хотевший защищать Заалу в Заальбурге, был опрокинут великим герцогом Бергским; на другой день моя средняя колонна продолжала свое движение и наткнулась в Шлейце на корпус Тауэнцина. Бернадотт атаковал его и одержал победу после неупорного сопротивления.

          Мое левое крыло начало действовать также успешно. 10-го Ланн атаковал в Заальфельде авангард армии Гогенлоэ, бывший под командою принца Людовика Прусского. Неприятель был разбит и потерял 1 000 человек и 30 орудий. Принц Людовик, молодой человек, подававший великие надежды, не хотел пережить поражения, и искал смерти: он жил как храбрый рыцарь и умер как герой. Прежде он был моим ревностным поклонником, потом сделался непримиримым врагом, считая меня губителем Пруссии; любовь к Отечеству сделала его несправедливым но, несмотря на все, что он предпринял против меня, мне приятно отдать ему должную справедливость.

          Я ожидал более сопротивления. Воспоминания о Фридрихе и Зейдлице, Лейтене и Праге, давали мне высокое понятие об этой армии, и я сказал одному из моих генералов в Майнце, что эта кампания не будет походить на Ульмскую, и что нам придется поработать. Эти первые победы разуверили меня; oни были счастливыми предзнаменованием кампании. Я понял, как мне легко будет справиться с прусскою армией, не показавшей довольно твердости для перенесения сильных неудач.

          Самыми первыми движениями мы уже успели обойти левое крыло неприятеля, предупредив его 12-го в Гере; оставалось совершенно отрезать его. Для этого мой левый фланг должен был служить опорною точкою для захождения всей моей армии. 13-го мы занимали следующую позицию: Даву, Бернадотт и Мюрат с одною легкою кавалерией, двинулись на Наумбург, где они овладели значительными магазинами, назначенными для прусской армии; Сульт шел из Геры на Иену, Ней находился у Роты, Ланн близ Иены, Ожеро у Калы; одна баварская дивизия, расположившись в Плауэне, прокрывала мое правое крыло. До отъезда из Геры я написал 12-го письмо к Фридриху Вильгельму, предлагая ему мир. Я поручил доставление его г. Монтескье⁽¹⁰⁾, состоявшему при мне ординарцем. Этот поступок был худо истолкован: Монтескье, если верить князю Гогенлоэ, ехал один, без обычных для парламентеров предосторожностей, и был остановлен 1-3го аванпостами: князь почел его за шпиона и удержал у себя, послав письмо к королю, который получил его во время самого жаркого сражения. Конечно, тогда уже было не много поздно избегать войны. Я предполагал, однако два случая, оба выгодные, послав это письмо: или король согласится на все, или он пробудет твердым в своем намерении, принятом при отъезде из Берлина: умереть или победить. В том и другом случаях это бы его заняло 13-го вечером и 14-го утром, и он не имел бы времени решиться на усиленный ночной переход, чтоб избежать нападения нашего с тылу. Эта военная хитрость была позволительна. Я принял вид, что желаю мира, не переставая выполнять план мой. Письмо мое было не из последних маневров в эту кампанию; если б король получил его, как я предполагал, 13-го числа, это бы ему не помешало идти на Фрейбург со всею своею армией, принял ли бы он мир или бы отверг его. Итак, от него зависело спасти себя в политическом и военном отношении. Одно уже то обстоятельство, что письмо это отправлено было к нему из Геры, достаточно было, чтобы убедить его, что он должен поспешить своим отступлением и, отвечая на него, стараться в тоже время выйти из своего опасного положения. Неприятель, сосредоточенный около Веймара, понял мои действия только тогда, когда они были уже выполнены; видя, что мы овладели дорогою, ведущею из этого города в Лейпциг и магазинами в Наумбурге, он решился отступить, чтобы достичь Эльбы ранее нас.

          13-го вечером король и герцог Брауншвейгский направились с главною армией к Зульце. Князь Гогенлоэ, долженствовавший прикрывать это отступление, остался при Капеллендорфе на одной высоте с Иеною; ему придан был в подкрепление корпус Рюхеля, который отступил к Веймару. Я не дал неприятелю времени спастись. Овладев его сообщениями, я решился его уничтожить, вступив с ним в бой.

          Хотя Йенское дефиле, через которое мы должны были дебушировать, весьма затруднительно, но для нас, прошедших С. Бернард и ущелье Барда, оно не могло быть преградою; Ланн, оттеснив авангард Тауенцина к Иене, смело взошел на гору Ландгрэфенберг и занял вершину ее в виду прусской армии, которая была расположена в трех линиях. Я не знал, что она была разделена, и полагал, что она будет сражаться сосредоточенными силами по системе Фридриха. Я торопил прибытие моей гвардии и приказал ей взобраться в 10 часов вечера по весьма крутой тропинке на вершину Клозевица, потому что нам важно было иметь род тет-де-пона⁽¹¹⁾, чтоб всходить на гору и выбираться из этой пропасти. Сульт следовал в близком от нас расстоянии; он прибыл ночью на мое правое, а Ожеро на левое крыло. Ней расположился бивуаками при Роте.

          Полагая, что вся армия короля соединена на этом пункте, и что его левое крыло растянуто по направлению к Апольде, я приказал Бернадотту двинуться в Дорнбург, а Даву свернуть из Наумбурга по левому берегу Заалы к Апольде, чтоб ударить на оконечность неприятельской линии и взять ее с тылу. Мюрат с легкою кавалерией возвратился к Иене на соединение со мною. Эта диспозиция была хороша при сделанных мною предположениях; если б я предвидел, что король намерен проложить себе путь через Наумбург и что Бернадотт уже прибыл туда, я не подвергнул бы отдельно войска Даву ударам главных сил неприятеля и не послал бы Бернадотта прогуляться в Дорнбург, где он равно был бесполезен как мне, так и Даву.

          Бой начался 14-го на рассвете. Ночь была холодная; густой туман скрывал горизонта; в двух шагах ничего не было видно: двойное счастье для нас, потому что неприятель не мог видеть, что мы еще не слишком сильно утвердились на высоте. Я сел в 8 часов на лошадь и проезжая перед Фронтом дивизии Сюше, сказал:

"Воины! эта гордая армия уже обойдена, как армия Макка при Ульме; она сражается для того только, чтобы проложить себе обратный путь; стыд и бесчестье войскам, которые ее пропустят!"

          Авангард князя Гогенлоэ был вытеснен Ланном из дефиле, выход которых он еще занимал; мы расположились в Люцероде и Клозевице. Князь Гогенлоэ, услышав гром сражения, двинулся к нам на встречу от Капеллендорфа на Фирценхейлиген.

          В продолжение двух часов я довольствовался этими слабыми успехами, чтоб поддерживать сражение до прибытия моей кавалерии и трех корпусов. Ней, недовольный тем, что составлял резерв Ожеро, и руководимый излишним рвением, атаковал один с 3 000 отборного войска всю прусскую линию у Фирценхейлигена: он выдерживал в продолжение часа весь огонь неприятеля и заставил меня послать к нему Ланна на подкрепление. Эта преждевременная атака тем более была мне неприятна, что я все еще полагал всю армию короля на этом пункте. Наконец дебушировали колонны Сульта и Ожеро, а также и главные силы корпуса Нея; я подал знак решительной атаки: герцог Далматский (Сульт) устремился на левый фланг князя Гогенлоэ, Ней и Ланн на центр у Фирценхейлигена, а Ожеро на Изерштедт.

          Победа ни минуты не колебалась. Прусская линия отступила и была совершенно разбита. Рюхель, прибыв со всею поспешностью с резервами из Веймара, не имел довольно верного взгляда, чтоб увидеть, что дела были слишком в худом положении и что невозможно восстановить их с 20 000. Вместо того, чтоб ограничиться прикрытием отступления князя Гогенлоэ, он был так неосторожен, что вступил в дело с главными силами моей армии и, вместо того, чтобы взять ее во фланг, напал на нее с фронта. Он был опрокинут и сам опасно ранен. Его разбитие только увеличило потери неприятеля. Бегущие, быстро преследуемые, были переброшены за Ильм, через который они переправились ниже Веймара. Мы заняли этот город вечером, в день самого сражения, начатого в 6 лье от города.

          Между тем как мы побеждали при Иене, Даву приобрел при Ауэрштедте не менее важные успехи над армией короля. Она выступала накануне, чтобы достигнуть Наумбурга и Фрейбурга. Дивизия Шметтау⁽¹²⁾, шедшая впереди, достигла Герштедта; войска, отправленные ею на рекогносцировку, и дошедшие до Козенского дефиле, взяли несколько пленных также из рекогносцировки, посланной маршалом Даву. Герцог Брауншвейгский, получив донесение, что корпус этого маршала находится в Наумбурге, упорствовал во мнении, что это должна быть партизанская партия; вместо того, чтобы выдвинуть в тот же вечер Шметтау до Козена, он оставил его в принятой им позиции, и расположил остальные две дивизии, равно как и резервную, бивуаками между Эберштедтом и Ранштедтом; главная квартира была в Ауэрштедте. Участь, постигшая армию, была так неожиданна, что даже королева оставалась здесь, с непонятною беспечностью; король с трудом уговорил ее возвратиться в Веймар. Однако герцог Брауншвейгский, уверившись в том, что корпус наших войск занимал Наумбург, и зная, что с Козенской высоты ведет прямая дорога через Унштрутт в Фрейбург, надеялся достигнуть этого города, не пробиваясь сквозь наши ряды. Он велел дивизии Шметтау занять на другой день Козенскую высоту для прикрытия остальных четырех дивизий, которые прошли бы позади ее. Он бы мог таким образом очень удобно yйти, если бы Даву остался спокойно в Наумбурге; но если допустить даже, что армия короля спаслась бы этим скрытным движением, то что же сделалось бы с князем Гогенлоэ, которого оставляли таким образом с 50 000 войска посреди всей моей армии? Если уже хотели ускользнуть из западни, то следовало, по крайней мере, предписать Гогенлоэ двинуться ночью с своею пехотою к Зульце для соединения там с королем и обеспечения этого маневра; не было другого средства спасти армию от угрожавшей ей участи. Должно было оставить дивизию Тауенцина и всю кавалерию Гогенлоэ на позиции при Капеллендорфе для маскирования движения; тогда только одни 10 батальонов Тауенцина подверглись бы опасности; по и они могли еще с наступлением дня направиться по дороге в Эрфурт, или даже следовать за королем по дороге на Экартсберг. Из этого видно, что герцог Брауншвейгский умел только ввести армию в затруднительное положение, но не мог придумать средства к ее спасению.

          Армия короля тронулась на рассвете; туман затруднил и замедлил движение. Однако дивизия Шметтау, подойдя к Гассенхаузену, наткнулась на дивизию Гюдена, которую Даву двинул еще ночью, чтоб обеспечить себе на другой день выход из Козенского дефиле; часом позже наши войска, стесненные в дефиле, не могли бы из него дебушировать, и вероятно были бы здесь разбиты.

          Даву, возвратясь накануне с рекогносцировки и получив мои приказания в 2 часа утра, предложил Бернадотту направиться с ним вместе через Козен на Апольду и предоставлял даже ему командование обоими корпусами. Предписание князя Невшательского к Даву именно заключало в себе приказание, что если 1-й корпус к нему присоединился, то они могут идти вместе; но это приказание не было повторено в предписании, посланном Бернадотту. Руководимый слишком строгою точностью, он буквально хотел исполнить данное ему повеление идти на Дорнбург. Все убеждения Даву остались бесполезны: он потянулся по дороге на Камбург. Это странное упрямство подвергало Даву большой опасности, и могло сделать победу сомнительною.

          Прусский король прибыл к дивизии Шметтау и, выведенный из терпения туманом, мешавшим ему видеть происходившее, приказал Блюхеру⁽¹³⁾ ударить с 2500 кавалерии на войска, которые уже успели занять высоту. Гюден в это время только что прибыл со своею колонною к Гассенхаузену: наша легкая кавалерия наткнулась на гораздо многочисленнейшие войска Блюхера и была опрокинута; но бригада Готье успела построиться в каре. Король велел атаковать ее, но артиллерия, поставленная на шоссе, и поддерживаемая пехотою, отразила все усилия Блюхера и его эскадронов.

          Это сопротивление устрашило герцога Брауншвейгского; он решился построить армию в боевой порядок и ожидать, пока спадет туман. Старик Моллендорф уверял, что у нас на этом пункте только летучий отряд, и что следует его опрокинуть в Козенский овраг. Король, будучи одного с ним мнения, приказал дивизиям Вартенслебена⁽¹⁴⁾ и принца Оранского перейти Ауэрштедтский овраг. Пруссаки сделали важную ошибку: если они хотели нападать, то им следовало ночью пройти дефиле; тогда прусская армия, совершенно устроенная, напала бы на наши колонны, бывшие еще на походе.

          Вартенслебен, дебушировавший прежде всех, построился вправо и напал на левое крыло Гюдена. В это самое время Блюхер, двинувшись к Пунхерау, зашел в тыл нашего правого фланга, и напал на него со всею быстротой, какую только дозволил рассеявшийся немного туман. Минута была решительная: Даву, расположив уступами свои каре, и, подкрепляемый Гюденом и геройскою твердостью своей пехоты, опрокинул быстро все атаки, одну за другою. Под Блюхером убили лошадь: его эскадроны, встречая везде неприступный фронт и убийственный огонь, возвратились в беспорядке по дороге к Экартсбергу.

          Прибытие дивизии Фриана, построившейся на правом фланге, довершило победу на этом пункте. Освободясь с этой стороны, Гюден вскоре был атакован с левого фланга войсками Вартенслебена. Шметтау, потерявший уже половину своих сил, был поддержан на обоих флангах принцем Оранским.

          Было девять часов: герцог Брауншвейгский решился произвести общую атаку против нашего левого фланга; он лично принял начальство над дивизией Вартенслебена. Непоколебимый Гюден устоял против этого нового порыва, несмотря на числительную несоразмерность сил. Атака была произведена слабо, хотя и с мужеством: пруссаки слишком старались соблюдать равнение и дистанции, как будто на параде. Наши солдаты засели за заборами, маленькими оврагами, деревьями и садами, окружающими Гассенгаузен и осыпали неприятеля пулями. Многие батальоны остановились и стали отступать. Герцог Брауншвейгский, лично стараясь ввести их снова в дело, был смертельно ранен; Шметтау постигла та же участь; под Вартенслебеном убили лошадь. Лишенная начальников, прусская линия колебалась, но не отступала. Гюден уже изнемогал, когда дивизия Морана появилась на высоте и стала на нашем левом фланге. Это сильное подкрепление свежих и мужественных войск решило дело. Пруссаки, вытесненные из Гассенгаузена, удерживались однако позади этого селения; король решился испытать против нашего левого крыла атаку, подобную той, которая так худо удалась поутру Блюхеру. Принц Вильгельм мужественно атаковал несколько раз войска Морана, расположенные батальонными каре в шахматном порядке. Отраженный несколько раз грозным фронтом моих храбрых пехотинцев, встречаемый штыками, осыпаемый ружейным огнем и картечью с батарей, и наконец, раненый, принц не мог удержать беспорядка своей кавалерии, которая отступила частью в Нёйзульцу, частью в Ауэрштедт. Фриан, со своей стороны прошел до Таухвица, обошел левый фланг принца Генриха⁽¹⁵⁾ и оконечность неприятельской линии. Моран, освободясь от кавалерийской атаки, устремился в Регаузен. Король был везде в самом жарком огне и под ним убили уже одну лошадь. Этот государь показал столько же хладнокровия, как и мужества: он сам повел часть своего резерва против нашего левого крыла; но, взятый во фланг артиллерией и пехотой, которыми Даву увенчал Зоненберг, не мог восстановить боя и воспрепятствовать Морану взять Регаузен. Беспорядок и замешательство начали показываться в прусской пехоте.

          Даву увидел, что настала минута нанести решительный удар: Экартсбергские высоты командовали левым флангом неприятеля; овладеть ими - значило овладеть вместе тактическим и стратегическим пунктом поля сражения, потому что в этом случае мы захватывали прямую дорогу во Фрейбург и отрезали неприятеля от последнего пути отступления. Дивизия Гюдена была туда направлена через Таухвиц и Гернштедт, а дивизия Фриана - через Лисдорф. Ничто не могло противостоять стремительному их натиску. Старик Моллендорф, раненый пулею, передал команду Калкройту⁽¹⁶⁾; но когда его последний отборный резерв не мог отбить атаку на Экартсберг, пруссакам не осталось уже никакой надежды восстановить сражение; войска их в беспорядке перешли довольно глубокий ауэрштедтский овраг.

          Король, не зная о поражении князя Гогенлоэ, приказал отступать на Веймар; его армия была бы совершенно истреблена, если б Бернадотт исполнил хоть половину того, что он был в состоянии сделать. Выйдя из Наумбурга в 3 часа поутру и придя около 6 часов в Камбург, он мог еще оттуда выйти к Зульце, атаковать короля и пересечь ему всякое отступление; он предпочел продолжать свое движение к Дорнбургу, где гораздо труднее перейти через овраг Заалы; он только к ночи прибыл к Апольде. При всем том его неожиданное появление на этих высотах, которые берут часть Веймарской дороги во фланг, и встреча бегущих из корпуса Гогенлоэ привели в отчаяние войско короля, которое рассеялось в разные стороны.

          Король в это время получил письмо, посланное мною 12-го из Геры с Монтескье для избегания войны. Луч надежды оживил его убитый дух; он прислал ко мне графа Денхофа⁽¹⁷⁾, своего адъютанта, с предложением перемирия; но я уже не мог остановиться: война, начатая этим громовым ударом, должна была повергнуть Пруссию к моим стопам; я должен был договариваться не иначе, как в Берлине.

          Таков был конец славного Ауэрштедтского сражения. Фридрих Вильгельм мог сказать тоже, что Франциск I: все потеряно, кроме чести. Разбитый корпусом, вполовину слабейшим, он обязан был этим неопытности своего войска и генералов. Фельдмаршалы: герцог Брауншвейгский и Моллендорф, принц Вильгельм, генералы: Шметтау, Вартенслебен и 324 офицера были убиты или ранены; 10 000 рядовых выбыло из строя; это доказывает, что если они и худо действовали, то по крайней мере храбро дрались.

          Одна дивизия Гюдена лишилась 3 500 рядовых и 130 офицеров; ужасная потеря, потому что она составляла половину бывших в деле. Это одно доказывает непоколебимую твердость, противопоставленную ею всем усилиям неприятеля: Даву и все его войска оспаривали друг у друга славу; они приобрели право на удивление современников и потомства. Ни одна из революционных войн не представляет столь несоразмерного боя со столь удивительным успехом. Я с трудом верил донесениям, думая сначала, что они преувеличены; но прусские реляции показали мне их умеренность. Даву купил эту победу кровью семи тысяч храбрых; но к счастью, значительное число было слабо раненых, и более половины вступило опять во фронт.

          Ночь после этого двойного сражения была также гибельна для пруссаков, как и самое сражение. Армия короля, шедшая в беспорядке по дороге в Веймар, наткнулась около Буттельштедта на бегущие войска армии Гогенлоэ; тогда замешательство дошло до высочайшей степени. Князь Гогенлоэ почти один прибыл в Випах. Ничего не приготовлено было на случай отступления. Даже когда умеют так выигрывать сражения, как я, то едва ли простительно не сделать приготовления на случай отступления, это самая важная ошибка, какую только может сделать главнокомандующий; без сомнения он не должен делать своих распоряжений гласными; но необходимо назначить сборный пункт корпусам, которые без этого могут быть отрезаны.

          Два начальника были ранены, третий бежал; некому было исправить зло. Корпуса теснили друг друга; то собирались, то рассыпались; ужасный беспорядок этот можно сравнить разве только с ночью после сражения при Ватерлоо. Часть бросилась по дороге в Эрфурт, другая в Колледу, главные силы в совершенном расстройстве достигли Зоммерды.

          Блюхер на пути из Колледы в Пейсензее с 6 000 кавалерии был предупрежден драгунами Клейна, и только тем спасся, что уверил Клейна в заключении перемирия. Калкройт, теснимый в Грейзене корпусом Сульта, хотел употребить ту же хитрость, но был настигнут и опрокинут; он достиг Зондерсгаузена в самом жалком состоянии. Там Гогенлоэ собрал остатки своих войск.

          Моллендорф, достигнув Эрфурта с 6 000 кавалерии и 8 000 раненых, был окружен там Мюратом и Неем. Губернатор этой крепости, способной к продолжительной обороне, сдался на капитуляцию на другой же день, отдав нам и две прекрасные цитадели, командовавшие крепостью.

          Итак, один день решил судьбу всей Пруссии; мы взяли 60 знамен, 200 полевых орудий и 25 000 пленных. Однако нам следовало не дать неприятелю времени опомниться и устроить свое войско; надобно было не давать ему ни минуты покоя; я так и сделал.

          Хотя герцог Брауншвейгский и хотел сосредоточить свои силы, но не сделал этого, или, если и сделал, то так дурно, что мы успели предупредить его. Одна половина армии погибла при Иене, а другая была разбита на марше к Фрейбургу и Наумбургу; а между тем другие два корпуса, под начальством герцога Веймарского и генерала Виннинга⁽¹⁸⁾, находились за Турингенвальдом и у Эйзенаха; а 14 000-ный корпус герцога Вюртембергского составлял резерв в Галле.

          Последствия этого ужасного поражения были тем важнее, что армия не имела более предводителя и что король должен был, не теряя времени, спешить в столицу и на Одер; а потому каждый корпус должен был думать отдельно о своем спасении. Бюлов мог бы найти тут прекрасный пример эксцентрического отступления.

          Гогенлоэ и Калкройт бросились через Гарц на Магдебург. Первый должен был принять там главное начальство, собрать все, что можно, и направиться на Одер, к Штеттину; но он должен был описать дугу через Магдебург, между тем как хорда была в нашей власти, так что мы могли его везде предупредить, если не встретим какого-либо важного препятствия при переходе через Эльбу. Мюрат, Сульт и Ней следовали за ним на Нордгаузен, где арьергард его был разбит; а я в то же время направился с Бернадоттом, Ланном, Даву, Ожеро и моею гвардией по дороге в Дессау, чтоб там переправиться через Эльбу, двинуться на Берлин, отрезать неприятеля от Одера и овладеть и его столицею, и его сообщениями. Эти блистательные последствия моих действий могли бы, кажется заставить моих хулителей не порицать моих распоряжений в этом случае; но можно ли требовать, чтобы эти слепцы оценили мой образ ведения войны, когда даже герцог Брауншвейгский не вполне постигал его.

          Бернадотт встретил 17 октября у Галле резервный корпус герцога Евгения Вюртембергского⁽¹⁹⁾, только что узнавшего об Иенском сражении с такими ужасными подробностями, каким не смел и верить. Евгений ожидал 2 000 человек, шедших из Магдебурга по левому берегу Заалы через Зандерслебенх. От того ли, что он был неожиданно атакован, или от того, что не смел уничтожить мост на Заале до прибытия этого отряда, но дивизия Дюпона так быстро на него напала, что он не успел окончить своих распоряжений, чтобы достигнуть Магдебурга, как он был намерен.

          Опрокинуть батальоны, оставленные у моста через Заалу, и прорваться вместе с ними было для наших делом четверти часа; главные силы прусского корпуса, расположенные позади города, вздумали отнять его; завязался весьма жаркий бой. Дюпон вышел из Лейпцигских ворот, подкрепляемый войсками Риво и кавалерией Тилли⁽²⁰⁾, напал на неприятеля со стороны Нёймарка и овладел Магдебургскою дорогою. Неприятель не мог долго держаться против превосходных сил Бернадотта, который, чтоб довершить победу, старался отрезать его от дороги в Дессау; герцог сделал все для спасения своего последнего сообщения и успев в этом, тотчас начал отступать, сильно преследуемый колоннами Дюпона и Риво. Он перешел Эльбу в Дессау, где не совершенно уничтожил мост, и потом достиг Магдебурга, ослабленный потерею 30 орудий и 5 000 человек. Полк, шедший по левому берегу Заалы, окруженный со всех сторон в Крольвицком дефиле войсками Друэ и Тилли, был взят в плен.

          Этот бой 12 000 пруссаков против превосходных сил Бернадотта, несмотря на благоприятную для противников наших местность, делает однако же честь им. Герцог поступил бы благоразумнее, приказав отряду, которого он ожидал, стараться спастись как-нибудь в Магдебург. Тогда бы он имел возможность сжечь мосты на Заале, и не настигнутый нами, мог бы направиться по дороге в Дессау и Виттенберг для совершенного уничтожения мостов на Эльбе, чтобы воспрепятствовать нашей переправе через эту реку. Он таким образом замедлил бы на два или на три дна наше движение и спас бы корпуса Гогенлоэ и Блюхера и крепость Штеттин.

          Даву, вступив 18-го в Лейпциг, направился оттуда на Виттенберг, куда последовала за ним и моя главная квартира. В этом богатом городе мы захватили значительное количество английских товаров. Ланн двинулся в Дессау; Бернадотт спустился по Заале до Бернбурга и Ахерслебена и получил приказание навести мост около Цербста, чтобы отрезать только что разбитый им корпус, успевший достигнуть Магдебурга. Ланн приказал исправить мосты в Дессау; Даву и Ожеро 23-го вошли без всякого сопротивления в Виттенберг. Слабый прусский отряд, находившийся там, не успел совершенно сжечь мост. Мы тотчас двинулись на Потсдам, и вступили в этот город 24-го.

          Когда я увидел себя во дворце Фридриха, когда я стал осматривать в Сан-Суси все места, которые обессмертило воспоминание об этом великом короле, мною овладело сильное, неизъяснимое чувство.

          Фридрих семь лет боролся с половиною Европы, а теперь его монархия пала в две недели перед моими орлами: таковы судьбы народов; они зависят от обстоятельств и людей, которые их решают. Я нашел в его кабинете нотный пюпитр и другой, на котором лежало "Военное искусство" Пюисегюра⁽²¹⁾. Книга была открыта на главе под заглавием du port de l'epee; вероятно Фридрих читал не это место. Мое удивление достигло высочайшей степени, когда я там нашел знак, шпагу, шарф и ордена, которые он носил во время семилетней войны. Подобные трофеи дороже сотни знамен, и забытие их доказывало беспорядок и оцепенение, в какое пришла Пруссия при известии о поражении армии. Я послал их в Париж и велел хранить в Доме инвалидов ((фр. L'hotel national des Invalides)); многие из этих старых солдат были современники постыдного Росбахского поражения; я гордился, посылая им эти доказательства славного отмщения.

          25-го октября Даву вступил в Берлин, где мы нашли отличный арсенал и огромнейшие запасы продовольствия. Наше движение было так быстро, что в столицу успел прибыть только один курьер из армии; этот город был, так сказать, в том же положении, в котором король его оставил. Пруссаки успели спасти бумаги из архива; но не вывезли ни одного орудия. В тот же день крепость Шпандау, которую по неосторожности вовсе не вооружили, сдалась маршалу Ланну. В арсенале нашли 80 орудий, а гарнизон простирался до 1200 человек. Я отправился с моею гвардией в Шарлоттенбург для подкрепления Ланна, и остался там 27-го, чтобы принять нужные меры к преследованию корпуса Гогенлоэ.

          28-го я занял Берлин. Я входил победителем в Милан, в Каир, в Вену, но нигде, признаюсь, не был встречен с таким усердием, как здесь, этими самыми пруссаками. В самом деле, мещанский класс, столь многочисленный в германских государствах, смотрел на меня как на защитника тех начал, которые восторжествовали во время революции; обиженный притязаниями дворянства, этот класс не принимал никакого участия в делах, произведших войну.

          Иенская и Ульмская кампании должны служить полководцам образцами искусства соединять войска, кстати, и разделять их по нанесении удара. Уничтожение прусской армии так необыкновенно, что я должен войти в некоторые подробности, чтоб объяснить его.

          Между тем как я шел к Берлину, Мюрат, Сульт и Ней последовали за остатками прусской армии в Магдебург. Король, справедливо полагая их в отчаянном положении, направился к Одеру и предоставил главное начальство князю Гогенлоэ с тем, чтобы он снова устроил армию под стенами этой важной крепости. Поручение невозможное: он был бы там окружен. Сульт преследовал неприятеля с такою быстротой, что прусский арьергард только еще вступал в лагерь под Магдебургом, когда дивизия Леграна ворвалась туда вслед за ним и принудила его уйти в крепость, где все пришло в ужасное смятение.

          Тут князь Гогенлоэ узнал об окончании сражения при Галле и моем движении на Дессау и Виттенберг; он, однако ж, надеялся, что сожжение мостов на Эльбе доставит ему возможность достичь Штеттина ранее нас. Но я сказал уже, что эти мосты достались нам почти неповрежденными.

          Пруссакам оставалось только устроить армию и усилить ее до 50 000 человек под защитою Магдебурга, удерживать сколько можно долее войну на обоих берегах Эльбы, чтобы выждать, какое действие произведет прибытие русских на Одер, и воспользоваться стенами крепости в случае совершенной невозможности держаться вне ее. Для этого надобно было иметь в изобилии продовольствия и военных припасов, а ни тех, ни других не было. Гогенлоэ мог еще броситься на Сульта, пробиться в Ганновер, соединиться с дивизией Лекока⁽²²⁾ и держаться в Вестфалии до последней крайности. Наконец, представлялся еще и третий способ действия, а именно: не теряя времени достигнуть Штеттина; Гогенлоэ предпочел последнее, что было весьма естественно при тогдашнем положении дел.

          Гогенлоэ надеялся выступить из Магдебурга с 68 батальонами и 159 эскадронами, считая приведенных принцем Вюртембергским из Галле и назначенных прикрывать его движение; но беспорядок был так велик, что Калкройт вместо того, чтобы расположить эшелонами свою многочисленную кавалерию на правом берегу Эльбы, послал ее на кантонир-квартиры на левый берег к Зандау [один прусский историк обвиняет в этом Калкройта, другие утверждают, что Блюхер повел эту кавалерию к Зандау, находящемуся в 13 льё ниже Магдебурга] и что вместо 27 слабых батальонов, назначенных к защите Магдебурга, в этом городе во ошибке осталось 52 полных.

          От Магдебурга к Одеру ведут две дороги: прямейшая и лучшая пролегает через Бранденбург и Берлин; а другая идет более на север через Ратенау, Рупин, Цеденик, Пренцлау и Штеттин. На первой Гогенлоэ должен был встретить наши колонны, шедшие из Виттенберга в Потсдам, и потому он предпочел вторую, которая сближала его с его кавалерией, направлявшеюся из Зандау на Нёйштадт, и отдаляла мгновение, в которое мы могли бы его настичь. Он не мог ничего другого избрать, но должен был принять лучшие меры для исполнения своего движения, идти с большею поспешностью и лучше согласовать действия разных частей своих войск.

          Штеттинская дорога, по которой он следовал, сходится в Цеденике с Ораниенбургской, по которой я направился; он должен был идти безостановочно, пока не достигли этого города его главные силы, и в особенности его многочисленные эскадроны. Весьма вероятно было, что он придет в Цеденик ранее наших войск, потому что Мюрат следовал за ним через Гарц и еще незадолго до того, в Магдебурге, требовал через генерала Беллиара, чтобы он сдался. Можно ли было предполагать, чтобы французские войска, разбросанные между Гальберштадтом и Магдебургом, и которым следовало еще переправляться через Эльбу, пришли в Цеденик ранее князя Гогенлоэ? Однако это случилось: Мюрат достиг этого города быстрыми маршами, ранее колонн Ланна, шедших в голове моей армии.

          Князь Гогенлоэ, выйдя из Магдебурга 23 октября, направился тремя колоннами на Рэтснау, с 28 батальонами и почти 30 эскадронами; главная часть кавалерии переправилась ниже через Эльбу и присоединилась к нему около Нёйштадта. Блюхер принял начальство над корпусом герцога Вюртембергского, назначенным составлять арьергард.

          Итак, Гогенлоэ имел 25-го в своем распоряжении 50 батальонов и 160 эскадронов; но вместо того, чтоб соединить войска в одну массу и располагаться бивуаками, продовольствуя войска подвозом припасов через жителей и земское управление, он разбрасывал свои войска на кантонир-квартиры по деревням, и через это истомлял их бесполезными переходами с квартир на квартиры и вводил беспорядок и неповиновение. Эта система тем более непонятна, что он думал пробиваться силою, а в таком случае нельзя идти этапами.

          В заключение всех этих ошибок вместо того, чтоб расположить свою многочисленную кавалерию на правом фланге, откуда мы шли, он перенес ее на оконечность левого, по направлению к Витстоку; между тем пехота направлялась на Нейрупин, а слабый авангард под командою Шиммельпфеннига⁽²³⁾ - на Цеденик.

          Этот город, расположенный, как я уже говорил, на соединении с тою дорогою, которую я избрал, был решающим пунктом, которого следовало достигнуть ранее нас; и если уже авангард успел прибыть туда, то и остальная армия легко могла его достигнуть, если бы были приняты лучшие меры.

          Сдача Шпандау (25-го октября) приобретала еще более важности при приближении прусских войск. Бернадотт, узнав в Бранденбурге о движении Гогенлоэ, тотчас меня известил об этом и двинулся сам по направлению к Фербелину и Креммену.

          Великий герцог Бергский, которому уже нечего было делать в окрестностях Магдебурга, когда неприятель успел достичь этой крепости, получил приказание поспешно свернуть к Бальби или Дессау и перейти там Эльбу. Он так быстро это выполнил, что пришел в Шпандау во время сдачи этой крепости и тотчас же направился через Ораниенбург в Цеденик. Ланн, который должен был за ним следовать, прибыл только 26-го к Ораниенбургу.

          Ожеро и Даву были оставлены в окрестностях Берлина на случай, если неприятель, избегнув от других корпусов наших, вздумал бы зайти нам в тыл. Первый охранял важный мост в Нёйбрюке через Гавель; второму приказано было выдвинуть свою легкую кавалерию до Одерберга,

          Князь Гогенлоэ, узнав 26-го о прибытии наших войск в Ораниенбург, принял позднее намерение ускорить свое движение, перейдя со своею пехотою через Гранзее в Цеденик, а на другой день в Пренцлау, чтоб достигнуть 28-го Локницкого дефиле близ Штеттина, где бы он уже избавился от опасности. Кавалерия его должна была направляться туда же через Витсток и Вольдек.

          Прибыв в Гранзее, Гогенлоэ получил неожиданное известие, что генерал Шиммельпфенниг опрокинут в Цеденике кавалерией великого герцога Бергского и в беспорядке бросился в Пренцлау. Странно было потерять свое ближайшее сообщение по причине кавалерийской стычки, когда 10 000 прусской кавалерии оставались без пользы в Витстоке.

          Гогенлоэ, потеряв надежду пробиться, решился достичь Бойтценбурга [Бойтценбург близ Пренцлау, не должно смешивать с Бойтценбургом на Эльбе], сделав обход через Фюрстенберг и Лихен, где он намеревался ждать Блюхера и часть кавалерийской колонны, которую он хотел притянуть к себе взамен отделившейся от него кавалерии Шиммельпфеннига.

          Мысль эта была безрассудна, потому что наши войска занимали прямую и кратчайшую дорогу через Темплин, и следовало ожидать, что они встретят эту колонну с тою еще невыгодою для пруссаков, что эти войска могли быть удобнее поддержаны теми корпусами, которые прибыли первые в Берлин (Ланна и Даву). Как бы то ни было, 27-го Гогенлоэ прибыл в Лихен, и напрасно там ожидал Блюхера, который, узнав слишком поздно об этом движении, дошел только до Гантцера; ожидаемая им кавалерия также к нему не присоединилась; а так как ему нельзя было терять времени, то он и продолжал свое движение на Бойтценбург.

          Мюрат, узнав во время своего марша из Темплина в Пренцлау о движении пруссаков, тотчас обратился с дивизиями Груши, Бомона и Ласалля к Вихмансдорфу, где он наткнулся на гвардейских жандармов, прикрывавших с фланга движение пруссаков. Напасть, окружить и притеснить их к берегу озера было для него минутным делом. Этого то полка офицеры обидели французского посланника, чтоб тем вернее увлечь короля к объявлению войны; мы отмстили им теперь, заставив сдаться на капитуляцию в чистом поле, что никогда не должно случиться с кавалерией.

          Гогенлоэ, устрашенный этим известием, собрал свою пехоту и колебался, идти ли ему в Бойтценбург или двинуться по поперечной дороге между Пренцлау и Пассевальком: последнее было, разумеется, благоразумнее; но, основываясь на донесении патрулей, он решился вступить ночью в Бойтценбург, и на другой день направиться по дороге в Пренцлау, где он нашел бы съестные припасы и фураж для своего войска.

          Корпус этот подвинулся к Шонермарку и Густову и вошел без особенного препятствия в Пренцлау; но великий герцог Бергский, прибыв по темплинской дороге и не сумев занять города с одною кавалериею, велел отряду драгун обойти его, между тем как он сам с двумя дивизиями направился на ручей Голмюц, стремительно ударил на хвост прусской колонны, преследовал ее до предместья, заставил полк короля бросить оружие, отрезал авангард под начальством принца Августа (см. прим. 15) и принудил его, несмотря на храброе сопротивление, сдаться в плен со своим батальоном.

          Прусская пехота, миновав Пренцлау, направилась, неизвестно отчего, в Пассевальк, а не на Штеттин. Мюрат предложил Гогенлоэ сдаться, и Ланн, бывший сам при войсках Мюрата, хотя его корпус был еще далеко, сделал то же, чтоб обмануть неприятеля.

          Уверенный, что он не может достигнуть Локница, и что этот пункт уже во власти нашей пехоты, атакованный с фронта кавалерийскою дивизией, а с тыла двумя другими, Гогенлоэ положил оружие с 17 батальонами и 19 эскадронами, силою, по крайней мере, до 12 000 человек.

          Великий герцог Бергский поспевал всюду; едва лишь приобрел, уже легкая кавалерия Ласаля принудила Штеттин сдаться на капитуляцию нашим гусарам, несмотря на то, что там было 5 000 гарнизона. Мюрат тотчас направился на Пассевальк, куда отступили главные силы кавалерии Гогенлоэ, узнав о поражении своего начальника. Шесть кавалерийских полков и одна бригада пехоты, измученной усиленными переходами сдались без выстрела.

          Одна только бригада, отрезанная накануне от Пренцлау, явилась к Штеттину; губернатор 28-го не впустил ее, а на другой день отворил ворота при первом требовании нашего авангарда. Эта бригада дошла до Анклама, где дивизия генерала Бекера⁽²⁴⁾ настигла ее и заставила положить оружие.

          Из всей этой, прекрасной, сильной армии остался только Блюхер и прежний корпус герцога Веймарского, состоявший под начальством генерала Виннинга, который, обманув Сульта, перешел Эльбу около Зандау и достиг Мекленбурга.

          Блюхер, узнав о поражении Гогенлоэ, повернул тотчас к Нёйстрелицу, где он соединился с корпусом Виннинга и составил небольшую армию силою в 21 000. Теперь надобно сказать несколько слов о моей армии.

          Даву, остановившись на несколько дней перед Берлином, двинулся потом по дороге во Франкфурт-на-Одере и в Кюстрин. Эта крепость, построенная на острове, образуемом Эльбой, крепость, которую майор Хайден⁽²⁵⁾ так храбро защищал в семилетнюю войну, сдалась нашим. Чтоб занять ее, мы должны были воспользоваться судами гарнизона! Овладев этим столь важным пунктом, и не имея пред собою неприятеля, Даву тотчас же направился по дороге в Познань. Ожеро занял Франкфурт; гвардия моя оставалась в Берлине; Ней блокировал Магдебург.

          Между тем как орлы мои неслись так быстро от Рейна к Одеру, покорив в 3 недели все пространство между этими двумя реками, я ничего не упускал из виду для утверждения и обеспечения моей власти в покоренных областях. Мортье занял уже княжество Фульду с двумя слабыми дивизиями 8-го корпуса. Принц Оранский, которому оно досталось по Люневилльскому договору в вознаграждение за штатгальтерство, сражался в неприятельских рядах. Я его наказал за это, овладев его землями. Мортье вместе с голландским королем двинулся потом к Касселю.

          Курфюрст, будучи в некотором отношении вассалом Пруссии, и притом одним из моих непримиримых врагов, уехал в Англию, увезя с собою значительные сокровища, остатки пособий, которые он постоянно получал от Англии со времен коалиции против Людовика XIV в 1702 году. 20 000 человек, набранных против меня, положили оружие и были рассеяны слабейшими силами. Голландский король подвинулся с галло-батавскою армией к Ганноверу, и после нескольких незначительных стычек окружил прусскую дивизию Лекока в Гамельне и Шэнбурге, овладев почти без выстрела всем курфюршеством, герцогством Брауншвейгским и ганзейскими городами Бременом и Гамбургом.

          Баварские и Вюртембергские вспомогательные войска, занявши Байрейт и прикрыв таким образом правый фланг большой армии при ее решительном движении, направились потом через Плауэн на Дрезден, и соединившись с Даву, приближались к Одеру: они составили 6-й корпус, из вспомогательных войск прочих малых владетелей составились гарнизоны в тылу нашем. Гессен-Дармштадский отряд остался в Шпандау и Штеттине, а Нассауский - в Берлине.

          Я также старался привлечь на свою сторону саксонцев; еще до начала воины я объявил прокламацией, что Пруссия намерена обратить Саксонию в свою провинцию. Я заключил перемирие с саксонским генералом, взятым в плен при Иене; вследствие этого саксонские вспомогательные войска отделились от прусской армии в Бальби на Эльбе, и курфюрст (Фридрих Август III)⁽²⁶⁾ начал переговоры, чтобы сблизиться с нами.

          Узнав о соединении Блюхера с корпусом Виннинга, я приказал Бернадотту преследовать эту небольшую армию, Мюрату - стараться отрезать ее от Стральзунда и Роштока, а Сульту - препятствовать ей достигнуть нижней Эльбы.

          Блюхеру трудно было ускользнуть. Он направился на Шверин, выдержав арьергардное сражение в Носеентине против Дюцона, в довольно жарком кавалерийском деле около Кривица. Кажется, что он сначала хотел направиться по дороге в Густров, без сомнения для того, чтоб сесть на суда в Роштоке или достигнуть Стральзунда; но, так как Мюрат находился уже в Демнине, то он свернул налево к Мекленбургу в намерении броситься на нижнюю Эльбу и вести в Ганновере малую войну. Предупрежденный на всех пунктах, он двинулся к Любеку, куда и прибыл 5-го ноября. Бернадотт направился туда через Шонберг, а Сульт - через Рацбург: кавалерия Мюрата их поддерживала.

          Придя с северной стороны, Бернадотт узнал, что остаток шведского отряда, так дерзко занявший Лауэнбург, сел на суда в Любеке. Река Траве течет извилисто; плавание по ней до Травемюнде трудно и медленно; бригада из дивизии Дюпона, посланная на половину дороги в Шлутуп, успела захватить один гвардейской батальон и остатки значительного обоза.

          Наши колонны, прибыв к Любеку 6-го на рассвете, тотчас начали атаку. Бернадотт приказал дивизии Друэ взять приступом Мекленбургские ворота и прилежащий к ним бастион. Город окружен простою стеною, в худом положении, но которая все-таки обеспечивает его от взятия открытою силою. Пруссаки поспешно вооружили ее своими полевыми орудиями. Уверяют, что два прусских полка, неосторожно поставленные вне ворот и опрокинутые бригадою Фрера⁽²⁷⁾, были причиною того, что наши войска, смешавшись с неприятелем, проникли в город. Как бы то ни было, храбрые 27-й легкий и 94-й линейные полки, воспламененные воспоминанием прежних побед, бросились на неприятеля, взяли палисадированный тамбур у ворот и ближайшие батареи и, подкрепляемые остальным корпусом, ворвались на улицы.

          Блюхер, сделав свои распоряжения, возвратился в свою квартиру; но лишь только вошел в нее, как наши солдаты уже проникли по его следам до королевской улицы; он едва успел сесть на лошадь, а штаб его был взят в плен. Колонны Сульта встретили более затруднения при взятии Ганноверских ворот; но они уже проникли в город, когда войска Риво показались в прилегающей улице. Блюхер успел пробиться с 4 или 5 000 пехоты через Голштинские ворота и присоединился к своей кавалерии, расположенной на левом берегу Траве; остальное войско (около 8 000) пало под штыками или было взято с оружием в руках. Кровавый бой завязался в улицах, в домах, в публичных зданиях. Трудно удержать солдат, когда ими овладеет жажда крови и мести. Жители этого цветущего города должны были вынести все ужасы приступа; но Сульт и Бернадотт успели, наконец, восстановить порядок.

          Отступление Блюхера за Траве могло только на день отсрочить его гибель, потому что нейтралитет Дании не оставлял ему никакого пути к спасению. Он принужден был положить оружие в Ратенау с 10 000, которые у него оставалась.

          Уничтожение прусских войск не было единственным результатом Иенского сражения: общее уныние овладело всею Пруссией, лишило бодрости гарнизоны, и было причиною скорой сдачи всех важнейших крепостей государства. Магдебург, весьма значительная крепость, имевшая от 18 до 20 000 гарнизона при 6 000 орудий, присоединилась к сдавшимся прежде; она не лучше других противилась, и после бомбардирования, продолжавшегося только несколько часов, старый Клейст⁽²⁸⁾ сдался Нею, силы которого не превышали гарнизона.

          Гамельн и Ниенбург сдались также при первом требовании галло-батавской дивизии под начальством Савари.

          Между тем как мои генералы преследовали по всем направлениям остатки прусской армии, я оставался в Берлине, потому что не мог сам вести авангардную войну, которая производилась по всем направлениям. Притом же я должен был устроить управление в обширных землях, нами покоренных; поспешить с мерами, которая бы упрочили наши завоевания; осмотреть корпуса, пришедшие заменить наши потери и увеличить наши средства; наконец, подумать о том, как воспользоваться нашими успехами.

          В Берлине я издал громовой декрет в ответ на приказание английского совета, объявившее гавани пролива в блокаде. Впрочем, эта блокада на бумаге ничего не значила, потому что Англия имела довольно кораблей, чтобы произвести ее действительно и тогда снять ее можно бы было только эскадрами, если бы она была произведена эскадрами; но в приказании английского совета самые формы и правила были противны народному праву.

          Морское право во всей обширности, которую англичане осмелились ему присвоить, допускает освидетельствование для удостоверения, точно ли корабль принадлежит той нации, флаг которой на нем поднят и не содержит ли груз его контрабанды, то есть боевых и жизненных припасов. Оно также запрещает вход в гавани, которые объявлены в блокаде, и корабли, которые были о том предуведомлены и захотели бы хитростью войти, дозволяется брать. Но чтобы блокировать все гавани, требовалось иметь перед каждою значительное число военных кораблей. Постановление совета, объявив весь берег Франции от Сены до Антверпена в блокаде, давало право брать все корабли, шедшие в эти гавани, обложенные или необложенные. Но, приняв это за правило в 1806 году для французских берегов на сто миль, Англия могла потом распространить его вторым декретом на все берега Франции и ее союзников и уничтожить европейскую торговлю, что она действительно и сделала.

          Чтобы ни говорил об этом автор книги Manuel sur les Neutres, но великая нация, имеющая со своими союзниками более 2 000 миль берегов, 100 линейных кораблей и колонии; нация, граждане которой чувствуют свою силу, не может снести подобного унижения. Я был раздражен; мое победоносное положение позволяло мне действовать решительно, и я издал декрет, который был еще сильнее английского. В этом декрете я изложил все несправедливые и противные народному праву действия Англии, клонившиеся к возвышению торговли и промышленности ее через упадок и уничтожение торговли и промышленности других наций, и в заключение присовокуплял, что:

1. Британские острова объявляются в блокадном положении.

2. Торговля и письменные сношения с означенными островами воспрещаются. Вследствие этого все письма и пакеты, адресованные в Англию, или на имя англичанина, или даже написанные на английском языке, будут не принимаемы на почты и перехватываемы.

3. Всякий англичанин, какого бы звания и состояния он ни был, захваченный в странах, занятых войсками нашими или наших союзников, будет считаться военнопленным.

4. Магазины, товары и всякая движимость, какого бы рода она ни была, принадлежащая английскому подданному, или полученная из английских колоний и мануфактур, конфискуется.

5. Торг английскими товарами воспрещается. Всякий товар, принадлежащий Англии или идущий из колоний и мануфактур, конфискуется.

6. Половина конфискованного по двум предыдущим пунктам будет обращена на вознаграждение негоциантов за потери, понесенные ими через взятие купеческих судов английскими крейсерами.

7. Ни одно судно, идущее прямо из Англии или из английских колоний, или пристававшее к берегам означенных стран, после обнародования настоящего декрета не будет впущено ни в одну гавань империи и королевства Итальянского.

8. Всякое судно, которое ложным объявлением преступит изложенное в 7-й статье правило, будет захвачено: и судно, и груз его будут сочтены законным призом, как будто бы они были английскою собственностью.

          Остальными статьями определялись меры к приведению в исполнение этого декрета.

          Лондонский кабинет недолго оставался у меня в долгу: первый приказ 7 января 1807 года объявил законным призом каждый нейтральный корабль, производящий торговлю с гаванями Франции и ее союзников.

          Никогда Рим и Карфаген не оказали столько взаимной вражды; их ссоры касались только политического могущества их и их союзников, которых они постепенно вовлекли в свои распри; но от борьбы Франции с Англией зависело, можно сказать, благосостояние и спокойствие обоих полушарий.

          Между тем, как я восставал против нового морского права, объявленного Великобританией, мои войска довершили покорение всего пространства между Рейном и Одером. Мюрат, Даву и Ланн перешли уже эту реку и вступили в прусскую Польшу.

          Зима приближалась; следовало принять меры к упрочению наших дивных успехов; мне представлялось два средства: или довершить уничтожение Пруссии, разделить ее между моими союзниками; или подарить ей мир и приковать к себе благодеяниями, а Польше возвратить самостоятельность.

          Прусский король, прибыв на Одер, прислал ко мне маркиза Лукезини договариваться о мире или о перемирии; он приехал с генералом фон Цастровым⁽²⁹⁾, благородный и открытый характер которого был лучшею порукою в искренности намерений короля. Дюрок договаривался с ними в Шарлоттенбурге. Трудно было согласиться на заключение перемирия, когда каждый день мне доносили о новой сдаче корпуса или крепости.

          Уполномоченные чувствовали, что показав желание союза, они смягчат условия договора. Победитель всегда расположен более сделать для неприятеля, который соглашается сделаться союзником, нежели для противника, который заключает простой, обыкновенный мир, и на другой же день готов снова вступить в ряды неприятелей.

          Я согласился на перемирие, по которому оставлялись Пруссии Магдебург и все земли, лежащие между Эльбой и Неманом; она лишалась Ганновера и всех владений во Франконии, Саксонии и Вестфалии. Если б союз был заключен, то я мог бы ее вознаградить. Но Магдебург сдался с 20 000 в тот самый день, когда Дюрок подписал в Шарлоттенбурге условия; мог ли я возвратить эту главнейшую прусскую крепость из-за простого перемирия, еще не утвержденного королем, бывшим в Кенигсберге, посреди русских войск, призванных им на помощь. Следовало заключать новый договор; я уехал в Познань и только там мог его подписать. Я не надеялся, что он будет ратифицирован, потому что прусский король уронил бы себя в глазах современников и потомства, если б он снова оставил русских, приславших на Вислу 80 00 войска, проходившего уже через прусские владения.

          Между тем моя армия, не встретив неприятелей между Одером и Вислою, приближалась уже к Варшаве и Торну. В тылу моем оставалось только наблюдать за Стральзундом и шведами, и покорить Силезию с ее шестью крепостями. Я поручил первое Мортье, пока его не сменит новый обсервационный корпус на Эльбе. Покорение Силезии было предоставлено моему брату Иерониму: он не имел еще престола, и мне хотелось дать ему случай прежде чем-нибудь отличиться. Он сначала служил в Брестской эскадре, но не был склонен к морской службе; я назначил его в мою сухопутную армию, и вверил ему 9-й корпус, состоявший из 25 000 баварцев и вюртембергцев; он командовал им под руководством Вандама. Ему было бы весьма трудно покорить Глогау, Бреслау, Бриг, Нейссе, Швейдниц и Глац, гарнизоны которых по крайней мере равнялись с его силами, если бы противник его, принц Ангальтский⁽³⁰⁾, имел более твердости и воинских дарований. Первая из этих крепостей почти не защищалась, но другие оборонялись довольно хорошо, под начальством лучше избранных комендантов.

          Так окончилась эта семинедельная война, нисколько не похожая на семилетнюю. Никогда победа не имела подобных результатов. В это короткое время мое могущество раздвинулось, так сказать, с берегов Рейна до берегов Вислы. Сто тысяч пленных, четыре тысячи орудий, шесть больших и множество менее важных крепостей были трофеями искусного маневра, изумительной храбрости моего войска и неопытности моих противников.

          Что ни говорить против этого красноречивый сочинитель "Precis des evenements militaires", но эти успехи были плодом искусного применения правил войны с моей стороны и совершенного забвения этих правил со стороны моих противников. Отвергать существование этих правил - значит отвергать существование солнца. Подобные суждения доказывают только, что человек, их излагающий, совершенно не понимает войны. Мой гений постоянно стремился к их применению и к тому, чтобы сделать это применение по мере возможности общим. В этом-то способе применять их на деле я показал всю возвышенность моего суждения, все величие моего характера и обширность моих видов. Это-то и отличает великого воина.

На главную