Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

          Когда покорена была Сардиния, а Дюмурье, овладев Бельгией, обнародовал свободу плавания по Шельде, Британия пристала к коалиции, по обязанности своей защищать Утрехтский договор и как союзница Голландии, которой угрожало вторжение французов. Она не замедлила сделаться главой союза.

          В начале 1793-го года дела приняли другой оборот. Дюмурье, оставив австрийцев на Руре, около Жюлье, тогда как ему оставалось пройти 10 миль, чтобы откинуть их за Рейн, сделал другую ошибку, еще важнейшую: не заботясь о том, что подставляет им фланг свой и сообщения, он стал помышлять о покорении Голландии и восстановлении республики, или королевства нидерландского, с помощью которого намерен был идти в Париж, предписывать законы якобинцам.

          Не рассчитав, что Англия и Пруссия, верные союзницы Оранскаго дома, не позволят изгнать штатгальтера, он в мыслях создавал уже свою Батавию, не обращая внимания ни на царствующий там дом, ни на Францию, ни на коалицию. Читая его проекты, думаешь, что это сказка из тысячи и одной ночи. Между тем австрийцы разбили его правый фланг близ Аахена и Литтиха. Это заставило его вступить в сражение при Нервинде, в котором он сам начальствовал и был также разбит. Армия его с большим трудом достигла Валансьена и потом Антверпена, оставляя гарнизоны для подкрепления его химерических завоеваний.

          Тогда против Дюмурье вооружился Конвент. Чтобы спастись, он вступил в сношения с принцем Кобургским, и хотел с войском своим идти на Париж, поручив австрийцам охранение наших границ. Это произвело возмущение в войсках; четыре народных депутата и министр Бёрнонвиль⁽¹⁾ прибыли к войску, чтобы исследовать дело. Дюмурье велел схватить их, и выдать австрийцам. Тогда солдаты его взбунтовались, открыли огонь по его прикрытию, и он едва успел спастись, бросившись в Шельду близ крепости Конде, и передавшись принцу Кобургскому. Ненавидимый обеими сторонами, он составлял впоследствии в Лондоне свои военные планы, над которыми будут смеяться потомки. Несмотря на все это, нельзя отнять у Дюмурье ума и дарований.

          Главы якобинцев, пользуясь опасностью Франции, учредили комитет общественного спокойствия. Робеспьер и Дантон⁽²⁾ управляли этою новой исполнительною властью.

          Между тем как коалиция торжествовала на Маасе, прусский король перешел Рейн с новыми силами, разбил Кюстина и осадил Майнц, в котором геройски защищались Клебер, Мёнье⁽³⁾ и Обер-Дюбайе⁽⁴⁾. Герцог Йоркский⁽⁵⁾ и принц Кобургский⁽⁶⁾, воспользовавшись бегством Дюмурье, обложили Конде. Дампьер⁽⁷⁾, шедший на помощь к этой крепости, был отражен и убит. Союзники укрепили лагерь при Фамаре и осадили Валансьен.

          На Юге испанцы, под предводительством Риккардоса⁽⁸⁾, заняли Руссильон; сардинцы вторглись в Савойю. Внутренность государства была не менее обуреваема. Рекрутские наборы послужили поводом к восстанию, давно уже готовому вспыхнуть в Вандее: шестьдесят тысяч роялистов, с оружием в руках, бросились на Анжер и Нант.

          Опасность ожесточала, но не устрашала якобинцев. Тень умеренности казалась преступлением. Жирондистов, блистательная утопия которых ниспровергла трон, считали они теперь такими же врагами, как и роялистов. Мая 31-го большая часть конвента пала на эшафоте за приверженность к ложным теориям. Робеспьер, Дантон, Марат⁽⁹⁾ и чернь, казалось, владычествовали во Франции; но Франция уже готова была восстать против них.

          Между тем британское правительство приближалось твердыми и мерными шагами к своей отдаленной цели. Союзница России, Испании и Голландии, Англия, с помощью флота Екатерины, заставила Швецию и Данию отказаться от прав нейтралитета, завладела Средиземным морем, при пособии Карла VI, и принимала к себе на жалованье чужеземные войска. Золотом набобов мизорских платила она за кровь европейскую.

          Англия, в которой Бриссо⁽¹⁰⁾ видел, незадолго до того, опору французской конституции, сделалась душей Европейского союза. Посланники её восстановляли всех против Франции, везде проповедовали войну с таким же жаром, с каким, во времена крестовых походов, монахи посылали Европу на Азию.

          14-го июля лорд Бочемп и Лукезини⁽¹¹⁾ подписали в лагере под Майнцем тесный союз между Англией и Пруссией. Еще в апреле месяце лорд Эльджин⁽¹²⁾ условился с гессенскими владениями, чтобы они выставили 8 тысяч войска, в случае надобности. Лорд Ярмут⁽¹³⁾ заключил еще два договора; по одному из них (22-го августа) Гессен-Кассель должен был выставить 4 тысячи, а по другому (5-го октября) Гессен-Дармштадт 3 тысячи. Вслед за этим подписал он еще договор с великим герцогом Баденским⁽¹⁴⁾ Трактат, заключенный лордом Гренвиллем⁽¹⁵⁾ с графом де-Фроном, министром короля сардинского, был еще важнее: он обязывал сего последнего содержать постоянно 50-ти-тысячную армию, с тем, чтобы ему ежегодно выдавалось 5 миллионов. Тот же министр 30-го августа заключил союз с австрийским двором. Прибавьте ко всем у этом у договоры, заключенные лордом Сент-Геленсом⁽¹⁶⁾ с Годоем, герцогом Алкудией⁽¹⁷⁾, испанским министром (25-го мая); лордом Окландом⁽¹⁸⁾ со штатгальтером; Гамильтоном⁽¹⁹⁾ с министром короля неаполитанского (12-го июля); вспомните все происки Герве в Ливорне, Дрейка⁽²⁰⁾ в Генуе, Гейля в Копенгагене и Фицджералда в Швейцарии, и вы увидите, как необъятна была деятельность английской дипломатии. Чем же отвечал на это наш конвент? Забавным декретом 7-го сентября, которым Питт объявлен был врагом человечества.

          Каменец, главный и последний укрепленный пункт, остававшийся в руках поляков сдался 2-го мая России с 200-ми орудий; этим довершилось покорение южных провинций; двенадцать тысяч человек присягнули Екатерине. Остаток польских войск был совершенно рассеян. Станислав⁽²¹⁾ подписал 13-го июля первый договор, за которым последовал вскоре и другой (14-го октября).

          Оттоманская Порта, возмущаемая эмигрантами и внушениями коалиции, в конце 1792-го года не хотела признавать Французскую республику. Семонвиль, назначенный послом в Константинополь, должен был скрепить связи наши с этою старинною союзницей Франции. Но проникнуть туда нельзя было иначе, как через Швейцарию, Вальтелин и Венецию. Маре⁽²²⁾, посланный в Неаполь для переговоров с тамошним двором относительно освобождения королевы Марии Антуанетты, отправился с Семонвилем⁽²³⁾ по одной дороге, через Куар. Но исполнительный совет так мало был уважаем иностранцами, что эти два посланника были захвачены на берегах Лаго-Маджиоре, и выданы австрийцам, которые заключили их в темницы Мантуи.

          Политическое состояние Франции было отчаянно, но военные дела её шли еще хуже. От Альп до Пиренеев, от Рейна до океана, от Роны до Луары, трехцветные знамена республиканцев повсеместно отступали пред победоносными полчищами врагов. Богарне, который должен был заставить снять осаду Майнца, подоспел к нему слишком поздно: город был сдан. Кюстин, не надеясь на молодых солдат, не решился дать сражение, чтобы освободить Валансьен, и эти оба генерала, обвиненные в слабости, пали на эшафоте. Бельгард уступал оружию испанцев; Вандея в огне и шестьдесят тысяч победоносных роялистов угрожали конвенту гибелью. Против него, с оружием в руках, восстали вдруг Бордо, Лион, Марсель, Каэн. Австро-сардинские войска перешли Альпы, на помощь этим инсургентам. Остальная часть Франции не поддерживала конвента и, казалось, ждала только случая, чтобы освободиться из-под ига его. Дурно устроенные, раздробленные войска, лишенные искусных начальников, были не в состоянии противиться многочисленному неприятелю. Наконец, к довершению бедствий, мы лишились колонии. Никогда правительство не находилось в таком ужасном положении. Никогда государство не доходило так скоро и так близко до разрушения.

          И в эту-то страшную годину бедствий, когда все предсказывало гибель Франции, разнеслась весть о разделе Польши. Эта весть ясно высказала каждому французу, какая участь ожидает его отечество, и произвела такое же чудное, изумительное действие, как некогда манифест брауншвейгского герцога.

          Подобно как в то время унижение быть под чужими законами пробудило внутренние силы Франции, теперь страх увидеть отечество разрушенными раздробленным проник во все сердца. Мощное чувство любви к родине, чести и независимости одушевило всех французов.

          Власть конвента, возраставшая вместе с опасностью, которой подвергалась Франция, дошла теперь до ужасающей степени. Революционная секира повисла над главами всех, и только на поле брани французы могли искать спасения от свирепости конвента, от позорных казней, от всех ужасов революционного правления.

          Уже война совершенно отклонилась от своей цели. Не защита королевского достоинства, не права дворянства, не контрреволюция, двигали на нас союз европейский; подобно тому и у нас, революционные партии действовали уже не для защиты прав среднего сословия. Якобинцы видели свое спасение только в анархии, пред которою каждый француз должен был быть, или солдатом, или жертвой гильотины. Монархи трепетали, чтобы зараза революции не проникла в их владения. Якобинцы боялись, чтобы от них не потребовали отчета в пролитой ими королевской крови и в их ложных теориях государственного управления.

          Продолжительное бездействие союзников во время бомбардирования Валансьена успокоило республиканцев на счет последствий бегства Дюмурье. После этого прошло уже четыре месяца, и в открытые, обезоруженные границы республики едва вступали неприятели.

          Люди, свыкшиеся с военными соображениями, как например: Карно, Приер, Дюбуа-Крансе⁽²⁴⁾, могли весьма основательно полагать что Ландреси и Лилль, взятие которых так дорого стоило Евгению⁽²⁵⁾ и Мальборо⁽²⁶⁾, должны устоять против союзников. Франция имела более средств для обороны, нежели при Людовике XIV, а между военачальниками коалиции уже не было ни Евгения, ни Мальборо. И так просвещеннейшие члены конвента еще не отчаивались и имели довольно доверенности к общем у расположению умов, чтобы решиться или спасти республику, или пасть под её развалинами; успех превзошел их ожидания. Этим обязаны они столько же народному усердию и своему благоразумию в предпринятых мерах, сколько медлительности и другим ошибкам союзников.

          Однако же потеря двух главнейших крепостей республики, и появление австрийских партизан даже под стенами Сен-Кентеня, обнаруживали гибельное положение Франции. Баррер объявил, что для спасения отечества, Париж должен восстать снова, а Дантон издал указ, по которому всякий солдат, оставивший знамена, должен быть казнен.

          Карно⁽²⁷⁾ и Приер⁽²⁸⁾, в которых заметили военные дарования, были назначены 14-го августа в число членов комитета общественного спокойствия. В тот же день, по предложению Баррера, конвент сделал воззвание к французам, в котором найдете вы, как и во всех подобных произведениях того времени, самое странное злоупотребление слов, вместе с сильными мыслями. Почти все меры правительства ограничивались до сих пор только прокламациями и декретами, выполнение которых было почти невозможно; опасность возрастала со дня на день; едва треть Франции признавала над собою власть конвента, и эта часть изнемогала уже от беспрестанных усилий. По воззванию собиралось небольшое число отважных; храбрейшие уже были на границе.

          23-го августа Баррер предложил образовать народное восстание, убеждая конвент, что только эта великая мера может спасти Францию, он был прав, объяснив необходимость усилить войско и выказав недостаточность обыкновенных рекрутских наборов, он, искусно опираясь на мысль о равенстве, требовал всеобщего восстания и предложил следующий декрет: