Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

          Тугут, взбешенный тем, что посол его зашел далее, нежели хотел Венский кабинет, сослал его в Трансильванию и отверг предварительные статьи, объявив однако же, что он готов продолжать переговоры, но только вместе с Англией, потому что в это время английский посол в Вене лорд Минто⁽¹⁾ объявил, что лондонский кабинет также согласен вступить в переговоры, имеющие целью общую пользу обоих дворов.

          Хотя при настоящем положении дел решение это было довольно естественно, но оно привело меня в негодование, потому что письмо императора не позволяло ему отступить от обязательств, на которые согласился его посланный; к тому же эти условия были довольно умеренны. Посредничество англичан должно было неминуемо замедлить ход дел, а всякое замедление было выгоднее моим неприятелям, нежели мне; и сверх того, я именно желал отделить выгоды Австрии от выгод Англии. Вследствие всех этих причин, я приказал генералам Моро и Брюну прекратить немедленно перемирие и в Германии, и в Италии.

          Весть об этом смутила Венский кабинет. Он чувствовал необходимость мира, и я сам не хотел отвергнуть его за простое нарушение форм, тем более, что уже договаривался в Лондоне через Отто⁽²⁾ о заключении перемирия на море. Из победоносного положения моего на Инне и Минчио я мог извлечь двойную выгоду: во-первых, достигнуть перемирия на море и таким образом иметь возможность отправить несколько фрегатов в Египет и Мальту с людьми, оружием и амуницией; а во-вторых, требовать для прекращения моих наступательных действий, чтобы Австрия сдала мне крепости: Ульм, Ингольштадт в Филипсбург. Австрия согласилась, и перемирие было подписано 20 сентября в Гогенлиндене и подтверждено для итальянской армии в Кастильоне.

          Англия не хотела согласиться на перемирие на море, потому что надеялась на скорую сдачу Мальты, находившейся уже два года в строгой блокаде, и опасалась сверх того, что отправлением подкреплений в Египет мы утвердим положение наше в этой стране.

          На востоке случилось между тем происшествие, которое могло иметь весьма важные последствия. Клебер по отъезде моем из Египта смотрел на свое положение со слишком дурной точки зрения; он жаловался на меня Директории; но, когда письмо его пришло в Париж, кормило правления было в моих руках. Полагая, что первый консул не должен мстить за ссоры с генералом Бонапарте, я отвечал Клеберу ласково, поощряя его держаться по возможности. Между тем визирь Мехмет-паша, уверенный, что ему стоит только показаться, чтобы победить, подступил к Эль-Аришу с 50-тысячною армией. Клебер предложил ему очистить Египет, и турки с радостью приняли это предложение. Но англичане, узнав, что условия договора уже всюду приводятся в исполнение, и что большая часть крепостей сдана туркам, почли себя вправе отказать в ратификации этого трактата, несмотря на то, что переговоры производились вместе с Сиднеем Смитом. Они рассчитывали, что весь Египет будет уже в руках турок до прибытия их отказа, и что армия наша, принужденная сесть на суда, попадет во власть английского флота; но этот Маккиавелев⁽³⁾ расчет обратился к их стыду.

          Клебер сделал очевидную безрассудность; он чувствовал, что мог поправить ее только победою, и двинулся 20-го марта навстречу визирю, шедшему к Гелиополису. Менее чем в 4 часа он совершенно разбил турецкую армию, отбросил ее в степь, с уроном до 10 000 человек, и с торжеством вошел в Каир, вытеснив оттуда турецкий корпус, занявший было этот город. Визирь отмстил за свое поражение низким убийством: Клебер был умерщвлен по его приказанию в тот самый день, когда оружие наше покрывалось новой славой под Маренго.

          Гелиополисская победа могла бы упрочить наше положение в Египте, если бы удалось перевезти в эту страну несколько тысяч человек подкрепления и все, что нужно для основания колонии. Питт и Гренвиль, опасаясь этого, изыскивали все возможные препятствия, чтобы не допустить перемирия на море.

          Я дал им почувствовать, как безрассудно было бы с моей стороны заключить мир с державой, над которою я имел превосходство, продолжая вести войну с другой, и лорд Гренвиль убедился в справедливости этого довода. Англичане соглашались на необходимость морского перемирия и уничтожение крейсерства; но не хотели дозволить нашим военным судам свободное плавание и только позволяли снабдить на две недели жизненными потребностями Мальту и Александрию. (Мальта сдалась 5-го сентября генералу Пиготу⁽⁴⁾, в то самое время, когда мы спорили о снабжении ее припасами; но происшествие это тогда еще не было нам известно.) После этого казалось, что мы не смогли сойтись насчет заключения мира ни с обеими державами вместе, ни с одной Австрией.

          Я воспользовался в Париже свободным временем, доставленным. Мне этою остановкой военных действий, чтобы привести в порядок отношения наши с Соединенными Штатами.

          Демагогические глупости агентов комитета общественного спокойствия поссорили нас в 1793 году, а забвение своего долга уполномоченными Директории препятствовало Пинкнею восстановить доброе согласие, которое никогда бы не должно было нарушаться между нами. Правда, что американцы могли упрекнуть себя в том, что согласились на право осмотра судов, которое Англия себе присвоила; но явным разрывом или сильными угрозами мы не могли обратить их к лучшему расположению. Победы мои открыли новое, вернейшее средство. Находившиеся же два года в Париже депутаты согласились с братом моим Иосифом и Редерером⁽⁵⁾, и договором, заключенным 30-го сентября в Морфонтене, определили дальнейшие, совершенно дружеские отношения между обеими державами, утвердив основания морского права. Свобода нейтрального мореплавания была торжественно объявлена, без других ограничений, кроме тех, которые проистекают из всеобщего права, касательно блокирования гаваней и запрещенных товаров, то есть жизненных припасов, оружия и амуниции. Наконец постановление, что флаг прикрывает товар, было принято, как единственное, достойное справедливого и мудрого законодательства.

          Это событие было чрезвычайно важно, потому что уже с августа месяца Дания и Швеция были вовлечены в важные споры с Англией, которая, не довольствуясь тем, что нарушала все постановления морского права, не стыдилась даже нападать на купеческие флоты, шедшие под прикрытием датских и шведских военных кораблей. Россия и Пруссия, заботясь о поддержании уважения к своим флагам, вмешались, в этот важный спор, и собиравшаяся отовсюду буря угрожала Великобритании.

          При таких обстоятельствах, мне неприлично было подавать пример уступчивости требованиям англичан. Напротив того, я твердо решился не иначе приступить к переговорам о мире, как обеспечив хотя довольно выгодным морским перемирием важнейшие для меня дела. Так как предложенные лордом Гренвилем условия не соответствовали моей цели, то переговоры прекратились в Лондоне 9-го октября, и я объявил, что заключу договоры с Австрией и Англией не иначе как отдельно.

          В тот самый день, в который прекратились в Лондоне переговоры, в Париже приведен был в исполнение заговор, имевший целью лишить меня жизни. Низкие бунтовщики, сравнивая себя с Брутами и Кассиями, изыскивали во мраке средства, освободиться от человека, которого их распаленное воображение представляло им вторым Кромвелем⁽⁶⁾ или восточным деспотом.

          Я собирался ехать в этот день в оперу; весь Париж это знал. Фуше донес мне, что заговорщики, за неимением Капитолия, избрали для исполнения своей цели коридоры театра. Меня уговаривали не ехать туда; я не хотел следовать такому малодушному совету, но приказал принять все нужные меры для взятия под стражу виновных. Черакки и Арена⁽⁷⁾ были схвачены с оружием, которым хотели меня умертвить, и преданы суду.

          Англия, посреди возбужденных ею споров, усугубляла свою отважность и деятельность, стараясь обеспечить за собою выгоды, доставляемый ей настоящим положением дел, и чтобы заставить народ забыть о бедствиях голода, свирепствовавшего во всех трех королевствах Великобритании, победоносный флаг ее развевался на всех пунктах земного шара. Казалось, что английскому правительству не доставало только гарнизонов, чтобы занять пол-вселенной. Потеря колоний действовала на политику европейских государств, так же как и на морскую силу их, разрушив торговлю народов в других частях света, она лишила их основных элементов морской силы и препятствовала им поддерживать их колониальную систем у.

          Еще за полгода Суринам и Демерари, голландские колонии на американском материке, были отняты англичанами; той же участи подверглись и острова Курасао и Св. Евстахия. Адмирал Попем⁽⁸⁾ отплыл, неизвестно для чего, в южный океан. В разных гаванях Англии готовилась также значительная экспедиция, долженствовавшая под начальством генерала Пельтнея соединиться с Аберкромби, для приведения в действие какого-то важного предприятия. Вот выгоды обширной морской силы: она всему угрожает и никогда неизвестно, где она появится; она наносит удары, когда и где ей заблагорассудится.

          Экспедиция Палтни могла иметь целью Голландию, из которой мы вывели войска, сначала для образования резервной армии, а впоследствии для составления французско-батавской армии, которую Ожеро собирал под Майнцем; экспедиции этой также легко было напасть на Антверпен, Флессинген, Булонь, как и вторгнуться в Испанию или сделать высадку в Египет. Предполагая, что англичане направятся против Голландии или Антверпена, и собрал близ Амьена корпус под начальством Мюрата; в состав этого корпуса поступили гренадеры всех внутренних гарнизонных батальонов. Но Палтни отплыл к берегам Испании, где он надеялся сделать то же с флотом феррольским, что Аберкромби и адмирал Митчел сделали с батавским в Текселе. 25-го августа Палтни произвел высадку и атаковал крепостцу Св. Филиппа и брионские высоты; но адмирал Морено⁽⁹⁾, высадив часть экипажей своей эскадры, воспрепятствовал исполнению этого предприятия, успех которого был, кажется, основан только на нечаянности нападения и на нерадении, с которым испанцы обыкновенно исполняют службу. Палтни, встретив сопротивление, тотчас же отказался от своего покушения и отплыл в Кадикс.

          В то же время Аберкромби, присутствие которого в Италии сделалось ненужным после заключенного перемирия, получил повеление отправиться к Кадиксу и эскадры соединились при Гибралтаре.

          Лорд Кейт, предводительствуя этою новою армадою, явился 6-го октября перед Кадиксом. Этот богатый город был тогда добычей такой сильной желтой лихорадки, что многие жители оставили его. Однако ж, менее смелый, нежели знаменитый Эссекс, лорд Кейт удовольствовался сначала бомбардированием. Генерал Морла⁽¹⁰⁾, комендант города, упорно оборонялся. Наконец Аберкромби высадил часть своих войск у мыса Сан-Лукара; они уже начали наступательное движение, как вдруг получили повеление оставить свое предприятие и снова сесть на суда. Полагают, что боязнь заразы была причиною этого приказания, спасшего Кадикс.

          Эти два предприятия удались бы может быть, если бы производились с большей настойчивостью: непонятно, как английские генералы, имея в распоряжении своем такие способы, могли ограничиться одними демонстрациями.

          Между тем, как война так деятельно производилась на море, дела на твердой земле не принимали еще решительного оборота. Тугут, оставлявший министерство в 1797 году, чтобы только не вести с нами переговоров, снова сдал должность графу Кобенцелю (4 октября); но как сей последний несколько дней спустя выехал из Вены в Люневилль, где предполагали открыть конгресс, то место его заступил граф Лербах⁽¹¹⁾, под именем которого Тугут продолжал управлять делами.

          Он все еще надеялся исторгнуть Италию из наших рук. Армия австрийцев на Минчио была усилена. Неаполитанцы, освободившись от внутренних распрей и кровавых приговоров королевы, бесчеловечно исполнявшихся на кораблях Нельсона, приближались к тосканским границам. Можно было ожидат, каждый час, что Аберкромби высадится в Ливорно со своею небольшой армией, с которою он разъезжал из Минорки к берегам Тосканы и оттуда к Гибралтару. Великий герцог с помощью австрийского корпуса под начальством генерала Соммаривы⁽¹²⁾ занимался образованием народного ополчения.

          Я решился предупредить соединение этих грозных сил. Генерал Дюпон⁽¹³⁾ получил приказание вступить в тосканские владения, обезоружить вновь образованное ополчение и занять Флоренцию и Ливорно; что он и исполнил 16 октября, после незначительных, сражений при Барберино и Арредзо.

          Деятельность, с которою производились политические переговоры в продолжение июля, августа и сентября месяцев, не препятствовала обеим сторонам продолжать приготовления. Я поручил Макдональду образовать в Дижоне вторую резервную армию, силою от 14 до 15 000 и приказал ей вступить в Швейцарию. Небольшая французско-батавская армия такой же силы собиралась в Майнце под начальством Ожеро. Цель этих корпусов была освободить главные мои армии от тех второстепенных действий, которые беспокоят фланги, заставляют раздроблять силы и влекут за собою все ошибки посредственных полководцев. Макдональду следовало в одно и тоже время прикрывать в Тироле левый фланг Брюна и правый Моро, и маневрировать таким образом, чтобы обходить фланги неприятеля и сохранять сообщение между обеими армиями. Ожеро надлежало очистить левый берег Дуная, удерживать армию, собираемую неприятелем в Богемии, и доставить полную свободу действий прекрасной армии Моро.

          Австрийцы также не теряли времени; эрцгерцог-палатин отправился в Венгрию, чтобы снова, как в 1797 году, произвести поголовное восстание. Эрцгерцог Карл, который, подпав под несправедливую немилость, был лишен главного начальства и назначен губернатором в Богемию, формировал там новые отряды войск силою от 10 до 12 000 человек, которые скоро должны были вступить в строй. Во всех наследственных землях австрийских собирались рекруты для пополнения полков. Сверх того императорская армия была усилена небольшим отрядом Конде, перешедшим из российской в английскую службу и прекрасным баварским вспомогательным войском. Император Франц сам отправился в армию, для возбуждения в ней любви к отечеству и славе. Трудно решить, какие причины побудили его назначить главнокомандующим, на место Края, эрцгерцога Иоанна, юного принца, хотя имевшего военные познания, но не обладавшего ни опытностью, ни дарованиями своего брата, эрцгерцога Карла. К нему назначили в звании советников Лауэра и Вейротера⁽¹⁴⁾, тех самых генералов, которые в достопамятные дни Бассано и Риволи руководили действиями Вурмзера и Альвинци, и которые, несмотря на свою ученость, действовали так, что всегда терпели поражения. Нет ничего хуже этой учености, без хороших основных правил.

          При подобных вооружениях Австрия считала постыдным заключить мир с уступкой Мантуи, находившейся еще в ее власти. Государство редко заключает мир после нескольких поражений, не возвратив части потерянного в вознаграждение за уступку остального; еще реже решается оно уступить более, нежели потеряло, и особенно, видя возможность защищать свои уступки. Я впоследствии скажу несколько слов о том, как мало обратили внимания на эти весьма естественные правила, при предложениях, которые хотели заставить меня принять.

          Всякая надежда на заключение мира без нового боя исчезла. Я решился, несмотря на суровое время года, прекратить перемирие в половине ноября. Оставляя австрийцев в покое в продолжение целой зимы, мы бы поступили против собственных наших выгод. Моро и Брюн получили приказание объявить противникам о возобновлении военных действий.

          Я составил чрезвычайно смелый план, чтобы обойти армию Белльгарда на Минчио: Макдональд должен был перейти хребет Ретических Альп, дебушировать к Тренту и опрокинуть австрийцев к каналам Венеции, между тем как Брюн будет атаковать их с фронта. Для большей уверенности в успехе я приказал Мюрату выступить из амьенского лагеря в Италию, как скоро цель экспедиции Палтни обнаружится и сделает его присутствие излишним. В голове моей родилась на одно мгновение мысль двинуться на Вену с 80 000 через Норические Альпы в то самое время, как Моро подступил бы к этой столице по долине Дуная. Однако же я решился не присутствовать лично при армии Брюна, потому что по ходу событий действия ее должны были сделаться второстепенными; в намерении моем утвердило меня еще более то, что случилось в Париже во время сражения при Маренго. Побежденная 18 брюмера партия не была совершенно уничтожена, говорят, что, получив первое известие об успехах Меласа, привезенное одним купеческим курьером, якобинцы, считавшие меня побежденным, предложили Карно, бывшему тогда военным министром, воспользоваться этим и низложить меня. Не известно, на что бы он решился, если бы мой курьер, приехавший часом позже с известием о совершенной победе, не дал обстоятельствам совсем другой оборот. Я заключил из этого, что гораздо благоразумнее управлять военными действиями из кабинета, и приказал Бертье снова принять портфель военного министерства.

          Макдональд находил, что данное ему поручение неисполнимо и что у него не было достаточных средств; он отправил ко мне своего начальника штаба, чтобы представить мне все эти причины.

          Выслушав со вниманием донесение его, я расспросил о предполагаемой силе и расположении корпуса генерала Гиллера, находившегося со стороны Германии, и дивизий Лаудона, Дедовича⁽¹⁵⁾ и Вукасовича, прикрывавших Тироль со стороны Италии. Обняв одним взглядом массу Альп между Рейном и Эчем, я обдумал различные соображения, представляемый этим пространным театром войны, и заключил этими словами:

"Мы возьмем Тироль, эту огромную крепость, без боя; нам должно маневрировать на флангах австрийцев, угрожать последнему пути сообщения их; они сами поспешат очистить все верхние долины. Я ничего не переменю в моем предположении. Возвратитесь как можно поспешнее; я скоро прерву перемирие: скажите Макдональду, что армия может пройти всегда, во всякое время года и везде, где только могут ступить два человека. Две недели спустя после начатия военных действий, граубинденская армия должна быть у источников Адды, Олио и Эча, сразиться с неприятелем на горе Тональ, разделяющей их, и достигнув Трента, составить левый фланг итальянской армии, чтобы вместе с нею действовать в тыл Белльгарду. Я же не замедлю отправить подкрепления туда, где они будут нужны. Я ценю достоинство начальника не по числу сил, но "по цели и важности поручения".

          В конце ноября опять начались военные действия. Несколько дней спустя Моро выиграл решительное сражение при Гогенлиндене. Эрцгерцог Иоанн, хотевший начать наступательные действия, вместо того, чтобы ожидать нас в своей неприступной позиции за Инном, бросился в лесистую страну между этою рекою и Изером, чтобы дебушировать к Мюнхену и при Дахау соединиться с корпусом Кленау и большей частью кавалерии, направленными на Регенсбург. По совету Вейротера эрцгерцог вступил 3 декабря в большой Гогенлинденский лес четырьмя колоннами. Три из них шли по чрезвычайно дурным дорогам, еще более испорченным изобильным снегом. Главная колонна, состоявшая из центра, всех парков и резервов, производила движение свое через лес но прекрасному шоссе, и, достигнув Анцинга двумя часами ранее прочих колонн, попала в середину дивизий Моро, и была ими жарко встречена. По не менее счастливому случаю Ришпанс⁽¹⁶⁾, направляясь через лес по поперечной дороге, пересек линию движения левого фланга австрийцев, далеко отставшего, достиг шоссе, овладел им, и атаковал с тыла центр эрцгерцога в дефиле, которого выход был заперт войсками Моро. Теснимый в этой западне со всех сторон, эрцгерцог Иоанн мог почесть себя счастливым, успев возвратиться к Инну с потерею 100 орудий и 12 000 человек.

          Эта победа была тем счастливее, что была одержана без содействия правого фланга под начальством Лекурба, и левого, под командою Колло; хотя Моро, получив известие о наступательном движении неприятеля, тотчас же приказал им примкнуть к себе, но они не успели прибыть вовремя.

          Победоносная армия быстро следовала за устрашенным неприятелем. Головы колонн наших под начальством Лекурба, Ришпанса, Декаэна⁽¹⁷⁾, молодых, пылких и деятельных воинов, гнали его почти без отдыха, с тою неутомимостью, пример которой я показал им в 1796 году.

          Даже самый Инн, эта грозная естественная преграда, усиленная тремя укрепленными во время перемирия мостами и крепостью Браунау, не могла их удержать долее суток. Ошибочное расположение неприятеля позволило Моро, угрожая правому флангу австрийцев, перейти Инн в Розенхайме, на крайней оконечности их левого крыла.

          Австрийцы держались перед Зальцбургом, и Лекурб едва не был принужден вступить в невыгодный бой: но решимость его дала ему время поправить дело. Зальца, Траун и Энс были перейдены с тою же стремительностью. Ришпанс несколько раз захватывал части неприятельского арьергарда и показал большое искусство в своих действиях. Генерал Кленау, направленный на Регенсбург с довольно сильным корпусом, в особенности кавалерией, был остановлен в движении своем поражением главной армии и не мог предпринять ничего лучшего, как соединиться с генералом Симбшеном⁽¹⁸⁾ и богемскими войсками, чтобы напасть на небольшую армию Ожеро, который, заняв Вюрцбург и обложив цитадель этого города, подступал к Нюрембергу. Хотя австрийцы и одержали частный успех на этом второстепенном пункте, но, несмотря на это, их главная армия должна была отступить к Санкт-Польтену в величайшем расстройстве. В продолжение этого кратковременного похода, достопамятного переправами через Инн и Зальцу, и делами при Шванштадте, Фоклабрюке и Ламбахе, генералы Ришпанс, Лекурб и Декаэн покрылись славою.

          Эрцгерцог Карл принял от брата своего начальство над лишенной бодрости армией, потерявшей в продолжение двадцати дней 25 000 человек, 120 орудий и 4 000 повозок. Каким образом мог он, прибыв к этой армии без подкреплений и даже без надежды на скорое получение их, возвратить ей самонадеянность и победу?

          Он предложил перемирие. Моро дано было приказание принять это предложение, если Австрия согласится без замедления и отдельно от Англии вступить в переговоры. Двое суток должно было ждать ответа из Вены, а Моро не соглашался остановить свое движение, будучи уверен, что продолжение действий принесет ему богатую добычу пленными и обозом. Наконец Венский кабинет согласился на все, и 23-го декабря генерал Грюнне⁽¹⁹⁾ подписал в Штейере перемирие, но только для германских войск.

          Итальянская армия оставалась в бездействии. Брюн не находил ни какой выгоды принуждать неприятеля к бою, потому что все еще ожидал Макдональда и Мюрата. Белльгард, которому назначение этих двух отрядов было неизвестно, хотел переждать осенние дожди, затруднявшие движение между рукавами Олио и нижнего По.

          Послушная моим повелениям, граубинденская армия с рвением бросилась через снега и льды Сплюгена, в такое время года, когда даже путешественники, могущее принять все меры предосторожности, боятся решиться на подобное предприятие.

          Груды нетвердого, легкого снега, едва прикрывающие ужасные пропасти, грозные лавины, тысячи других разнородных опасностей, не могли удержать храбрых воинов, уже давно привыкших презирать смерть. Наконец, после чрезвычайных усилий, колонны достигли цветущих берегов озера Комо.

          Но этого было мало; и среди живописных стран Италии надобно было чем-нибудь питаться, а наши войска должны были добывать из Ломбардии средства для продовольствия армии, которую не мог прокормить изнуренный и истощенный Вальтелин. Макдональд перешел второстепенную цепь гор Коль д'Априга, которые хотя и не так высоки, как Сплюген, но представляют может быть еще более препятствий для прохода войск.

          Он предложил Брюну отрядить к нему левый фланг итальянской армии, чтобы выйдя из гор, сделать более решительное нападение. Но Брюн опасался слишком ослабить себя в долине, и чрез то подвергнуться нападениям Белльгарда; потому что, если бы он был разбит и опрокинут на Адду, то армия Макдональда неминуемо погибла бы в ущельях Тироля.

          Оба они были правы: полезно было соединить усилия наши на левом фланге, но только не частью войск. Если б я находился там, то оставив на Эче слабый корпус, я двинулся бы с левым флангом и центром на соединение с Макдональдом и сделал бы с Белльгардом тоже, что с Вурмзером при Бассано в 1796 году. Макдональд, обиженный отказом, произвел с одними своими войсками нападение на гору Тональ, ледяная вершина которой была увенчана окопами. Он был опрокинут.

          Переправа через Минчио совершилась 25-го декабря; назначено было произвести ее в Мондзамбано; правый фланг, под начальством Дюпона, должен был сделать ложную атаку при Вольте. Остановка в исполнении предположения была причиной, что центру и левому флангу было отменено приказание; Дюпон получил известие об этом уже тогда, когда совершил свою ложную переправу, которая таким образом превратилась в настоящую. Правое крыло должно было выдержать все атаки Белльгарда и все усилия его против Подзоло. Сюше, без приказания Брюна, подоспел к нему на помощь, и войска наши против всякого ожидания удержались на левом берегу в следующий день, Брюн действительно переправился в Мондзамбано; неприятель повсеместно уступал атакам прекрасной нашей армии, победоносное движение которой и самый Эч мог остановить только на мгновение. Левый фланг под командою Монсея, двинулся вверх по этой реке на Ровередо.

          Оставив половину небольшого своего корпуса у источников Эча под командою Бараге-д'Илье, Макдональд перешел скалы Априги и спустился к Брено, чтобы открыть сообщение с бригадой Лекки⁽²⁰⁾, посланною к нему на встречу Брюном. Опрокинутый, как я уже сказал, при нападении на тональскую гору, он должен был обратиться через Пизоньо и Коль-Сан-Дзено на Сторо, проложив себе дорогу через льды, как и на Сплюгене. Этот кратковременный поход был весьма замечателен, в особенности, по всякого рода затруднениям и естественным препятствиям, которые наши войска преодолели своею решительностью, самоотвержением и мужеством. История сохранит его для потомства, как один из памятников нашей славы.

          Наконец, 4 января Макдональд восстановил сообщение с Монсеем и дебушировал 7-го через Коль-Весаньо к Тренту, где примкнул к нему Вандам, спустившиеся через Носскую долину, как только неприятель очистил Тональ.

          Правый фланг Белльгарда, стоявшей в Калльано между Монсеем и Макдональдом, казался погибшим. Генерал Лаудон спас его, обманув Монсея ложным известием о заключении перемирия. Австрийцы пробрались долиной Бренты на соединение с Белльгардом. Монсей, думавший занять Трент вследствие переговоров своих с Лаудоном, немало изумился, найдя там Макдональда. Досадуя, что дал себя обмануть такой пошлой военной хитростью, которая, однако же, почти всегда удается, он бросился за Лаудоном и Вукасовичем в долину Бренты. Макдональд двинулся на Боцен за австрийской дивизией, прикрывавшею Граубинден и верхний Эч и которую Бараге д'Илье оттеснил к Мерану. Он уже готов был окружить ее, но тревизское перемирие связало ему руки в то самое мгновение, когда он мог собрать по крайней мере несколько трофеев, за свой трудный поход.

          Брюн, слабо, теснивший неприятеля к Тревизе, действительно заключил перемирие, по которому предоставлял австрийцам Мантую и давал свободный пропуск гарнизонам Вероны, Леньяго, Пескьеры и Анконы, уступленных ему неприятелем. Это была двойная глупость, потому что Мантуя должна была сделаться главным пунктом переговоров с Венским кабинетом, а гарнизоны, которым он дозволил уйти, были бы принуждены сдаться военнопленными. Я предвидел эту ошибку, и пятью днями ранее предписал Брюну не иначе заключить перемирие, как получив Мантую. Приказание мое опоздало двумя днями. Этот странный договор тем более был не у места, что Мюрат в то же время вступил в Ломбардию и приближался к По с 12 000 отборного войска.

          Вследствие этого я приказал Брюну тотчас же прекратить перемирие, двинуться вперед и остановить военные действия только тогда, когда ему уступят Мантую. Кобенцель, узнав в Люневилле об этом затруднении, поспешил устранить его, согласившись на сдачу крепости и утвердил таким образом тревизское перемирие.

          Мне бы ничего не оставалось желать в это время, если бы происшествие 3 нивоза (24 декабря) не доказало мне, что я еще стою над едва закрытым жерлом вулкана. Этот непредвиденный заговор был единственный, которого не предупредила полиция. Заговорщиков было немного, и потому он удался. Предприятие было весьма просто: оно состояло только в том, чтобы как-нибудь остановить мой экипаж во время проезда через Сен-Никезскую улицу и взорвать его на воздух посредством машины, наполненной порохом и другими подобными веществами, и названной адскою.

          Странный случай спас меня от погибели. Всеобщее участие вполне вознаградило меня за этот заговор, для которого неудачно выбрали время. Во Франции ничто не было еще готово для приема Бурбонов.

          Стали отыскивать преступников. Я откровенно признаюсь, что подозревал только площадных Брутов; мы привыкли приписывать им все преступления. Я весьма удивился, когда по исследовании оказалось, что жители улицы Сен-Никезской были обязаны роялистам тем, что взлетели на воздух.

          Неаполитанцам, решившимся, кажется, все делать невпопад, вздумалось во время действий Брюна против австрийцев вытеснить наши отряды из Сиены и занять Тоскану. Граф де Дама вступил туда с 8 000 неаполитанцев. Соммариве, шедшему туда же из Анконы, поручено было взбунтовать соседние долины и перейти Апеннины, чтоб с ним соединиться. Мюрат подходил в то время к Парме. Миоллис⁽²¹⁾, движимый отважностью, пошел между тем на встречу неаполитанцам с 3 000 французско-цизальпинских войск, и нанес им совершенное поражение при Сан-Донато 14 января. Тревизское перемирие остановило действия Соммаривы и предало Неаполь в наши руки. Уверенный, что с Австрией скоро будет заключен мир, и что во всяком случае перемирие даст нам время сладить с Неаполем, я предписал Брюну усилить двумя дивизиями Мюрата, которому приказал идти к Риму с 27 000. Мне хотелось овладеть прекрасным рейдом Тарента, которая еще карфагенянам служила крепким пунктом, дававшим им возможность противиться римскому могуществу на полуострове; рейд этот, с незначительными поправками, мог вмещать огромные флоты. В то время, когда Египет находился еще в нашей власти, она имела для меня двойную цену, представляя выгодный пункт для отправления туда подкреплений. Мюрат беспрепятственно дошел до Фолиньо.

          Между тем Неаполитанский двор предчувствовал опасность, в которую его должны были ввергнуть следствия сражения при Маренго. Хотя королева Каролина и была ослеплена своей ненавистью к нам; однако нельзя не сознаться, что она имела обширный ум. Она отправилась в Вену и оттуда в Петербург, просить помощи России, столь сильно содействовавшей к возвращению ей престола.

          Виды императора Павла I на Мальту естественным образом должны были расположить его ко всему, что могло дать ему силу в Неаполе; но занятие этого острова англичанами раздражило его до такой степени, что он решился действовать вместе со мною, и послал Колычева в Париж, а Левашова⁽²²⁾ в Италию. Неудовольствие российского монарха дошло до того, что Людовик XVIII должен был оставить Митаву и удалиться в Варшаву.

          Мне было весьма выгодно удовлетворить требованиям императора Павла I и притом было бы бесполезно оставлять в бездействии большие массы войск в отдаленнейшей части полуострова, и потому я охотно принял предложения Левашова. Согласно с моим приказанием, Мюрат подписал в Фолиньо перемирие с двором обеих Сицилий, который во всем удовлетворил нас, и согласился даже на занятие нашими войсками тарентского рейда до заключения общего мира. Для взятия ее был командирован Сульт с 10 000; я предписал ему немедленно приступить к работам, необходимым для того, чтобы обезопасить этот пункта от нападения англичан.

          Мюрат отправился в Рим, и папа принял его очень хорошо. Он убедил святейшего отца в миролюбивых моих намерениях и прежнее согласие было вскоре восстановлено между нами.

          Мир, подписанный 9-го февраля в Люневилле, положил конец второй коалиции; он мало разнился от Кампо-Формийского. Главнейшая перемена состояла в том, что Тоскана была уступлена инфанту Пармскому, а великий герцог Тосканский переведен в Зальцбург. Эта статья была потому важна, что доставляла Испании участие в делах Италии как во времена Людовика XIV и XV и отдаляла австрийский дом, который, обладая Вероной и Венецией, мог удобно, с помощью Тосканы, производить вторжения в Италию.

          Впрочем, вот главнейшие статьи этого договора:

1. Император, как император Австрийский и как глава германского союза, уступает Бельгию и весь левый берег Рейна.

2. Он отказывается от Ломбардии с тем, чтоб из нее составлено было особое государство.

3. В замену же Австрия сохраняет венецианские владения до Эча, и границей полагается долина этой реки от выхода ее из Тироля до моря.

4. Герцог Моденский получает Брейсгау взамен своего герцогства, присоединенного к республике Цизальпинской.

5. Великий герцог Тосканский отказывается от своих владений и от принадлежащей ему части острова Эльбы и уступает их инфанту, герцогу Пармскому; он должен получить за эту уступку полное вознаграждение в землях германских.

6. Франция возвращает Коль, Кассель и Эренбрейтштейн, с условием, чтобы эти крепости оставались в том положении, в котором они будут возвращены.

7. Князья, лишенные своих владений уступкой левого берега Рейна, должны получить вознаграждение в недрах германской империи.

8. Республикам Батавской, Швейцарской, Цизальпинской и Лигурийской, которые признаны независимыми в силу статьи 11, предоставлено полное право избрать такой образ правления, какой им заблагорассудится.

          Эта статья должна была произвести новый раздор, что скоро увидели и на опыте. То, что справедливо, не всегда сообразно со здравой политикой.

          Во всяком случае, я мог считать день заключения этого мира, одним из лучших в моей жизни, потом у что он возвращал счастье Франции; она снова явилась могущественной и страшной; она могла успокоиться теперь сном льва, окрепнуть среди своего благоденствия и пробудиться с новыми силами, грозными для врагов ее.

          Между тем, как я с такими значительными выгодами оканчивала войну против второй коалиции, важные события готовились и на севере и в Африке, чтобы сделать очерк первых, я должен немного возвратиться назад.

          Могущество Англии превратилось в нестерпимый деспотизм. Она так же мало щадила нейтральные державы, как и своих неприятелей.

          В самые бедственные времена, народное право освящало условие, что суда купеческие, идущие под прикрытием военных кораблей нейтрального флага, не подвергаются, никакому освидетельствованию; и что наоборот, суда какого-либо государства не могли прикрывать ни судов иностранных, ни судов, нагруженных военными припасами. Эти спасительные постановления служили последним убежищем европейской торговли в военное время. Англичане бесстыдно нарушили все права, почитавшиеся дотоле священными; они силой захватывали купеческие флоты, шедшие во Францию, или с французскими товарами, или с такими, которые были полезны и нужны республике. Они даже атаковали и захватили датские и шведские фрегаты, хотевшие защищать собственность, вверенную охранению их чести и чести их государей, которых флаги были унижены и посрамлены этим насильственным поступком англичан. При подобном морском праве торговля России, Дании, Швеции, Пруссии и Голландии была совершенно подчинена влиянию Сент-Джеймсского кабинета и эти государства не могли допустить подобный порядок вещей, не отказавшись от совершенной независимости и от драгоценнейших источников своего благосостояния.

          Англия отвечала на справедливые представления кабинетов: что она должна делать все, что упрочивает ее владычество на морях, и что она может делать все, что захочет.

          Эти объяснения и занятие Мальты, которую Англия оставила за собою, а не возвратила ордену, в гроссмейстеры которого был избран император Павел I, исполнили негодования российского государя, Пруссию, Данию и Швецию. Все взялись за оружие, чтобы воспротивиться этой постыдной и гибельной монополии. Флоты вооружались в Копенгагене, Стокгольме, Кронштадте и Ревеле. Четверной союз соединил державы севера для поддержания их прав и чести.

          Англия очень хорошо знала, что я, разделавшись с Австрией, обращу все мое внимание на морские силы. Следовательно, ей необходимо было действовать решительно против северных держав, пока мы еще не обдумали общего, огромного плана; ей должно было пользоваться тем, что лед не позволял выйти в море 25 российским кораблям, и поспешить нападением на другие державы.

          Сент-Джеймсский кабинет не только не устрашился восстающей бури, но еще отправил 20 кораблей с посланником в Копенгаген. Когда ультиматум его был отвергнут по причине сильного влияния графа Бернсторфа⁽²³⁾ на дела, Нельсон силой прошел через Зунд, что он, впрочем, мог без труда выполнить, потому что шведские батареи не открыли огня. Он явился перед Копенгагеном, доступ к которому был защищаем десятью старыми, поперек поставленными кораблями, множеством канонерских лодок и двумя огромными береговыми батареями на обеих оконечностях линии.

          2 апреля Нельсон атаковал эту линию 12 кораблями и несколькими фрегатами, пройдя вдоль мели Миттельгрунд, разделяющей пролив на две части, причем один его корабль сел на мель. Бой был ужасен; правый фланг Нельсона не мог ничего сделать против батареи Трех корон; центр его был расстроен жестоким огнем 8 или 9 сот орудий, громивших его корабли. Пространство было так мало, что если б удалось сбить их снасти и такелаж, то они непременно сели бы на мель, но и там бы не укрылись от огня датской линии. Положение их было так опасно, что адмирал Паркер⁽²⁴⁾ подал сигнал к отступлению; Нельсон отвечал сигналом боя до последней капля крови.

          Но и датчане много претерпели: несколько совершенно разбитых кораблей плавали между сражающимися линиями. Нельсон, севший на мель с тремя кораблями, в числе которых был и его собственный, вздумал послать парламентера, под предлогом спасения раненных с датских кораблей, которые по его словам спустили флаг, но которых он не в состоянии был взять.

          Наследный принц [Фредерик VI]⁽²⁵⁾, покрывшийся славою в этот день, не сходя с береговых батарей, лично распоряжался этою достопамятною обороною. Он вдался в обман и заключил перемирие. Несмотря на то, что условия его не были унизительны для датчан, они все еще были выгодны для англичан, потому что без этого перемирия Нельсону, говорят, было бы очень трудно спастись.

          Прибавляют также, чтобы истолковать это перемирие, что датский принц во время самого сражения получил известие о кончине Павла I, которая должна была переменить всю систему северного союза. И это весьма вероятно: император действительно скончался в ночь на 22 марта и легко могло быть, что в Копенгагене узнали об этом 2 апреля.

          Как бы то ни было, но успех, одержанный англичанами в Копенгагене и мирные расположения императора Александра I⁽²⁶⁾, объявленные им при вступлении на престол, отсрочили исполнение моих надежд, и Англия, которой угрожала роковая борьба с Европою, победоносно вышла из своего опасного положения.

          Англия была не менее счастлива в Египте. Следствия сражения при Гелиополисе дали почувствовать Сент-Джеймскому кабинету всю необходимость решительных мер. Ход дел в Италии позволил ей располагать значительным корпусом. Аберкромби получил приказание перевезти его на берега Нила и 8 марта высадился в Абукире с 16 000, за которыми вскоре последовали еще шесть. Он должен был согласоваться в действиях с армией великого визиря, которая шла из Сирии через степь и с корпусом Бэрда, шедшим из Индии через Суэц. Если бы Мену был сметливее, он мог бы разбить эти корпуса отдельно и отбросить англичан к морю, так как я отбросил турок. Но он, напротив, сам разделился, отвергнув советы своих генералов и допустил разбить свой корпус на части. Проиграв сражение при Александрии, в котором Аберкромби нашел славную смерть, французский генерал был принужден броситься в город, между тем как Бельяр [Беллиар], оставленный со слишком большими силами у Каира, был окружен в нем турками, соединившимися с Хатчинсоном⁽²⁷⁾.

          К довершению несчастия, адмирал Гантом, отправленный мною с 6000 подкрепления, три раза показывался у берегов Египта, но, не имея довольно мужества или искусства, чтобы высадиться, три раза возвращался в Тулон. Бельяру и Мену не оставалось другого средства, как подписать условия очищения Египта; Питт чувствовал, что война не имела уже более законной цели, и что наступило время окончить ее. Еще прежде, нежели флот Паркера вышел из Ярмута, он уже решился облегчить сближение враждующих сторона. Он удалился от дел и новое министерство поспешило возобновить прерванные в конце 1800 года переговоры с Отто, все еще находившимся в Лондоне.

          Республика со дня на день более и более процветала; приняв кормило правления, я тотчас же обратил внимание на финансы. Они были в ужасном беспорядке. Десять разрушительных систем следовали одна за другою со времени Калонна⁽²⁸⁾ в конце царствования Людовика XVI, государственные доходы простирались до 480 миллионов, как видно из знаменитого отчета, поданного Неккером; но за то был и долг, одни которого проценты требовали 260 миллионов на государственные расходы, простиравшиеся до 380 миллионов, кроме долга. Годовой недостаток пополняли новыми займами, которые только увеличивают зло, если в то же время; не найдут источников, чтобы их уравновесить или совершенно уничтожить. Конституционное собрание думало сбережением уменьшить издержки до 530 миллионов; но это уменьшение существовало только на бумаге, и не было существенным благом. Тысяча миллионов ассигнаций, обеспеченных народным имуществом, позволили министерству удобно действовать до конца 1791 года. Военные вооружения заставили постепенно увеличивать выпуск ассигнаций и второе собрание почло лучшим средством для приобретения народности, не собирать насильно податей, а прибегнуть к способу бумажных денег, по видимому, столь удобному. Национальный конвент довел злоупотребление ассигнаций до такой смешной степени, что выпущенная дошла до 50 000 000 000. Было время, что давали по 12 и по 15 000 франков за золотую двадцатичетырехфранковую монету.

          Директория сначала отбросила упавшие в цене ассигнации и объявила первое банкротство, приказав менять ассигнации на мандаты, по 30 франков за один; но никто не доверял клочкам бумаги, которые только переменили имя, и нужно было возвратиться к тому, чтобы все казенные платежи производить звонкой монетой. Этот переход был один из труднейших в настоящем положении, и внутреннем и внешнем, и в особенности в то время, когда бедственная морская война уничтожила гавани, колонии и внешнюю торговлю.

          Десять лет общественный долг платился или дурно, или обесцененными ассигнациями. Директория чувствовала себя не в состоянии выдавать ежегодно звонкою монетою 240 миллионов, чтобы платить за роскошь Людовика XIV, регента[Филипп II⁽²⁹⁾] и Людовика XV. Она вздумала после 18 фруктидора уничтожить две трети долга, то есть привести его к ежегодной уплате 70 мил. вечного долга и 10 мил. пожизненного. Остальное было выплачено векселями, которые принимались при покупке народных имуществ.

          Это второе банкротство до того потрясло кредит, что оставшаяся треть долга ходила только по 12 на 100, а две другие трети, уплаченные векселями, вовсе не вмели ценности.

          Несмотря на уничтожение двух третей долга, бюджет расходов возвышался все еще от 7 до 800 миллионов, то есть на 300 миллионов более, нежели во время правления Неккера [по поданным отчетам расход, включительно с 260 мил. процентов, простирался до 635 мил., а доход до 472 мил.; недостаток 161 мил. покрыт был займом по 4 процента. Если бы Директория присовокупила к бюджету 1799 года, простиравшемуся до 780 мил., еще уничтоженные две трети долга, то расход возвысился бы до 941 милльона]. Потребности флота, армии и издержки республиканского правления были причиной этого значительного умножения расходов. Но зато и вновь приобретенные провинции Бельгии и левого берега Рейна, Савойя и графство Ница доставляли общественной казне приращение в податях, которое можно оценить в 60 миллионов.

          Директория никогда не могла довести доходов до половины суммы, показанной в бюджете, и удовлетворяла потребностям продажей огромного количества леса, вырубленного в народных имениях, ненавистными вынужденными займами, деньгами, которые получала она из Италии, и разорительным, ничем не обеспеченным бременем долгов.

          Чтобы привести государственные доходы в порядок и облегчить их сбор, я приказал разделить их на 12 частей и вносить ежемесячно. Главные сборщики податей должны были доставить месячные отчеты всех податей, поземельных, пожиточных и личных; казна, уверенная в своих средствах, сумела уже с 1 января в своем распоряжении достаточный капитал для обеспечения всех потребностей. Порядок в счетной части, в уплатах и расходах был также улучшен, и доверие скоро восстановилось.

          Правда, что я должен был учредить род инквизиции для уничтожения злоупотреблений и лихоимств, вкравшихся при поставках, продажах народных имений и при рубке лесов. Неумолимый Дефермон⁽³⁰⁾ был назначен главой этого ликвидационного учреждения, которое, будучи в одно время и судьей, и подсудимым, действовало немного на революционный лад, но зато не допустило государство сделаться жертвой жадных торговцев и бесстыдных, корыстолюбивых ростовщиков.

          Благодаря этим благоразумным распоряжениям бюджет расходов, возвысившийся постепенно от 680 до 800 миллионов, был постоянно обеспечен. Ход финансовых дел не останавливался ни на минуту, за исключением двух или трех дней расстройства, произведенного ошибкой министра; проценты государственного долга платились исправно. Поставщики, чиновники, армия, флот были своевременно удовлетворяемы; общественный кредит возвысился наравне с ценностью денег; касса погашения долга была учреждена для большего обеспечения его, и Франция, которой политические экономы, подкупленные Англией, предвещали совершенное разрушение по недостатку денег, никогда еще не была в таком цветущем положении.

          Все внутреннее управление шло также хорошо как финансы, политика и война; в тиши готовилось издание важных узаконений; список эмигрантов уменьшился до 1000 человек, отмеченных как зачинщиков беспорядков, или начальников партий; все остальные, число которых простиралось более нежели до 100 000, были призваны обратно; им возвратили их непроданные имения, за исключением лесов, превышавших меру 400 десятин, которые были присоединены к народным имениям, и права сборов с общественных каналов. Образование и просвещение, приходившие в беспорядок, были преобразованы декретом (1 мая 1802). Фуркруа, а потом Фонтан⁽³¹⁾ заведовали этой частью.

          Возмущения, казалось, затихли; их удерживал яркий блеск моей славы. Вандея мало-помалу успокоилась: отъезд Пюизе в Америку и смерть Фротте, которого схватили и расстреляли в то самое время, как он готовил в Бретани новое восстание, лишили роялистов их известнейших начальников. Жорж [Кадудаль⁽³²⁾], самый смелый из оставшихся, был принужден искать убежища в Англии; а прочие, наскучив быть орудием и жертвой других, думали только о спокойствии. Даже якобинцы не могли не одобрить моего торжества: оно им было также полезно, как и мне. У меня не оставалось более соперников.

          Для совершенного прекращения беспокойств во Франции недоставало только восстановления алтарей, ниспровергнутых в минуту самого ужасного безначалия. Духовенство находилось в состоянии совершенного раскола, со времени его гражданского устройства в 1791 году; церкви были оставлены и приходили в разрушение. Я почел нужным восстановить католическую веру, по тем же причинам, которые за два столетия перед этим убедили Генриха IV принять ее. Но, если необходимо было возвратить служителей церкви, то не менее необходимо было обуздать их честолюбие. Надлежало воспретить вход в республику этой рати без отчизны, которая, признавая знамена чужестранного начальника, для возвышения тиары над всеми прочими венцами, заменяла в продолжение десяти столетий божественное учение евангелия невежеством, предрассудками, фанатизмом и нетерпимостью других вер. Словом, нужно было восстановить религию Фенелона, а не Лойолы или Муши⁽³³⁾.

          Мне представлялось три способа достигнуть этой двойной цели: или снова подвести галликанскую церковь под власть римского двора, но вместе с тем ограничить его права, чтоб он не имел никакого влияния на государственные дела; или уничтожить вовсе это докучливое покровительство, и воспользовавшись равнодушием к церковным делам, произведенным революцией, возвести французского прелата в достоинство патриарха, и вверить ему право раздавать духовные места и должности, сохранив впрочем, католическое вероисповедание со всеми его обрядами, или, наконец, признать в равной степени в государстве католическое и протестантское вероисповедания и содействовать распространению последнего, уже довольно усилившегося в некоторых частях Франции, не допуская, однако же, введения иерархии. Это последнее средство, может быть, более соответствовало будущему благу Франции и партии, одержавшей верх в революции. Некоторые придерживались того мнения, что публицисты снова бы произвели в западных провинциях восстания и возбудили бы негодование половины республики, которую я должен был всеми силами стараться успокоить.

          Стал вводить эту реформу силою потому, что, несмотря на мою власть, я мог не успеть в том, что удалось Генриху VIII и Густаву Вазе. Великие перемены вероисповедания бывают делом обстоятельств и благоприятного случая; производить же их силою, значит восстанавливать народ и вместо обращения к новой вере губить его мученическою смертью. Не ограничивая свободу совести, довольно кротостью руководить умами. По всей вероятности, при тогдашнем положении католической веры во Франции введение системы, уравнивавшей первоначальную религию Генриха IV с верой Карла IX⁽³⁴⁾ не встретило бы непреодолимых препятствий.

          Я бы не колебался принять реформу, если бы мог предвидеть, что сойду впоследствии с трона в 1814 и 1815 годах. Тогда бы это самое положило могущественную преграду возвращению Бурбонов, в особенности, если бы реформа была принята просвещенной частью нации. История Стюартов достаточно доказала, что сближение между низведенной с престола династией и народом, исповедующим другую веру, весьма трудно. Те, которые хотели сравнивать восстановление Карла II⁽³⁵⁾ с возведением на престол Людовика XVIII, не постигли вполне различия этих обстоятельств Увлеченный обширностью моих планов, я пожертвовал внешней политике внутренними выгодами, с другой стороны, мнение о легкости введения этой реформы основывалось только на догадках; быть может, не смотря на все, что по видимому благоприятствовало ей, введение новой системы религии пробудило бы давно уснувшие страсти.

          Могущество мое было еще ново; ему нужно было укрепиться; я скорее Людовика XIV имел право сказать: "Государство заключается во "мне", а потому всякая мера, которая могла произвести несогласие или сопротивление, должна была казаться мне вредною собственно для меня, какие бы выгоды не представляла она для общественного блага.

          Из этого видно, что второе средство, состоявшее в замене папы французским патриархом, должно было казаться мне еще менее безопасным; потому что, если уже гражданское устройство, данное в 1791 году духовенству, произвело такие беспокойства во Франции, то можно ли было надеяться, что священники южных и западных провинций отложатся от папы и признают прелата, который неминуемо был бы им отлучен от церкви? Притом влияние Франции на Италию и Испанию требовало всякого уважения к святейшему отцу; отношения наши с Ирландией основывались также на единстве вероисповедания. В войне с Англией нам было необходимо содействие Испании, а известно, что там духовенство важнее короля в управлении; каким бы образом могли продлиться отношения между державой, управляемой изуверами-монахами и республикой, пораженною громами Ватикана? И потому лучше было оставить церковь с существовавшим уже в ней расколом, нежели произвести такую опасную брань. Видя что и этим нельзя было непосредственно достигнуть желаемой цели, и успев достаточно оценить в Италии то влияние на правление, которое там имеет католическая вера, я решился вступить в переговоры с римским двором, чтобы, по крайней мере, поставить наши отношения на ту же ногу, на какой они были до революции. Однако же я приобрел для галликанской церкви более свободы, чем она имела прежде; число епископств значительно уменьшилось, а правительство сохранило право противиться излишеству религиозного фанатизма и опасности введения заальпийского образа мыслей.

          Этот договор, делающий столь же много чести умеренности кардинала Гонзальви⁽³⁶⁾, как и мне, навлек, однако же на себя хулу приверженцев республики и даже некоторых знаменитых публицистов.

"Бонапарте, говорили они, тщетно старается уничтожить следы революции и воспретить всякий доступ требованиям контрреволюционеров, потому что этим же конкордатом он сам открывает им безопасный путь и подкапывает сооружаемое им здание".

          Но опасения их были преувеличены: здание мое было разрушено соединенными усилиями всей Европы, и духовное оружие римского двора весьма мало к тому содействовало. Однако же впоследствии, я сам увидел, что не сбросив совершенно этого духовного ига, я действительно дал оружие противодействию. Я не страшился его при жизни, но оно могло повредить после моей смерти. Заблуждаются, полагая, что фанатизм можно сделать навсегда невредным, ограничив его пределы. Надо только вспомнить, как различна была религия Григория VII и Бонифация VIII⁽³⁷⁾ от исповедания первых епископов, чтобы судить об успехах, которые может приобрести фанатизм в короткое время, если только дадут ему точку опоры, с которой он мог бы потрясать вселенную. Я полагал, что достаточно защитил от него Францию и Европу; но опыт доказал, что я ошибался.

          В самом деле, положительные статьи конкордата⁽³⁸⁾ представляли превосходный религиозный договор. Он доставлял обществу способ к поддержанию законов чистейшей и строжайшей нравственности, обеспечивал народ и правительство от честолюбия духовенства, стремившегося к всемирному обладанию, и доказывавшему это опытами со времен Григория VII. Какой благомыслящий человек мог предполагать, что права этого конкордата будут уничтожены в 1817 году?.. Кто знает, что может произойти от этой ошибки? Можно ли по желанию положить пределы такому грозному обществу, которое основывает свои виды на божественных таинствах, и таким образом освобождается от законов гражданских?

          Религиозная нравственность составляет бесценное сокровище для человечества. Поучения ее могут даже сделаться могучим рычагом в руках государственного человека, если положены точные пределы влиянию ее служителей. Но, под священным покровом божественного скрываются часто мятежные общества, потрясающие власть самых могущественных государей, если они не будут уметь положить влиянию духовенства. Границы, которые благоразумное правительство никогда не должно дозволить преступать.

          Испания и Турция являют живые примеры зла, которое теократия может причинить нации, когда глава церкви находится в несогласии с исполнителями светской власти. Напротив того Россия, Англия, Голландия, Пруссия, также и протестантские державы доказывают, как выгодно подчинить духовенство гражданским законам и сделать его зависимым от политической власти, Избавив от всякого чужеземного влияния. Понятно, что десять веков невежества и заблуждений могли еще удержать государей XVII столетия под игом римского влияния и под властью поборников Лойолы; невозможно было совершенно сбросить с себя это иго без религиозных переворотов, которые всегда влекут за собою печальные последствия, если в них могут вмешаться другие державы, как, например, Испания во времена лиги⁽³⁹⁾. Но трудно понять, как министры моих преемников ниспровергли преграду, воздвигнутую конкордатом, и разрушили здание, которое они должны бы были улучшить, если нашли его не совершенно оконченным, и не вполне способным сохранить безопасность Франции; поступок их был преступление против престола и нации, за которое они должны ответствовать потомству и будут осуждены неумолимою историей. Как могут люди, которым вручены бразды правления великого народа, до такой степени не постигать простейших законов своей обязанности и способствовать основанию подобной теократии? Если религия должна быть для народа средством к поддержанию нравственности, то она в тоже время должна быть и сильной опорой для правительства; как скоро служители ее, хотя на шаг выступят из назначенного им круга действий, в них проявляется уже дух честолюбия и мятежа, и они делаются опаснее дворянства и других классов общества, потому что управляют воспламененною фанатизмом толпою и ставят себя выше всякой человеческой власти.

          Весьма естественно, что духовные правители государств, как Хименес, Мазарини, Ришелье⁽⁴⁰⁾ желали утвердить владычество церкви, выгоды которого сливались с их собственными, но подобное желание, со стороны светского правителя XIX столетия, совершенно непонятно, все, случившееся во время моего заточения, удостоверило меня, что в философическом отношении, я избрал не лучшее средство. Но, если смотреть на систему мою с политической точки зрения, соображая вместе с тем отношения наши к Испании и Италии, то людям государственным она покажется извинительной.

          Переговоры с Англией, которые опять начались, когда Питт оставил министерство по заключении Люневилльского мира, не соответствовали моим желаниям.

          Камнем преткновения для кабинетов были Египет и Мальта. Англичане высадили 20 000 человек близь устья Нила и действовали не без успеха; они ожидали окончания, чтобы выгоднее вести переговоры. Я хотел со своей стороны поставить себя в столь же выгодное положение, угрожая вторжением в Португалию и даже в самую Англию. Брат мой Луциан, бывший тогда посланником в Мадриде, получил приказание снестись об этом с испанским правительством.

          Небольшая армия, собранная в Байонне, под начальством моего зятя Леклерка⁽⁴¹⁾, прошла Кастилию и расположилась перед Альмейдой, в то самое время, когда князь Мира [Годой, герцог Алькудия] с 30 000 испанцев спустился через долину Таго и угрожал Лиссабону. Принц-регент [принц Бразильский] поспешил купить мир, заплатив за него 30 миллионов и уступив Испании Оливенсу. Это не согласовалось с моею целью, и я отказал в ратификации договора, требуя занятия всего королевства.

На главную