Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона

На главную

          В то же время я собрал флотилию в Булони, чтоб угрожать Ирландии или даже берегам самой Англия. Нельсон атаковал эту флотилию брандерами, но был отбит с уроном.

          Эти обоюдные действия не имели большого влияния на ход переговоров: они длились до половины июля месяца, не приходя к окончанию. Англичане не торопились, потому что ежедневно получали новые известия об успешных действиях Аберкромби в Египте; с другой же стороны мы заняли полуостров тарентский, покорили Неаполь и угрожали новым вторжением в Португалию. Между тем мир на твердой земле утверждался с каждым днем более и более, и неопределенность отношений наших с Англией должна была когда-нибудь кончиться.

          Отто известил 14 июля Сент-Джеймский кабинет, что я отказываюсь утвердить ратификацией Бадахосский договор между Испанией и Португалией и настоятельно требую совершенного занятия этого последнего королевства только для того, чтобы сохранить возможность вознаградить чем-нибудь потерю испанских колоний, которые Англия хотела удержать. За этим объявлением последовали другие, что значительно ускорило ход переговоров; труднейшим пунктом была до того времени Мальта. В ноте от 27 июля Отто изъяснялся следующим образом:

"Французское правительство не хочет упустить из виду ничего, могущего вести к общему миру, потому что этого требуют выгоды союзников ее и всего человечества. Английскому королю предстоит рассмотреть, согласуется ли также этот мир с выгодами его политики, торговли и самой нации, и в этом случае отдаленный остров не может служить побудительною причиною к продолжению всеобщих бедствий.

Нижеподписавшийся уже объявил в последней своей ноте, как первый консул был огорчен медленностью переговоров; но так как лорд Хоксбери⁽¹⁾ не соглашается на это обстоятельство в своей ноте от 20 июля, то должно снова приступить к рассмотрению нашего вопроса с той искренностью и точностью, какую требуют столь важные дела. Вопрос разделяется на три части. Средиземное море, Индия, Америка. Египет будет возвращен Порте; республика Семи Островов признана; все гавани Адриатического и Средиземного морей, которые заняты французскими войсками, будут возвращены неаполитанскому королю или папе; Магон будет отдан Испании; Мальта возвращена ордену, и если Англия, как первостепенная морская держава, почтет согласным со своими выгодами срыть укрепления, то это условие будет также принято.

В Индии Англия сохранит Цейлон, и тем сделается совершенною обладательницею этой обширной и богатой страны; другие же колонии, считая в числе их и мыс Доброй Надежды, будут возвращены союзникам в Америке, все будет возвращено прежним обладателям. Английской король уже так силен в этой стране, что требуя еще более, он ясно обнаруживает стремление к такому же преобладанию и в Америке, какого достиг он в Индии. Португалия останется неприкосновенной. Вот условия, которые французское правительство соглашается утвердить. Выгоды, предоставляемые британскому правительству, неисчислимы; требовать еще больших, значит не желать справедливого и для обеих сторон непостыдного мира. Так как Мартиника не покорена английским оружием, но вручена жителями покровительству англичан до того времени, пока во Франции не восстановится правление, то она не может почесться английским владением. Франция никогда не согласится на это. Теперь остается Лондонскому кабинету объявить, на что он решается: если же эти условия для него неудовлетворительны, то, по крайней мере, это послужит доказательством в глазах всего света, что первый консул ничего не упустил из виду и показал все возможное для восстановления мира и избавления человечества от слез и крови, необходимых спутников новой брани".

          Дело протянулось до начала сентября. Англия уже не довольствовалась Тринидадом; она требовала Тобаго и все голландские владения на твердой земле Америки, и делала затруднения в обратной сдаче Мальты ордену. Обладая Азией, она не скрывала более намерения распространить свое преобладание над Америкой и над Левантом. 11 сентября я послал ее правительству сильное и окончательное заявление, в котором угрожал занятием Португалии моими войсками, если дела не будут приведены к скорому окончанию.

          Эта твердость увенчалась тем счастливым успехом, которого можно было от нее ожидать. Английское правительство не только отказалось от обладания Демерари и Бербисом, но и от объявления их независимости, что оно сначала имело в виду, если бы не удержало их за собою. Наконец, предварительные статьи этого желанного мира были подписаны 1 октября в Лондоне Отто и лордом Хоксбери.

          Первая статья состояла в немедленном прекращении военных действий на суше и на морях, и в обратной сдаче всех завоеваний, которые будут сделаны тою или другою стороною после заключения договора.

          Прочие 8 статей утверждали:

1. Возвращение Французской республике и ее союзникам, Испании и Голландии, всех покоренных в продолжение войны колонии и владений, за исключением острова Тринидада и голландских владений на острове Цейлоне, которые оставались в полной власти короля английского.

2. Открытие гавани мыса Доброй Надежды для торговли и мореходства обеих договаривающихся держав, которые будут пользоваться в ней равными правами и выгодами.

3. Сдачу Англией ордену св. Иоанна Иерусалимского острова Мальта и зависящих от него островов.

4. Сдачу Египта Порте, владения которой будут вполне обеспечены договаривающимися державами.

5. Обеспечение всех владений Португалии.

6. Очищение от французских войск Неаполитанского королевства и Римских владений, а от английских Порто-Феррайо и всех гаваней и островов, занятых ими в Средиземном и Адриатическом морях.

7. Признание Францией республики Семи Островов и проч. и проч.

          Известие об этом событии распространило всеобщую радость в Европе; торговля, столь долгое время угнетенная, наконец опять могла оживиться, и нейтральные державы не менее принимали участия в этом счастливом примирении, хотя оно и лишало их выгод, которые они получали до того времени от тайной торговли; они в этом событии видели лучшую будущность: мирные сношения могли вознаградить их некоторым образом за тягость, наложенную было на них новым морским нравом англичан. Даже в самом Лондоне радость достигла высочайшей степени; народ был в таком восхищении, как будто бы сошел с ума от быстрого перехода из мучений отчаяния к вершине счастья. Адъютант мой, привезший туда ратификацию, немало удивился, когда этот неприязненный народ выпряг лошадей из его экипажа и в триумфе тащил его на себе.

          Политика моя в этом году была весьма деятельна. Я привел в порядок отношения мои с императором Александром I договором 8 и 11 октября; потому что, хотя я и близок был вступить в союз с Павлом I, но до мирного договора у нас еще не дошло. Споры с Портой были окончены договором. Я утвердил моею ратификацией трактат, заключенный в Морфонтене с Соединенными Штатами и, наконец, начертал также судьбу Батавии, Швейцарии и Цизальпинской республики. Я вытребовал от Испании обратную уступку Луизианы, которую мы должны были отдать ей по постыдному Парижскому миру в 1763 году, хотя Испания была тогда в союзе с нами. Обладание этою страною, способной ко всякому роду промышленности, имело в глазах моих большую цену: положение ее, между Мексикой и Соединенными Штатами, могло со временем вручить мне участь северной Америки; владея устьем Миссисипи, мы имели в своих руках всю торговлю стран, орошаемых водами, изливающимися в эту огромную реку. Потеряв Сан-Доминго, мы бы на берегах Миссисипи нашли и почву, и климат, способные для разведения колониальных товаров. Два года спустя я отказался от всех моих надежд, продав эту драгоценную колонию Соединенным Штатам: опасение, чтобы англичане не завладели ей и не основали там поселения, которое утвердило бы за ними влияние на Мексику и Соединенные Штаты, было главной причиной, побудившей меня к этой продаже.

          Между тем, пока в Лондоне договаривались о мире, я старался поставить малые соседние государства в такое положение, которое бы соответствовало моим видам. По моему желанию Тоскана была уступлена инфанту, герцогу Пармскому, с тем, чтобы он был признан королем Этрурским. Этот принц испанского дома мог бы всегда, в случае надобности, требовать помощи Испании для войны против австрийского дома в Италии, как это было при Филиппе V и Людовике XV⁽²⁾. Вместе с тем я более и более привязывал к себе королевскую фамилию в Мадриде, а она была мне нужна для достижения намерений моих на морях и для изгнания англичан из Америки. Наконец, я приобрел при этом случае герцогство Пармское взамен Тосканы.

          Чтобы еще тверже укрепить эти отношения, Луциан сделал мне предложение, развестись с Жозефиной и жениться на испанской инфанте Изабелле⁽³⁾. Это соединение с домом Бурбонов, без сомнения принесло бы мне большие выгоды; однако же я находил и неудобства; притом принцесса была слишком молода, чтоб я мог решиться. Подозревая, что Луциан сделал мне это предложение из одного только нерасположения к Жозефине, я приказал ему совершенно оставить это дело.

          Я воспользовался свободой, восстановленной Лондонским трактатом на морях, чтобы подумать о наших колониях. По вступлении моем в консульское достоинство, я нашел колонии преданными в жертву междоусобию: негры, мулаты и белые взаимно ненавидели и уничтожали друг друга. Белые почти все были истреблены; число цветных людей, исполненных силы и мужества, простиралось до сорока тысяч, между тем как негров было до 500 000. С помощью последних, имевших уже 25 000 под ружьем, мы могли бы распространить ужас на островах, принадлежавших Англии. Для этого я осыпал негров милостями. Начальник их Туссен показал в войне с англичанами способность и усердие; я ласкал себя надеждой, что удовлетворю его, принеся ему в жертву Риго⁽⁴⁾ и цветных, и вверив исключительно ему благоденствие колонии; но честолюбец не знает пределов: поощряемый англичанами и окружавшими его интриганами, Туссен вздумал сам учредить колониальную конституцию и объявил себя пожизненным президентом подобно тому, как я сделался консулом. Такой поступок не мог быть терпим: он решительно вел к отложению колонии; это намерение было слишком дурно скрыто под личиной остатков преданности к метрополии.

          Я раскаялся, что отозвал Риго и обезоружил цветных, привязанность которых к Франции никогда не была сомнительна, пока дозволяли им пользоваться политическими правами, утвержденными за ними декретами. И в самом деле, превосходство их образования и способностей делало их первенствующими обитателями острова.

          Вооружив 30 кораблей и 16 фрегатов, я перевез постепенно на Сан-Доминго 25 000 человек, и вверил начальство над ними моему зятю, генералу Леклерку, поручив ему восстановить снова влияние цветных, захватить до сотни начальников негров (до батальонного командира включительно) и заместить их мулатами и белыми.

          Леклерк произвел высадку; но, руководимый старыми колонистами, которые ввели его в заблуждение, он делал все то, что могло восстановить против нас цветных, без содействия которых поручение его никогда не могло исполниться. Однако же, несмотря на то, он завоевал с помощью их восточную часть и Порт-о-Пренс. Туссен, Дессалин и Кристоф сопротивлялись, и предав пламени прибрежные города, удалились глубже в горы. Разбитые во многих сражениях, они, наконец, покорились. Но Туссен действовал в этом случае притворно: он выжидал только осенних дождей и лихорадок. Вскоре замыслы его обнаружились; он был схвачен, отвезен во Францию, и кончал там жизнь в темнице. Между тем Леклерк, не действуя по моим наставлениям, дал повод к новым беспокойствам, необдуманно поступив с Риго, возвратившемся на остров по моему приказанию. Он велел схватить его, и насильно отвезти опять во Францию; многие другие мулаты были невинно наказаны и даже утоплены, с этого мгновения возмущение сделалось явным; знак к нему подали два мулата, которые до того были всегда преданы Франции, адмирал Лакросс не благоразумнее поступал на Гваделупе против Пелажа⁽⁵⁾; колония восстала; но генерал Ришпанс, посланный туда, действовал счастливей Леклерка, и покорил ее совершенно.

          Отпадение Дессалина и Кристофа произошло вскоре после отпадения цветных начальников. Эти два племени, пылавшие некогда жаждой взаимного истребления, соединили теперь злобу свою в общую ненависть к белым. Жёлтая лихорадка, столь же страшная, как и чума, истребила в течение трех недель две трети прекрасной нашей армии. Двадцать тысяч умерли или умирали в госпиталях. Вновь прибывшие полки уменьшились до половины через сутки после высадки своей. Ужасный этот бич не оставлял ни какого средства 4000 рассеянных французов защищать такую пространную страну; а объявление войны Англией заставило отозвать флот, экипажи которого были также истреблены болезнью, отняло последнюю надежду к отступлению остатков этих храбрых солдат, прославленных столькими победами. Зять мой не пережил своего несчастия; он сам стал жертвою ужасной заразы.

          Счастливый успех дел моих в Европе вознаграждал меня за эти неудачи. Пьемонт, обращенный сначала в 27 военный округ, чтобы в последствии быть совершенно присоединенным к Франции, обеспечивал владычество мое по ту сторону Альп. Голландия, Италия и Швейцария также покорились предписанным мной законам.

          Уполномоченные мои в Люневилле, руководимые справедливостью, согласились на то, чтобы соседние республики, возникшие под влиянием Франции, были свободны в избрании себе рода правления. Ничего не могло быть справедливей; но так как вид этих государств был определен и признан мирным договором, то статья эта могла относиться только к будущей их независимости, без нарушения контрреволюциями настоящего положения, торжественно признанного.

          Весьма важно было, чтобы Голландия, Цизальпинская республика и Гельвеция получили свои конституционные хартии после заключения этого договора, чтобы Францию нельзя было обвинить в их принужденном выборе. В Гааге было основано новое правительство, а в декабре 1801 года я созвал в Лионе итальянскую консульту (совет).

          Батавская республика сосредоточила верховную власть свою в руках людей, наиболее преданных Франции, и тем еще распространила влияние мое над нею. Цизальпинцы основали Италийскую республику и вверили мне пожизненное президентство. Разумеется, что все эти меры принимались не без моего содействия. Италии необходимо было избрать себе главу, и никто не имел права оспаривать у меня это достоинство. Франция обязалась сделать Цизальпинскую республику государством независимым; но вместе с этим я не лишил себя права занять в ней высшее место. Согласен, что это значит привязываться к словам; однако ж, всякий может как хочет толковать договоры в свою собственную пользу. Австрия не чувствовала себя довольно сильной, чтоб воспротивиться; другие же государства Европы вовсе и не заботились о том, потому что это назначение было только пожизненное.

          Если лондонские предварительные статьи возбудили радость в некоторой части англичан, то не менее того они были сильно осуждаемы этими изуверами-патриотами, которыми наполнена Великобритания.

          Когда 30 октября статьи эти были официально сообщены парламенту, то представители этой отдельной партии, лорды Гренвиль и Уиндем немилосердно восстали против условий договора, утверждая, что они гораздо выгоднее для Франции, нежели для Англии. Последний из них сказал между прочим, что так как министры подписали смертный приговор Отечества, то он не знает, на торжество или на погребение пригласили его. По его словам, Англия давала Франции способы оспаривать владычество на морях, возвратив ей ее торговлю и позволив восстановить морскую силу. Он был готов доказывать, что мир не был ни безопасен, ни необходим. Оппозиция одобряла этот мир по противоположным причинам, но хулила его условия, которые, по собственному мнению Шеридана, должны были иметь следствием унижение нации: грустное предзнаменование для прочности договора в такой земле, в которой общая польза, неразлучная с народной честью, считается первой добродетелью и священнейшим долгом! В первый раз со времени начала войны голоса Фокса⁽⁶⁾, Шеридана соединились с голосами постоянных приверженцев министерства. Питт еще более увеличил всеобщее изумление, объявив себя защитником договора, который он прежде не мог согласиться подписать. Впрочем, споры эти, происходившие в верхней палате, доказали, что мы представляем себе в совершенном различном виде все, что касается до внешней политики, если смотрим на нее сквозь призму страстей; вместе с тем, они показали и склонность англичан к подобным прениям. Приверженцы министерства старались доказать, как выгодно было приобретение островов Цейлона и Тринидада, из которых один мог быть наблюдательным пунктом для пространных владений в Индии, а другой, по чрезвычайно счастливому положению, представлял возможность наблюдать за Южной Америкой, и вместе с тем мог служить сборным пунктом для нападения на богатые испанские провинции Каракас и Венесуэлу или на голландские и французские владения в Гвиане. Приобретения, сделанные англичанами в Индии победой над Типпо-Саибом и очищение Египта от французских войск, также не были забыты этими защитниками.

          Правда, что лорд Спенсер⁽⁷⁾ приводил против договора более ложные, нежели основательные доказательства; но oни были довольно сильны, чтобы возбудить народную гордость, которую он почитал оскорбленной.

"Мы извлекли только, говорил он, маловажную выгоду из неисчислимых пожертвований; мы возвратили Франции и ее союзникам владения, с большими усилиями приобретенные, которые должно было удержать для безопасности Великобритании и для обеспечения ее против расширения Франции на твердой земле. Покровительство, которого мы считали долгом оказать нашим союзникам, состояло в одних пустых словах, потому что мы допустили отнять у Португалии Оливенсу и вовсе не упомянули о доме Оранском, который пожертвовал собой Англии и которого преданность мы наградили лишь неблагодарностью и молчанием. Уступка мыса Доброй Надежды и Кохина открыла соперникам Англии путь в Индию; Франция приобрела грозное положение при устье амазонской реки. Мы возвратили ей Антильские острова, между тем как сами лишили себя власти на "средиземном море сдачей Мальты".

          Лорд Спенсер присовокупил еще к этим преувеличенным упрекам, что он с сожалением видел, как этим миром утверждались основания революции; он говорил это в то время, когда я готовился нанести последний удар, чтобы совершенно ниспровергнуть ее. Но не в одной этой ошибке можно было упрекнуть его: грозные владения, которые он усматривал при устье амазонской реки, состояли из пустынь Гвианы до Нордкапа и реки Аровари, о которых даже и не было упомянуто в предварительных статьях; известно было только, что Португалия уступила их Франции по мадридскому договору. Что ж касается до Кохина и мыса Доброй Надежды, объявленного вольной гаванью, то это не могло внушать Англии никакого опасения на счет ее индейской торговли.

          Новые министры, несмотря на эти жалобы, твердо придерживались системы, побудившей их к этому договору, и лорду Корнуоллису поручено было отправиться на Амьенский конгресс для заключения окончательного мира вместе с братом моим Иосифом, кавалером де Азарой со стороны Испании и Шимельпенинком⁽⁸⁾ со стороны Голландии. Английский уполномоченный был отлично принят в Париже, где его встречали с необыкновенными почестями. Хотя соотечественники его умели оценить это внимание и основания мира были так точно начертаны предварительными статьями, что обнадеживали в скором достижении цели переговоров, но, несмотря на все это, можно было заметить при самом открытии Амьенских совещаний, что прежняя зависть и закоренелая недоверчивость управляли даже самыми незначительными помышлениями обоих кабинетов,

          Мальта прежде всего сделалась поводом к новым затруднениям; мелочные предосторожности и опасения касательно сдачи и будущей судьбы этого острова, доказывают лучше всякого ученого военного рассуждения, как высоко каждая из противных сторон ценила устранение этого пункта от всякого влияния ее соперницы. Орден св. Иоанна Иерусалимского⁽⁹⁾, которому намеревались отдать назад остров, был тогда рассеян и находился, так сказать, в состоянии раскола, и потому-то казался им стражем подозрительным и ненадежным, особенно же в глазах англичан, исключенных из него по причине вероисповедания. Лорд Корнуоллис заметил, что если учреждение английского отделения не может согласоваться со статутами ордена, то в замену следовало уничтожить и французское отделение. Это условие приняли мы тем легче, что нам самим трудно было согласить рыцарский орден с учреждениями республики. Не так легко однако же согласились на счет будущего назначения самого острова. Я сделал предложение срыть его укрепления, обратить его навсегда в общий лазарет для всех народов и возвратить ордену первобытное его назначение, сделав рыцарей простыми лазаретными надзирателями. Англия воспротивилась этому, без сомнения, в надежде когда-нибудь снова овладеть этими грозными укреплениями. Уполномоченный мой предложил признать остров в зависимости от короля Неаполитанского, однако же с поручительством России, Австрии, Пруссии, Испании, Англии и Франции. В случае, если для его защиты войск ордена оказалось бы недостаточно, каждая из сих больших держав должна была выставить вспомогательное войско. Таким образом, Мальта была бы уважаема в военное время и служила бы общим лазаретом.

          Англия согласилась на это мнение с некоторыми переменами: она требовала, чтобы гарнизон, в случаи недостатка мальтийских войск, состоял из неаполитанцев. Так как дворец короля Неаполитанского находился под выстрелами пушек британских флотов, то им весьма бы легко было в случае войны склонить правительство Обеих Сицилий к выгодам Сент-Джеймсского кабинета и вытребовать от него если не сдачу Мальты, то по крайней мере свободный вход в ее гавань английским эскадрам. Не соглашаясь на все эти требования и желая упрочить независимость ордена, я предложил снабдить Мальту швейцарским гарнизоном до того времени, пока она сама придет в состояние защищать себя. Впрочем, не представляя с моей стороны никаких препятствий к миру, я отнюдь не был недоволен тем, что переговоры длились несколько месяцев; потому что через это я выиграл время для окончания устройства Италийской республики, президентство которой было мне вверено собранною тогда в Лионе консультою. Для меня в самом деле много значило, прежде или после подписания мира окончу я это дело, могущее подать повод к возражениям не потому, чтобы мне необходимо нужно было, чтобы меня по договору Формально признали в звании президента новой республики; но потому что для меня было весьма важно, чтобы договор этот был подписан после моего назначения, и в случае разрыва служил бы мне законным оправданием.

          Наконец, упрямство Сент-Джеймсского кабинета восторжествовало над всеми препятствиями: положено было, чтобы король Неаполитанский снабдил Мальту двухтысячным гарнизоном на один год, считая со времени сдачи крепости, и если орден до того времени не соберет достаточных сил для защиты острова и всего принадлежащего ему, то чтобы Неаполитанский гарнизон оставался до смены его соединенными войсками держав, под покровительством которых состоял остров.

          После некоторых других объяснений о распространении границ французских владений в окружности Пондишери и насчет ньюфаундлендской рыбной ловли уполномоченные устранили вопрос о признании новых государств в Италии, и мир был наконец подписан 27 марта.

          Многие сомневались в прямодушном расположении обеих договаривающихся держав, потому что многие статьи, совершенно пропущенные, делали трактат неполным, и необходимо должны были в скором времени возобновить раздоры. Собственное мое положении заставило меня высоко ценить этот мир, вознесший меня в общественном мнении на высочайшую степень славы; утверждая внутреннее благоденствие Франции, он в тоже время облегчал мне средства перешагнуть пространство, отделявшее меня от престола; нельзя было сомневаться в прямодушии с моей стороны; тем более, что все эти пропуски были выгодны для меня, и чтобы извлечь из них пользу, мне достаточно было оставить дела в том положении, в которое они были приведены договором.

          Английское правительство поступало совсем иначе: можно было полагать, что Сент-Джеймсский кабинет, устраняя всякое объяснение касательно Тосканы и Пьемонта, которых прежние государи незадолго до того были его союзниками, хотел сохранить себе повод к разрыву. Если рассматривать это дело только как политическую форму, то разумеется, что Этрурское королевство могло существовать, не будучи признано в Лондоне и морской мир, вероятно, в продолжение целого столетия не был бы от этого нарушен; но каким образом Ливорнская гавань могла быть открыта для английской торговли, когда министерство отказывалось признать царствующего там государя? Вопрос насчет Пьемонта был еще гораздо важнее: по Люневилльскому миру земли его были разделены на 6 департаментов; хотя это было еще не совершенное соединение с Францией, но Журдан управлял ими от ее имени и название 27 военного округа, данное этому довольно пространному государству, показывало будущую его судьбу. Англия, не имея тайного намерения, не могла оставить без внимания такое важное обстоятельство; потому, что если и предположим, что Франция еще надолго отдаляла полное присоединение Пьемонта, то все таки было верно то, что она управляла этой землей по собственному произволу, располагала ее доходами, войском и крепостями, одним словом, приучала ее незаметно к своему владычеству.

          О Швейцарии также ничего не упомянули; и хотя британские конторы и флоты не имели никаких сношений с обитателями скал С. Готарда, но государство, соединенное с Францией такими сильными политическими, торговыми и военными узами, должно было казаться довольно важным для министерства Георга III⁽¹⁰⁾.

          Вскоре однако же, как увидим ниже, постигли важность этих упущений; их можно приписать только той стороне, которой нужнее было привести в порядок эти различные предметы. При всем том мирный договор мало различествовал от предварительных статей. Одна только значительная перемена касалась Оранского дома: для него замечания лорда Спенсера не остались без пользы, потому что дому этому было вытребовано вознаграждение; с другой стороны были утверждены уступки в Гвиане, сделанные Португалией во время переговоров, и судьба Мальты была определена.

          Изменения эти не могли доставить окончательному договору лучший прием, нежели предварительным статьям. Английское купечество, смотревшее с некоторым беспокойством на вооружение Франции против Антильских островов и на предстоявшее завоевание Сан-Доминго, казалось, было менее удовлетворено этим миром, нежели прежде. Аристократии досадно было видеть, что демократическое и республиканское правление успело привести хорошие плоды; она, казалось, наперед постигала из первых действии искусного и сильного правительства все трудности и препятствия, которые мы противопоставим ее предприятиям. Так как обе противные партии старались осуждать предварительные статьи, то не удивительно, что мир был принят большею частью Англии с холодностью, странно противоречившей восторгу, произведенному предварительными статьями. Те же возражения были сделаны обеими палатами при чтении Амьенского договора; лорд Гренвиль приводил против него свои сильные и убедительные доводы. Он старался доказать, что министерство, возвратив Франции все ее колонии, ничем не уменьшило ее преобладания на твердой земле. С самого начала переговоров Лионская консульта упрочила мое влияние на Италию. Слух об уступке французам Луизианы, два года содержанный в тайне, начал беспокоить и Америку, и Англию; наконец, со смертью герцога Пармского владения его перешли в мою власть, и уже остров Эльба был упрочен за нами. Тогда все партии соединились, и буйство их дошло до того, что Уиндем обвинял министерство даже в том, что оно приняло для обеспечения независимости Мальты, отдав ее под покровительство державы, в которой французы занимали все рейды, и даже, так сказать, держали в блокаде самую столицу.

          Министр Хоксбери отвечал, что влияние, приобретенное Францией над одним из второстепенных государств твердой земли, не касалось Англии непосредственно, и за исключением немногих случаев, подобная причина не должна была служить поводом к бесконечной войне. Он заметил сверх того, что положение твердой земли, торжественно утвержденное Люневилльским миром, тем менее допускало разрыв, что перемены, происшедшие в Италии, были признаны Россией и Пруссией. Этот довод был ложным, потому что никаким официальным актом не были признаны ни власть наша в Пьемонте и в Швейцарии, ни присоединение острова Эльбы к Франции.

          Однако же влияние двойной оппозиции не воспрепятствовало министерству утвердить договор, а палатам по обыкновению поднести королю благодарственный адрес, утвержденный значительным большинством голосов. Сношения между двумя государствами тотчас восстановились. Лорд Корнуоллис был назначен посланником в Париж, а я со своей стороны послал в Лондон Андреосси⁽¹¹⁾, одного из отличнейших артиллерийских генералов.

          Этот договор был лучше принять во Франции, где досадовали на крики английской олигархии, произведенные торжеством революционных правил, между тем, как последние остатки их с каждым днем более и более уничтожались.

          В самом деле я рассеял последнее облако, омрачавшее наш политический горизонт, и еще более утвердил свою власть. Везде, где нет постоянного, неоспоримо определенного средоточия власти, всегда найдутся люди, надеющиеся овладеть ею. Это случилось и со мною. Власть моя была только временная и следовательно не была непоколебима. Люди, исполненные тщеславия и полагавшие в себе довольно способностей, чтобы держать кормило правления, восстали против меня. Они избрали трибунат своим сборным местом и начали вооружаться против меня, как против власти исполнительной. Эти новые Гракхи утверждали, что всякая верховная власть, то есть власть исполнительная, несовместна с вольностью; из этих ложных начал, они выводили, что всякое сопротивление этой власти есть действие похвальное, и что все позволительно, чтоб только ей противодействовать. Если б я уступил их крикам, то государство бы погибло. Оно имело слишком много врагов, чтоб разделять свои силы и терять время на пустые слова; жестокий опыт доказал уже это, но прошедшего урока было еще недостаточно, чтобы принудить к молчанию людей, предпочитавших выгоды своего тщеславия истинной пользе отечества. Чтобы упрочить свою народность, они восставали против налогов, осуждали правительство и препятствовали всем его действиям.

          Консульство пало бы как Директория, если бы я не уничтожил эту оппозицию государственным ударом, выслав этих упрямых трибунов. В их числе был Бенджамин Констан, любимец госпожи Сталь⁽¹²⁾, женщины знаменитой и необыкновенной, для которой однако же происки были необходимой стихией; она хотела повсюду первенствовать и управлять делами государственными, как управляла кругом своего знакомства.

          Тогдашнее положение Франции и намерение мое придать более прочности правлению, которого я был главой, требовало этого переворота, с каждым днем я более и более чувствовал, что республиканская конституция VIII года была только временная, и не могла долго существовать. Уравновешивание власти едва ли хорошо и посреди мира и тишины, но для бурного и смутного времени, необходима диктатура. Следовательно, мне необходимо было усиливать вверенную мне власть, после всякой опасности, чтоб опять не подвергнуться новой.

          Правда, что пожизненная диктатура была бы также власть временная; нужна власть более определенная, чтобы доставить народу силу внешнюю и спокойствие внутреннее; но при тогдашнем расположении умов я руководствовался только необходимостью настоящего. Мне довольно было иметь в то время только власть, необходимую для внутреннего устройства и для упрочения нашего преобладания; самое же название верховной власти ничего не значило. Пожизненное консульство, предложенное мне 2 августа, сделалось первым основанием того здания, которое я начал сооружать. В силу сенатусконсульта 6 мая это звание оставлено мне было еще на десять лет, что бы и продлило его до 1820 года; но все весьма справедливо рассудили, что лучше сделать его пожизненным, и я удовольствовался этим, в ожидании более прочных постановлений.

          Мне предстояло положить конец революции, дав ей законный характер, по которому бы она могла быть признана всеобщим европейским правом. Правда, что прежде нежели я мог выказать это намерение, мне надобно было определить ее основания, утвердить законы и уничтожить ее злоупотребления; я сознавал в себе довольно силы, чтобы выполнить это, и не ошибся.

          Основным правилом революции было уничтожение каст, а не званий; оно требовало равенства прав, а не классов; я держался этого, издавая законы. Злоупотребления происходили от торжества демагогических мнений и от существования партий; я уничтожили первые и не обращал внимания на последние, так что они исчезли сами собою. Злоупотребления эти проявлялись еще в разрушении церкви: я восстановил ее; в существовании эмигрантов: я призвал часть их обратно; во всеобщем беспорядке государственного управления - я дал ему правильное устройство; в упадке финансов - я их привел в порядок; оно обнаруживалось наконец в недостатке верховной власти, способной управлять Францией, и я дал ей эту власть, овладев браздами государства.

          Без сомнения, немногие сделали столько и в такое короткое время как я. Со временем история скажет, что была Франция, когда я вступил в консульство, и что была она, когда предписывала законы всей Европе. Для достижения моей гигантской цели мне не нужна была насильственная власть. Быть может, я бы и мог употреблять ее, но не хотел; мне было приятнее властвовать законами. Я много их издал, и законы мои была строги и точны, но справедливы. Я неослабно наблюдал за их исполнением, потому что это долг правителя; но и сам уважал их. Они переживут меня. Гражданское уложение (кодекс), равно как и коммерческое и уголовное права, составленные под председательством моим и после жарких прений, в которых я сам принимал живейшее увековечить славу моего царствования.

          Я постигал необходимость возвратить моей армии сильную пружину военных отличий, уничтоженных смешной и гибельной системой равенства; я учредил орден, который можно было получить за заслуги, оказанные отечеству во всякое время, и какого бы рода они ни были: орден почетного легиона не нарушал строжайших понятий о равенстве; он допускал только различие в важности оказанных государству заслуг. Несмотря на это, его не хотели постигнуть; он был опровергаем многочисленной партией тех привязчивых членов трибуната, которые все мои постановления считали преторианскими и был принять только малочисленным большинством голосов.

          Конкордат с папой сохранялся в тайне в продолжение восьми месяцев по двум причинам: во-первых, для того, чтобы выхлопотать отрешение епископов эмигрантов, которые, казалось, были твердо намерены отвергать новые учреждения; а во-вторых, чтобы обдумать на свободе в государственном совете статьи, которыми определялись отношения религиозной системы с просвещением и потребностями государства. Началом всех этих мер было учреждение особенного министерства духовных дел, портфель которого получил Порталис⁽¹³⁾.

          Я воспользовался обнародованием заключения мира, чтобы вместе с тем объявить и конкордат, который был так важен в нравственном и политическом отношениях. Предмет этот был чрезвычайно щекотлив для республиканцев и армии; потому что, хотя каждый высоко ценил поучения св. евангелия, но, не смотря на то, большая часть граждан еще питала ненависть и отвращение к тем духовным особам, проискам и коварству которых приписывали большую часть бедствий, произведенных революцией; 77 определительных статей едва достаточно было для того, чтобы конкордат мог уничтожить опасения, которые произвело бы в республике возвращение упрямого духовного сословия. Эти статьи, внушенные мудрой и справедливой терпимостью, привели в порядок отношения различных протестантских вероисповеданий, и таким образом освятили догматы, обремененные до того проклятием отлучения. Они отнимали у католиков все поводы к религиозным спорам и согласовали конкордат с духом века; но римский двор, образ мыслей которого опровергался этими новинками, а влияние уменьшалось, скоро начал тайно подрывать их.

          Ограниченный таким образом конкордат был представлен на утверждение законодательному корпусу и обнародован 18 апреля. Торжественное празднество, бывшее по этому случаю в церкви парижской Богоматери, блистало совершенно новым великолепием и представляло изумленным парижанам резкую противоположность с изысканным цинизмом правителей 1793 года. Со времен торжества по случаю рождения дофина и знаменитого собрания на Марсовом поле ни одно празднество не представляло подобного зрелища. Шествие, составленное из гвардии и различных отрядов армии, сопровождавших консулов, папского легата, министров и депутатов из сената в собор, могло изгладить те впечатления, которые были оставлены в памяти блеском королевского дома. Изысканная торжественность, с которой была совершена эта религиозно-политическая церемония, была дурным предзнаменованием для приверженцев республики, в которых она возбудила негодование: они громко говорили, что республика существует только по названию присутственных мест.

          Подобными мнениями многие генералы [Лекурб, Моннье, Дельма и некоторые другие] навлекли на себя немилость, от которой избавились только, предложив мне свои услуги в ту минуту, когда почувствовали, что спасение Отечества тесно соединено с моим собственным.

          Конкордат, благодаря этим основным определительным статьям, имел сначала только благоприятные последствия, потому что примирил с правительством миллионы земледельцев, вздыхавших в продолжение 9 лет о разрушении алтарей.

          Карл Эммануил IV, король Сардинский, удалившийся на свой остров, отказался 4 июня в пользу брата своего Виктора Эммануила I⁽¹⁴⁾ от бремени престола, приносившего ему одни огорчения. 11 сентября Пьемонт был формально присоединен к Франции. Присоединение острова Эльбы совершилось несколькими неделями раньше. Вся Европа молчала при этом событии, которое легко можно было предвидеть, потому что Турин уже целый год был главной квартирой военного округа и управлялся французскими законами. Но это молчание отнюдь нельзя было принять за согласие, и только формальные договоры могли дать законность этому присоединению.

          С кончиной герцога Пармского владения его должны были также присоединиться к Франции, потому что взамен их сын [Людовик I] его был объявлен королем Этрурским. 9 октября я приказал занять эту прекрасную страну, но оставил ей особенное управление. Мог ли я предугадать тогда, что Парма сделается со временем наследием вдовы моей [Мария-Луиза Австрийская]⁽¹⁵⁾?

          Перемены, которых я желал в соседних республиках, не произошли в Швейцарии так миролюбиво, как в Цизальпинской республике. Образ правления, предписанный Директорией этим горным республиканцам, произвел множество недовольных. Считая себя в праве по Люневилльскому миру взяться за оружие и внимая побуждениям Австрии, они хотели воскресить древнюю бернскую олигархию и демагогов малых кантонов, а вместе с этим и все недостатки федеративного государственного управления.

          Единство правительства существовало и было принято с некоторыми изменениями, оно могло составить счастье Швейцарии; и если федеративное правление казалось выгоднее этим мелким честолюбиям, хотевшим, чтобы каждое местечко управлялось само собой, то, по крайней мере, должно было утвердить выгоды, рожденные революцией и указать средоточие этому федерализму, чтобы доставить ему более самостоятельности и уважения.

          Дело шло о том, чтобы спокойствие Европы не было нарушено несколькими бернскими ратсгерами; для нас было очень важно не допустить австрийцев к уничтожению нашего влияния на Швейцарию, утвердив свое собственное. Как государство ни могущественно, но оно может скоро упасть в политическом отношении, позволив соперникам своим распространять их влияние на соседние государства. Австрия уже угрожала Баварии, стараясь присовокупить Инфиртель, не определив еще ничего на счет вознаграждения.

          Я приказал Нею с 20 000 опять вступить в Швейцарию. Бернцам и малым кантонам, открыто действовавшим против Гельветического правительства и опрокинувшим уже до Лозанны его слабые силы, было предложено распустить свои войска: порядок опять был восстановлен и я созвал в Париж 50 швейцарских депутатов, чтобы обдумать совокупно с ними удобнейшие средства к удовлетворению различных партий. Акт посредничества 19 февраля 1803 года был следствием этих мер, которым швейцарцы обязаны совершенным восстановлением их внутреннего спокойствия.

          Если бы при этом акте дать жителям Берна вознаграждение и назначить город их постоянной столицей швейцарской республики, то были бы выполнены все условия, необходимые для благоденствия этой страны.

          Таким образом, в Европе все делалось по моим желаниям, и мне оставалось только устроить дела о вознаграждениях в Германии. Несколько времени я опасался, что старания императора Александра восстановить дружелюбные отношения с Англией, произведут между нами несогласия; но эти самые дела доставили мне скоро случай разувериться. Они были весьма сложны и легко могли разорвать Люневилльский мир. Умеренность императора Александра согласовалась с желанием моим удержать спокойствие на твердой земле. Тогда, в самом деле, не было между нами никакого повода к соперничеству. Франция и Россия в тогдашнем положении были естественными союзниками, которые по произволу могли располагать делами Европы. Я делал завоевания; но и Россия приобрела за то прекраснейшую часть Польши.

          Должно было окончить дела на счет тех вознаграждений, которые были обещаны Люневилльским договором Австрии и великому герцогу Тосканскому; тех, которые Франция должна была дать прусскому королю за страну, уступленную ей на левом берегу Рейна; тех, которые Бавария требовала за Пфальц и, наконец, тех, которые следовало дать Оранскому дому.

          Для получения этих вознаграждений должно было поколебать основания священной римской империи. Я не мог приступить к этому без согласия России, как державы, бывшей порукой Тешенского договора, и к совершенному удовольствию мне это удалось. Без сомнения я охотно бы обошелся без ее посредничества; но она была уполномочена к тому прежними договорами и мне не следовало оспаривать у нее власть, которую я присвоил себе с меньшим правом. Мы согласились быть посредниками и действовать откровенно и согласно, чтобы успешно совершить великое дело примирения. Меня тем более радовали эти дружелюбные расположения, что происшествия в Швейцарии могли бы быть причиной к разрыву. Австрия была не очень довольна этими мерами; виды ее на Инфиртель рушились; великий герцог Тосканский получил только половину вознаграждений, требуемых для него Австрией; а вступление французских войск в Швейцарию почти совершенно разорвало мирные сношения наши с Венским кабинетом.

          Однако ж я устрашил его моею твёрдостью, а умеренность моя со Швейцарией, которую поиски наши не замедлили очистить, заслужила одобрение моего могущественного союзника. Доброе согласие между нами еще более утвердилось восстановлением торгового договора, заключенного Сегюром⁽¹⁶⁾ между Россией и Францией в 1787 году.

          Наконец, имперский сейм упрочил мир на твердой земле, и Европа могла отдохнуть. Только одна Англия, завидуя нашему благоденствию, готовилась к новым неприязненным действиям.

          И действительно, мир распространил у нас благосостояние: гавани наши едва могли вмещать в себе суда всех народов, отовсюду к нам стремившиеся. Париж сделался сборным местом всей Европы, и в особенности англичан, которые десять лет лишены были удовольствия жить на твердой земле Европы. Торговля наша вином и другими произведениями опять приняла прежнюю деятельность: мануфактуры, в особенности Лионские, были в самом блестящем положении; тем более, что все вспомогательные средства и наук, и изящных искусств, применялись к ним, развивая вкус и улучшая самую материальную часть мануфактурного производства.

На главную